Этология человека: кросс-культурные исследования

Поведенческие универсалии

И. Айбл-Айбесфельдт является основоположником этологических исследований на кросс-культурном уровне. Многолетние труды этого автора показывают, что многие аспекты человеческого поведения становятся более понятными, если их анализ проводить с применением комплекса этологических, культурно-антропологических, лингвистических и экологических подходов. Начало этих многолетних исследований было положенo в 1967 и 1969 гг., когда он провел первые исследования в двух традиционных культурах — у айпо Западной Новой Гвинеи и яномама Южной Америки. В последующие 25 лет кросс-культурные исследования проводились группой И. Айбл-Айбесфельдта среди бушменов !ко и г/ви Центральной Калахари, !кунг из Намибии (типичные охотники-собиратели), яномама (переходная стадия в развитии хозяйства от охоты и собирательства к раннему земледелию), айпо (мотыжные земледельцы), химба Северной Намибии (традиционные скотоводы), тробриандцев, обитателей Тробриандских островов (мотыжные земледельцы и рыболовы), жителей о. Бали, Индонезия (традиционное ирригационное сельское хозяйство). Наиболее известными широкой публике являются выводы АйблАйбесфельдта и его группы о наличии набора универсальных общечеловеческих моделей невербального поведения. Речь идет о мимике, позах и жестах. Многие компоненты человеческой мимики, равно как и некоторые жесты являются врожденными и присутствуют в репертуаре слепоглухонемых детей в том же контексте, что и у детей с нормальным развитием [Еibl-Eibesfeldt, 1973]. Многие эмоциональные мимические выражения встречаются кросс-культурно и несут сходную функциональную нагрузку [Еibl-Eibesfeldt, 1979; Schiefenhovel, 1997]. Примером обнаруженных универсалий являются «поднятые брови», «наморщенный нос», «движение языком при флирте», «призывный взгляд», «квадратный рот и обнаженные стиснутые зубы» — как агрессия, конфликтное поведение в ситуациях встречи с незнакомцем (интерес перемежается со страхом — и человек то смотрит на пришельца, то отводит взгляд и отстраняется). Данныe относительно универсальности эмоциональных выражений человека приводятся также в исследованиях других авторов [Ekman, 1972; Ekman, 1979; Ekman, Keltner, 1997]

Ритуалы в жизни человека

Поведение человека может являть собой ритуализованные действия. Часть из них имеет филогенетическую природу, другая является следствием культурной традиции. Большая часть ритуалов возникла как способ предотвращения агрессии, умиротворения и примирения и многие ведут свое происхождение от прямого выражения угрозы. Цель ритуалов в этом случае — направить агрессию в безопасное русло. К. Лоренц выявил поразительные аналогии между ритуалами, возникающими филогенетически и культурно-исторически и показал, что сходство определяется тождественностью их функций. У животных ритуал перерастает свою исходную коммуникативную функцию и приобретает способность выполнять две новые — сдерживание агрессии и формирование связей между представителями одного вида. Тройная функция прослеживается явно и в ритуалах культурного происхождения: — запрет борьбы между членами группы, удерживание их в замкнутом сообществе, отграничение этого сообщества от других групп. Ритуалы, возникшие в ходе человеческой истории, передаются традицией, а не коренятся в наследственности, каждый должен их освоить заново путем обучения. Существование любой группы людей, превосходящей по размерам сообщество, в котором люди связаны любовью и дружбой, основывается на соблюдении ритуалов.

У человека привычка выступает как необходимый компонент повседневного существования. Жестко закрепляя приобретенное, она играет такую же роль в становлении традиций, как наследственность в эволюционном возникновении ритуалов у животных. Биологические и культурные ритуалы становятся автономными мотивациями поведения. Они сами превращаются в новую цель, достижение которой становится потребностью для организма. Общественное поведение людей пронизано культурной ритуализацией. Примерами заведомо неритуализованного поведения яв­ляются лишь неприкрытая зевота, потягивание или ковыряние в носу. В повседневной жизни мы не осознаем, что назначение многих ритуальных действий состоит в торможении агрессии и создании социального союза. Именно путем такой ритуализации и создается групповая общность. Историю развития культурных ритуалов зачастую можно реконструировать методами сравнительного анализа. Такие различия, возникшие в ходе истории, создают границы между культурными сообществами, подобно тому, как дивергенция создает границы между видами. Не случайно Э. Эриксон назвал этот процесс «псевдовидообразованием».

Широко известным аспектом исследований школы Айбл-Айбесфельдта является анализ ритуалов в человеческой культуре. Собраны многочисленные примеры, свидетельствующие о наличии универсальной грамматики — социальных правил человеческого общения. Хочу подчеркнуть, что этологический подход вовсе не отрицает (как часто пытаются представить некоторые оппоненты), что культуры сильно различаются между собой способами реализации поведения; обращается лишь внимание на тот факт, что система универсальных правил поведения — сходна. Классическим примером, иллюстрирующим этот вывод, является анализ ритуала приветствия гостей — представителей другой группы. Ритуал приветствия организован на основе универсальных правил (агонистические демонстрации часто сочетаются с умиротворяющими, дружественными призывами) [Еibl-Eibesfeldt, 1989]. Церемонии приветствия сходны в европейских культурах, у балийцев и у яномама. В первом cлyчae официальный гость будет встречен на правительственном уровне военным парадом и салютом, одновременно гостя будет приветствовать молодая девушка или ребенок с букетом цветов (или хлебом-солью, в русской или украинской культуре). На Бали гостя встретят угрожающим мужским военным танцем и умиротворяющим женским танцем, с подношением даров в виде гирлянд из цветов. У яномама посетитель чужой деревни немедленно станет свидетелем агрессивных демонстраций со стороны взрослых мужчин, но одновременно с этим танцующие дети будут помахивать гостю зелеными пальмовыми ветками, демонстрируя ра­душный прием и дружественную расположенность местных жителей. В процессе таких приветственных демонстраций врожденные двигательные акты (мимические выражения угрозы и умиротворения) и культурные формы поведения взаимозамещают друг друга, выполняя эквивалентную функциональную нагрузку. Такое сочетание врожденного и культурного существенно обогащает поведенческий репертуар и повышает разнообразие проявлений конкретной поведенческой церемонии.

Филогенетические аспекты невербальной коммуникации

К ритуализованному поведению, имеющему филогенетическое происхождение, относятся некоторые элементы невербального поведения. Например, мимические выражения улыбки и смеха [Hooff; 1976]. Доказано, что улыбка ведет свое происхождение от мимики обнаженных зубов, которая у всех обезьян символизирует подчинение и легкий испуг. Смех же филогенетически связан с игровым лицом (мимика расслабленного открытого рта). Игровое лицо характерно для грубой игры детенышей и подростков обезьян. Оно сопряжено с игровым покусыванием и является демонстрацией легкой агрессивности и вместе с тем дружественных намерений субъекта. Улыбка человека, таким образом, это вовсе не всегда ослабленная копия смеха. Это две конвергентно сблизившиеся в процессе эволюции демонстрации, производные от мимических выражений лица у предков человека. Выводы ван Хофа относительно различного филогенетического происхождения смеха и улыбки нашли дополнительное под­тверждение при наблюдении за детьми [Вlurton Jones, 1972]. Установлено, что дошкольники чаще улыбаются, инициируя социальные контакты с высокоранговыми детьми, нежели наоборот. В этом контексте улыбка выполняет функцию умиротворения, сходную с мимикой подчинения и страха у обезьян.

Проведенный С. Пройшофт и Я. Ван Хофом сравнительный анализ мимики обнаженных зубов и игрового лица у разных видов приматов показал, что конвергенция этих демонстраций прослеживается не только у человека [Preuschoft, van Hooff, 1997]. Их применение в аффилиативном контексте и для сглаживания социальной напряженности наблюдается у тех видов, для которых типичен эгалитарный стиль социальных отношений и сглаженная асимметрия отношений. То, что в эволюции произошло сближение контекстов применения смеха и улыбки, указывает на снижение асимметрии власти в первобытных коллективах и увеличении доли общих интересов у партнеров. Иными словами, анализ филогенетических путей развития смеха и улыбки может пропить некоторый свет и на социальные отношения у наших предков и дает основание допустить, что они могли быть эгалитарными и терпимыми.

Эволюционные основы поведения человека

Социальная среда для всех животных и человека является своего рода оболочкой, которая окружает отдельных особей и опосредует воздействие на них физической природы [Бутовская, Файнберг, 1993]. По этой причине социальность рассматривается многими этологами в качестве универсальной адаптации. Чем социальная организация гибче и сложнее, тем большую роль она играет в защите особей данного социума. Хотя только человек обладает свободой воли, имеет речь, культуру, создает произведения искусства, руководствуется в своих действиях моралью и чувством ответственности, а его социальная организация столь пластична и разнообразна по своим проявлением, что далеко превосходит таковую у любого другого вида животных, данные последних лет из области приматологии показывают, что все эти качества в зачаточной форме уже представлены у высших человекообразных обезьян. Эксперименты с обучением шимпанзе, горилл и бонобо языку глухонемых свидетельствуют о том, что когнитивные способности у этих видов достаточны для усвоения символов и оперирования знаками. Освоение языка человекообразными обезьянами происходит у них в ходе общения — как и у детей, а не путем формирования условных рефлексов.

Нет ни малейшего основания отрицать также, что наши действия могут определяться глубинными базовыми мотивациями. Социальные нормы часто входят в конфликт с внутренними ориентациями индивидуума, родившегося и выросшего в данной культуре и с первых дней жизни обученного вести себя строго определенным образом. Как это ни парадоксально, но этологические исследования указывают на тот факт, что именно в сфере социального поведения человек менее всего свободен от ограничений, наложенных на него эволюцией. Наглядной иллюстрацией этого тезиса является несоответствие между способностью контролировать внешнюю среду обитания и полнейшей человеческой несостоятельностью канализировать проявления социальной жизни.

Определенный поведенческий акт может осваиваться человеком путем научения и тренировки, но из этого не следует вывод об общей безграничной податливости его поведения воздействию среды. Существует определенная предрасположенность в освоении поведенческих навыков у животных и человека, и в этом смысле можно говорить о наличии пределов научения. Ограничения заложены в самой природе сенсомоторного аппарата индивидов, их способностях к восприятию информации (Hinde, 1987). В свете современных представлений о наличии определенных предрасположенностей, равно как и ограничений в процессах научения у человека, представления о том, что разум ребенка — абсолютно чистый лист, можно считать более несостоятельными [Hinde, 1990]. Хотя предрасположенность научению в сильной степени канализирована индивидуальным опытом, нет сомнений в том, что большую роль в этом процессе играют общекультурные факторы. Процессы освоения коммуникативных навыков (прежде всего невербальных) демонстрируют поразительную степень сходства в разных культурах. Лингвисты также говорят о наличии врожденного механизма освоения языка.

В поведении людей разных культур можно выделить ряд характеристик, представляющих собой континуум от относительно стабильных (поведенческие универсалии) до сильно изменчивых, культурно-специфичных. То обстоятельство, что конкретное поведение встречается во всех культурах, впрочем, еще не говорит о его врожденной основе. Хотя двигательные акты имеют место у человека. К их числу можно отнести выразительные движения типа плача, смеха, улыбки, выражения печали и боли. В большинстве же случаев сходство поведенческих стратегий объясняется одинаковыми культурными потребностями. Один и тот же культурный феномен может достигаться сотнями различных способов и являться следствием различного опыта научения. Так, во всех без исключения человеческих культурах люди пользуются огнем, но способы его добычи и сохранения варьируют.

Этология человека и культурная антропология

Кросс-культурные исследования ведутся в настоящее время широко и пo многим позициям. Прежде всего, это традиционный анализ поведенческих универсалий — невербальное поведение, общие модели поведения в разных сферах человеческой жизни (например, церемонии инициации, брачные церемонии, приветствия, взаимодействия мать-ребенок и многое другое) [Eibl-Eibesfeldt, 1989; Munroe, Munroe, 1984; Schiefenhovel, 1997; Sutterlin, 1989]. В этологических работах можно найти убедительные примеры врожденности таких базовых чувств, как привязанность, ненависть, страх. Показано, что отдельные выводы М. Мид [Меаd, 1935] не соответствуют истине. Родительская любовь не результат развития культуры, а важнейшая филогенетическая адаптация, играющая первостепенную роль в сохранении нашего вида. [Еibl-Eibesfeldt, Маttеi-Мullег, 1990]. Родительская любовь и привязанность есть во всех без исключения человеческих культурах, а участие в заботе о детях родственников и других членов группы вовсе не ведет к отсутствию привязанности между матерью и ребенком. Мать и отец всегда являются предпочтительными референтными персонами, у них ищут утешения и защиты в ситуациях опасности, испуга или огорчения в обществах с самым разным типом социальной организации (эгалитарных и жестких, иерархических по структуре) — будь то бушмены г/ви или !ко, айпо, яномама, химба или тробриандцы. Смерть ребенка — столь же травмирующее событие в жизни охотниковсобирателей или ранних земледельцев, как и в западном обществе. П. Висснер, культурный антрополог, использующая этологические подходы в своих исследованиях, сообщает, что мать и отец у бушменов !кунг говорят, что остро чувствуют горе утраты в течение 6-12 месяцев после гибели ребенка. Даже когда родители вынуждены убивать новорожденного, это делается не с легким сердцем: они горюют и тяжело переживают это событие [Chagnon, 1976].

Выводы этологии не дублируют другие науки, а обогащают нас новыми данными, позволяют взглянуть на, казалось бы, давно понятный феномен в ином ракурсе. Р. Данбар с соавторами показали, что предпочтения в выборе репродуктивного партнера противоположного пола в со­временном и традиционном обществах частично определяются некоторыми общими (универсальными) правилами [Waynforth, Dunbar, 1995]. В современном индустриальном обществе женщины предпочитают мужчин, которые вносят непосредственный вклад (прямой или непрямой) в заботу о детях, тогда как мужчины предпочитают женщин с более высокими репродуктивными возможностями (более молодых и здоровых). Запросы представителей обоих полов зависят от реальной ситуации и видоизменяются в соответствии с определенными правилами. Если данный субъект не обладает теми признаками, которые наиболее привлекательны для противоположного пола, то его требования становятся менее строгими и степень избирательности снижается. Люди действуют в соответствии с указанными принципами и хорошо понимают их на интуитивном уровне. Это позволяет добиваться успеха в поиске репродуктивного партнера и максимально реализовывать свои собственные возможности.

В другом исследовании показано, что избирательный родительский вклад в направлении детей определенного пола также является универсальной человеческой характеристикой. Решение о том, в кого следует вкладывать в первую очередь (в дочерей или сыновей), зависит от того, дети какого пола обеспечивают родителям большую итоговую приспособленность, Так, в традиционном обществе (к примеру, среди фермеров Германии 18-19 вв.) родители предпочитали больше вкладывать в дочерей. Эго объяснялось тем, что именно дочери в этих условиях оставляли большe потомства (большая итоговая приспособленность) [Voland, Enge1, 1990]. Посредством дочерей фермеры аккумулировали земельный потенциал и, тем самым, обеспечивали своему роду лучшие условия для процветания в будущем.

Там, где экономические условия позволяют родителям достичь более высокой приспособленности через сыновей, родительский вклад будет выше именно в их направлении, а не в отношении дочерей. Например, исследования, проведенные Т. Беречки и Р. Данбаром в Венгрии показали, что субъекты предпочитают вклад (измеряемый в продолжительности грудного вскармливания или длительности высшего образования) избирательно больше в сыновей или дочерей в зависимости от того, кто — мальчик или девочка — из их семьи имеет больше шансов принести в будущем больше внуков. Последнее обстоятельство связано с экономическим статусом рассматриваемых субъектов. Представители беднейших слоев предпочитают вкладывать в дочерей (и действительно, таким образом получают больше внуков через дочерей). Люди со средним достатком (но не самые богатые) предпочитают вкладывать в сыновей (и получают больше внуков через последних).

Особый интерес представляет анализ поведенческих стратегий в ситуациях, когда факторы среды (социальной и физической) действуют вразрез с адаптациями, закрепившимися в поведении человека на протяжении тысяч лет его эволюции. Примером может служить наметившаяся в современном индустриальном обществе ориентация на более поздний возраст начала репродукции, сокращение среднего числа детей и семье или изменение стандартов женской красоты. В том же ракурсе можно рассматривать и тенденцию к распаду многопоколенной семьи, ранний уход молодого поколения из родительского дома. Традиционная связь родители-дети, роль бабушек и дедушек в заботе о внуках во многих индустриальных обществах практически полностью сошла на нет. Результат — отчужденность между родственниками, чувство одиночества и ненужности у людей пожилого возраста. Такие реалии, типичные прежде всего для городской среды, находятся в явном противоречии с врожденными моделями поведения. В настоящее время прослеживается некоторый возврат к естественным ценностям. Американские антропологи сообщают о нарастании мощного движения американских бабушек и дедушек, требующих для себя больше прав в общении с внуками, о тенденции более близких контактов между родственниками. Факты вполне естественные и объяс­нимые с филогенетической точки зрения. Забота со стороны бабушек и дедушек — типичное явление в традиционных обществах и, несомненно, но важная поведенческая адаптация человека, повышающая шансы детей на выживание. Корни этого явления уходят в наше приматное прошлое (особенно это касается родственников по женской линии) [Waal, 1993].

Функциональные аспекты поведения применительно к человеку стали осуждаться уже в конце 70-х годов. Пример — книга Р. Хайнда «К пониманию взаимоотношений» [Hinde, 1979]. Р. Хайнд и многие другие этологи стали учитывать в своих исследованиях не только невербальное, но и вербальное поведение человека. Феномен культуры в этологии человека также принимается во внимание как важнейшая особенность, формирующее поведение. В этом смысле высказывающиеся упреки в адрес этологии человека и обвинения ее в биологическом детерминизме и редукционизме явно лишены основания.

Фобии как отражение эволюционного прошлого человека

Нельзя игнорировать наличие в человеческом поведении ряда относительно постоянных характеристик. Речь идет об определенном налравлении поведенческих ограничений, предрасположенности к научению широкому спектру стратегий, об избирательном проявлении свойств поведения в зависимости от качества социальной и физической среды. В этих условиях постичь разнообразие человеческого поведения можно только с позиций диалектических взаимоотношений между уровнями социaльной сложности с учетом общей предрасположенности человека к проявлению набора поведенческих актов [Hinde, 1990].

Страх перед змеями — пример такого типа поведения. Гадофобия широко распространена как в пределах одной культуры, так и разных, и вместе с тем, степень ее проявления существенно варьирует на индивидуальном уровне. Человек может быть предрасположен к усвоению страха перед змеями. Дети, воспитанные в условиях, где они не могут встретиться со змеей, демонстрирую лишь легкий страх при первом контакте со змееобразным объектом в возрасте полутора-двух с половиной лет, но активно убегают от ползущей змеи в возрасте трех лет. У детей можно наблюдать спонтанный страх перед другими объектами, которые могли представлять реальную угрозу для наших далеких предков в среде эволюционной адаптивности (экологические условия, в которых проходило становление человеческого рода миллионы лет назад) — пауками, крысами, высотой, темнотой, громом и молнией, одиночеством [Wilson, 1984].

Страх перед змеями практически не уменьшается с возрастом детей, в отличие от страха перед собаками или незнакомцами, Степень выраженности страха у детей в значительной мере может варьировать в зависимости от их социального опыта (наблюдения детей за людьми, которым они верят и которых любят, вызывают у них сходные реакции на сходные стимулы). Такой способ освоения образа опасностей характерен и для других приматов. Молодые зеленые мартышки реагируют по-разному на появление леопардов, змей и орлов. Причем правильная реакция более вероятна при условии, что они вначале увидят реакцию взрослых [Cheney, Seyfarth, 1982]. Молодые макаки резусы, по всей видимости, имеют врожденную предрасположенность к страху перед змеями, однако для оформления фобии в конкретное поведение они также должны вначале увидеть реакцию взрослых особей на появление змеи.

Некоторые люди демонстрируют выраженную серпентофобию, не соразмеримую с реальной угрозой, которую могут представлять для них эти рептилии. Страх иррациональный, не подчиняющийся волевому контролю. Возможно, что роль змеи как символа в разных культурах связана с такой крайней реакцией. Змеи играют важную роль в мифологии и часто символизируют зло. Показательно, что люди в значительно меньшей мере демонстрируют боязнь в отношении куда более опасных объектов, постоянно присутствующих в условиях современного индустриального общества — машин, бомб, ракет и пр. По мнению Р. Хайнда, эти данные указывают на естественную предрасположенность человека к страху перед змеями, темноты, одиночеством, замкнутым пространством [Нinde, 1990].

Культурная этология

Важное место в этологических исследованиях, начиная с 80-х годов, занимают работы по этологии искусства и эстетики, а также исследования по этологии города. Этология предлагает свою версию объяснения внешнего сходства защитных фигур и оберегов, созданных мастерами разных культур и разных эпох, основывая свои данные на реликтах человеческого поведения, остатки которых можно наблюдать и в наши дни. Так, страшное лицо, вытаращенные широко открытые глаза, длинный высунутый язык и квадратный рот с обнаженным рядом верхних и нижних зубов часто встречаются в репертуаре детского поведения, когда один ребенок издевается или дразнит другого. Такие гримасы в контексте агрессивного Поведения встречаются у детей всего мира. В некоторых культурах агрессивные действия взрослых также могут содержать эти элементы поведения (квадратный рот, высунутый язык). Семантическая нагрузка такой мимики сходна в разных культурах. На Новой Зеландии высунутый язык означает угрозу и оскорбление. Во время военных танцев язык не просто высовывания, а старались сделать его как можно более длинным. В Австралии демонстрация языка провоцирует драку.

Квадратный рот, также реликтовая форма поведения, описана в детской культуре по всему миру. Его значение аналогично — демонстрация презрения к партнеру. Квадратный рот филогенетически восходит к оскалу у обезьян. При этом основная нагрузка у последних делается на демонстрацию мощных клыков. У человека клыки сильно редуцированы и больше никого устрашить не могут. Однако поведение это осталось и оно понятно представителям разных культур. В этом случае можно наблюдать пример того, как поведенческая демонстрация пережила сам орган, который должен был демонстрироваться таким путем.

Еще один пример — фаллические демонстрации. Такие демонстрации встречаются на фигурках с острова Бали, терракотовых статуэтках из Эквадора и многих других. Фаллические изображения часто трактуются как чисто сексуальные. Однако наблюдения за приматами показывают, что фаллические демонстрации связаны с обозначением высокого социального статуса. Такое поведение интерпретируется как ритуальная угроза покрывания. В некоторых традиционных обществах фаллическая демонстрация сохраняется в костюме. Она сочетается с другими признаками ранга и статуса. В воинственных культурах папуасов Новой Гвинеи часто используются фалокрипты, визуально увеличивающие фаллос и как бы демонстрирующие постоянную эрекцию и угрозу в адрес окружающих. Ритуализация в одежде является производной непосредственной агрессии, которая может принимать формы реального изнасилования для демонстрации силы и подчинения. Такие примеры описаны в действительности как демонстрация грубой силы и доминирования. Следующим этапом ритуализации является создание фигурок, демонстрирующих эрегированный фаллос и их применение для защиты территории или зданий.

Аналогично, агрессивное значение имеют и ритуальная демонстрация ягодиц. Ее можно рассматривать в качестве анальной демонстрации. В одном из фильмов, снятых И. Айбл-Айбесфельдтом в поселении бушменов !кунг Калахари, мальчик 8-9 лет шутливо угрожает младшим детям, выставляя перед ними зад и раздвигая ягодицы, показывая анальное отверстие. В некоторых первобытных культурах можно реально наблюдать этот жест в агрессивном контексте и с полной имитацией дефекации (например, у бушменов и папуасов Новой Гвинеи). Есть также данные о том, что у первобытных народов дефекация на территории врага также является актом агрессии. В современных индустриальных культyрах деМонстрация ягодиц как агрессивное поведение сохраняется у детей, подставление ягодиц с одновременным похлопыванием по этому месту при­меняется как оскорбительный жест взрослыми. Во многих языках присутствует его вербальный аналог.

Демонстрация женских гениталий встречающаяся на балийских фигурках, кельтских скульптурах в Ирландии, египетских статуэтках «баубо», фигурках раннего бронзового века из Анатолии часто трактуется как эротический символ или символ плодородия. Однако такая поза сочетается с фиксированным взглядом, оскаленным ртом и обнаженными зубами, что наводит на мысли об агрессивном подтексте подобных изображений. Аналогичные демонстрации можно наблюдать в реальной жизни, когда исполнительницы издеваются и насмехаются, провоцируя таким образом мужчин. Смысл — умаление мужских достоинств, атака в мужскую сторону и одновременно принижение его социального статуса. Элементы поведения, отраженные на скульптурах, фиксируют реликтовые формы агонистического поведения. Когда люди сталкиваются с опасностью, болезнями или злыми силами, их поведение сходно с таковым, как если бы перед ними был соперник-человек. Они угрожают, умиротворяют, демонстрируют силу и доминирование [Sutterlin, 1989].

Заключение

Этология человека в настоящее время является сложившейся наукой. Несмотря на многочисленные дискуссии и возражения против использования эволюционных подходов в анализе поведения человека накапливается все больше и больше эмпирических данных в пользу правомерности такого подхода. Все больше исследователей применяют этологические подходы и методики при анализе различных сторон человеческой деятельности. Этология и психология традиционно развивались как науки, тесно взаимосвязанные друг с другом. Хотя в начале 70-к психологи восприняли появление этологии человека с некоторой настороженностью, в настоящее время правомерность изучения биологических основ поведения человека не вызывает сомнения. Этология и психология не подменяют, а взаимодополняют друг друга. Несомненные точки соприкосновения имеются у это­логии человека с такими разделами психологии, как психогенетика, нейропсихология, психология развития, социальная психология. Этология имеет много общих интересов с социальной антропологией (изучение общих законов человеческого поведения, кросс-культурные исследования). Это, прежде всего, повседневное поведение, его сходство и различия в разных культурах [Manroe, Manroe, 1984], социализация на агрессию и миролюбие, гендерные стереотипы, выбор брачного партнера, родительское поведение, детская субкультура и пр. Основные направления исследований этологии человека конца 90-х годов таковы: невербальная коммуникация, анализ жестовой и мимической коммуникации и значение этих форм поведения в социальном общении человека в разных культурах (П. Экман. В. Шифенхоевель, И. Айбл-Айбесфельдт); процессы социализации и фор­мирования поведенческих стереотипов (П. Смит, Р. Хайнд, П. ЛаФреньере, К. МакДональд); анализ механизмов агрессии и пост-конфликтное поведение (Ф. де Ваал, П. Вербик, М. Бутовская, А. Козинцев, А. Лунардини); сексуальные предпочтения и выбор брачных партнеров (К. Граммер, Р. Данбар, Д. Ланкастер); ритyалы и ритуализация (Р. Бейли, В. Шифенхоевель, Э. Стратерн); пусковые стимулы, релизеры социальной кооперации и взаимопомощи (Р. Бойд, Ф. Салтер, П. Ричардсон); кросс-культурыные исследования бюджета времени и социальных предпочтений в традиционных обществах (Р. Бейли); взаимодействия мать-ребенок, отец-ребенок и формирование привязанностей (Д. Боулби,, Р. Манро и Р. Манро); формирование гендерных различий в поведении (П.Смит, К Эмбер, М. Эмбер); моделирование социальной организации ранних гоминид (У. МакГрю, Ф. де Ваал, д. Силк, д. Моор, Р. Данбар, Р. Ренхем); прикладная этология — этология в психиатрии и психотерапии (М. Макгуайр, Н. Рендолф, Ш. Тайге, Г. Соренсен, В. Самохвалов, М. Дерягина и др.).

Статья написана при поддержке фонда РФФИ, гранты ## 99-06-80346 и 98-01-00136.