Опыт обоснования гуманитарной психологии

Происходящие в нашей стране кардинальные изменения в области политики, экономики, идеологии, общественной морали привлекают пристальное внимание ученых разных специальностей. Широко известны мнения и дискуссии ведущих экономистов, юристов, историков, социологов. В то же время до сих пор остается затушеванным аспект психологический, анализ того, к каким последствиям во внутренней организации личности привели истекшие годы, почему позитивные изменения, появление новых возможностей и свобод привело одновременно к растерянности, потере ориентиров, увеличению числа психических депрессий и неврозов, резкому повышению уровня агрессивности, страху перед будущим, массовой эмиграции из страны и др. Отсутствие серьезного (и в то же время достаточно доступного широкой публике) психологического анализа происходящего объясняется многими причинами, из которых назовем лишь две главные.

Во-первых — это объективная сложность психологических изменений, их неочевидность, «глубинность», т. е. совершение за поверхностью внешне наблюдаемого или осознаваемого самим действующим лицом поведения. Общественный запрос к психологии еще как бы не сформирован. Представляется, что людям не до психологии, когда пусты полки магазинов. Экономическая разруха сразу бросается в глаза, психологическая разруха личности может успешно камуфлироваться громкими фразами, яркостью внешних атрибутов и т. п. Другая причина связана с состоянием самой психологической науки. Бюрократически-командный стиль управления извратил многие понятия, сам климат научного сообщества. Вместо научных школ появились «команды», «мафии», вместо научных руководителей — «администраторы со связями», занятые удержанием «высот», устранением «чужих» и продвижением, расстановкой «своих». Сколь часто приходилось слышать вопрос о том или ином психологе: «Чей это человек?» (не «Что это за человек?», не «Каков он как ученый или преподаватель, чем занимается» и т. п., а именно — «Чей это человек?»), т. е. главе или главам какого клана он служит. Аналогия в лучшем случае с крепостным правом, в худшем — с бандитской шайкой очевидна. Утвердившись затем в науке, вернее, в научных и учебных заведениях, эти «чьи-то люди» насаждали усвоенный ими стиль, плодя новые «команды», становясь их «боссами». Последствия этого разложения, этой психологической «дедовщины» еще долго будут сказываться в нашем сообществе. Ни на миг не ослабевало и мощное идеологическое давление, цензура. Если это иго могло, наверное, не ощущаться в психофизиологии, при изучении зрительного восприятия, деятельности, памяти или даже мышления, то в области психологии личности его действие было крайне пагубным, нередко, по сути, заграждающим возможность открытых исследовании многих основополагающих реалий внутренней жизни человека.

Долгие годы в психологии были фактически запретными такие темы, как вера, духовность, смысл жизни, совесть и т. п. (Помню, как в 1984 г. редактор решительно вычеркнул слово «грех» из моей книги — «Нельзя, может напомнить о религии» — и тут же рассказал «страшную» историю о том, какой нагоняй получила одна из редакций «сверху» за то, что пропустила в печать несколько подобных слов.)

Но сейчас положение постепенно меняется. В обществе все более зреет понимание того, что никакие экономические доктрины, никакие выверенные юридически законы не заработают до тех пор, пока не будет понята и учтена сложившаяся психология отдельных людей. Слишком долгое время насаждалось, что все в человеке строится снизу, от материального, что «бытие определяет сознание», забывая и, тем самым, игнорируя силу и реальность обратного, когда сознание определяет бытие, формирует, тормозит или изменяет его. Законы и доктрины могут забегать вперед или отставать, но история и культура движутся в конечном итоге скоростью шага конкретных людей, составляющих народ, страну, общество. Поэтому настал черед и психологии сказать свое слово, внести свой вклад в понимание происходящего кризиса и путей выхода из него.

Изменилось и действие второй тормозящей причины. Крайне медленно, но все же преобразуется психологическое сообщество, в противовес жестким административным формам появляются первые свободные ассоциации и объединения психологов. Во многом снята внешняя цензура на изучение реалий души, возвращаются в психологию понятия совести, гуманности, милосердия, духовности. Надо, однако, отдавать отчет, что возвращаются они отнюдь не полнокровными, а больными, многократно оболганными и переименованными: гуманизм стал за эти годы советским и классовым, милосердие стало отождествляться с медициной, духовность пониматься как посещение симфонических концертов и чтение художественной литературы и т. п. Вылечить эти понятия, вернуть им истинный смысл и назначение, привести в соответствие с современным бытием — проблема столь же сложная, сколь и насущная. Ясно, что участие научной психологии в ее разработке совершенно необходимо.

Итак, перед отечественной психологией все более четко выступает задача понять с профессиональных позиций случившееся с конкретным человеком в нашей стране, понять как страшный эксперимент, испытание, урок, данный отнюдь не одним нам в поучение, но всему миру. Я бы сказал даже, что это не задача, а долг, ибо никто, кроме нас самих, выросших в этой системе и — будем надеяться — ее преодолевающих, не сможет исполнить это. В свою очередь, понимание случившегося даст психологическое основание прогнозам развития, прогнозам последствий выбора того или иного конкретного способа движения от общества с извращенной, изувеченной психологией к обществу с психологией полнокровной, нормально человеческой.

Одна из основных возникающих в этом контексте проблем — обсуждение места психологии личности, разных ее парадигм в современном научном, а если взять шире — социальном мире. Оттолкнемся от понятия «социальной биографии науки», введенного А. Г. Асмоловым. Напомню, несколько упростив, суть его: возникшая социальная ситуация часто диктует ход науки, обусловливая те или иные ее повороты, ту или иную ее биографию. Эта мысль имеет слишком много подтверждений в нашей печальной истории, чтобы пытаться ее оспаривать. Но хотелось бы задаться вопросом, а что определяет саму эту давящую социальную ситуацию, что определяет то силовое социальное поле, в котором как железные опилки в поле магнита начинают выстраиваться линии общественного и научного движений: Это вопрос отнюдь не праздный, а один из ключевых для самосознания ученого, особенно в переломные времена, как нынешнее. Речь, огрубляя, может идти о двух парадигмах построения мира и человека в нем, в пределе — о двух парадигмах мироздания, миросозидания, миростроительства. Одну можно свести к формуле «вначале было дело», вторую — к формуле «вначале было слово». Первая формула наиболее ярко воплощена в отечественной психологии в теории деятельности. Вспоминаю, как на лекциях и в беседах с сотрудниками А. Н. Леонтьев не уставал повторять: «Вначале было дело и в этом-то и все дело». Мироздание, человекосозидание представлялось как цепь деятельностей, которые сами себя порождают, не имеют другого начала, кроме как в самих себе, не имеют, как в ленте Мёбиуса, четко выраженного внешнего и внутреннего, внешнее и внутреннее плавно переходят от одного в другое. Согласно этой парадигме, человек попадал, окунался в этот поток, в это сонмище приводных ремней, сам так или иначе становясь производителем, работником, созидателем мира. Не случайно для А.Н. Леонтьева понятие личности возникает, выводится из деятельности, личность — это субъект деятельности. Он пишет в одном месте даже более узко и четко — это «момент деятельности» [2; 159]. Приводной ременный момент. Разумеется, это огрубление сути, но оно сейчас необходимо, чтобы четко выделить, обнаружить контуры проблемы.

Вторая формула — «вначале было слово» — в теории деятельности, как вообще материалистической традиции серьезно не рассматривалась. Материализм отвергал эту формулу прежде всего потому, что она прочно соединялась в сознании со следующим евангельским построением: «Слово было у Бога. Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ио. 1, 1—3). Красной тряпкой являлось то, что Слово писалось здесь с большой буквы и прямо отождествлялось с Богом, тоже написанном с большой буквы. Но если воспользоваться старым постулатом о подобии микро- и макрокосма и низвести до конкретно-земного, социального бытия, то формула может быть прописана со «словом» с маленькой буквы и рассмотрена, испытана как определенная модель представлений о человеке. Согласно этой модели, дело возникает не из себя самого, но из предваряющего его слова, идеи, звука, что далее входят в дело, существенно определяя его ход. Если, по Леонтьеву, личность — субъект, момент деятельности, то здесь она может быть рассмотрена как субъект, момент созидания животворящего слова, тем самым приобщающийся, кстати, и к созиданию, постижению, точнее, Слова с большой буквы. Если рассматриваемый в качестве момента деятельности, он так или иначе остается в мире тварном, возникающем и умирающем в зависимости от движения или остановки деятельностных процессов, то через созидающее слово он становится приобщенным к миру творящему.

Разведя эти две формулы, попытаемся теперь сопрячь их. Это сопряжение может быть произведено через введение представления о двух плоскостях человеческого развития — горизонтальной и вертикальной. Горизонтальная — движение деятельности и времени, деятельности во времени. И вертикальная — смысловая ось отношений к миру, пронизывающая время и действие. Теория деятельности была занята горизонтальными связями, точнее — механизмами этих связей, религия — вертикальными. Разумеется, и тот, и другой подходы затрагивали оба вида связей, но один был фигурой, а другой — фоном и следствием. Религия говорила о необходимости достойной, добросовестной деятельности, но главное таинство и жизнь свершались в глубине сердца, вертикальных связях, лестнице, лествице к Богу. А.Н. Леонтьев писал о личностном смысле, высказал много важных о нем положений, но все же рассматривал его, по сути, как феномен, приписанный, замкнутый в деятельность, обслуживающий ее.

Меж тем встреча вертикальных и горизонтальных движений происходит в каждый момент жизни. Жизнь в каждый данный момент, собственно, и есть это скрещение, перекрест, возможность выхода, ухода, бегства, развертки как в одном, так и в другом измерении. Таким образом, вопрос о том, что «вначале», снимается: в начале есть перекрест, необходимо образуемый двумя составляющими — вертикальной и горизонтальной. Новое начало можно образовать, сместившись как по вертикали, так и по горизонтали. Более того, каждое такое смещение подразумевает свое восполнение в смежной области (что было прекрасно показано в работах Д. Б. Эльконина).

Трудно поэтому определенно сказать, что есть главное в человеке — как сказать, что важнее — правое или левое крыло у птицы. Но если перейти к понятию, постулированию особого личностного пространства бытия человека, то оно определяется, точнее, свершается прежде всего в плоскости вертикального измерения. Деятельность может обслуживать и память, и внимание, и мышление, и другие процессы, которые в данный момент не имеют прямого касательства к личности. Лишь будучи пронизанной общим смысловым отношением, деятельность приобретает личностный оттенок, способность отражать, являть через себя личность. Личностное — это вертикаль, осуществляемая, обнаруживаемая, проявляемая через горизонтальные связи.

Исходя из сказанного, существующие подходы и практики можно, пусть достаточно условно и грубо, разделить на смысловые и бихевиорально-деятельностные, поведенческие. Первые, по преимуществу, занимаются проблемой отношений к миру, вертикальными связями глубинными и вершинными; вторые, по преимуществу, связями горизонтальными, инструментальными. Если для первых главное — по-новому осознать себя, то для вторых — научиться жить с тем осознанием, какое есть. Если для первых главная ценность — человек и его внутренний мир, то для вторых исходное — мир внешний, уже созданный, к которому данного индивида надо приспособить, приладить, включить. Нетрудно видеть, что сейчас в отечественной психологии идет процесс перемещения внимания со вторых на первые концепции. За этим смещением лежит более глобальная тенденция в понимании человека, наблюдающаяся в современном мире, в частности, в связи с крахом тоталитарных идеологий — переход от понимания человека как винтика, как средства, к пониманию человека как самоценности. Момент этот крайне важный для психологии, но в то же время таящий и известную опасность.

Для того чтобы представить суть этой опасности, вернемся к понятию «социальной биографии науки». Согласно этому понятию, наука существует в некоем силовом социальном поле, подчиняясь его внутренним магнитным векторам. Но это исходя лишь из позиции, что «вначале было дело» и наука попадает в это «дело», вовлекается как ребенок в подручные свершаемого. Исходя же из «вначале было слово», необходимо рассматривать саму социальную ситуацию как отдаленное следствие слова, слов, разговоров, знаков. «Все начинается с разговоров мальчиков»,— писал А. И. Герцен о начале революционного движения в России, все началось с конспектов Г.В. Гегеля, до дыр зачитываемых в кружке Станкевича, а разразилось столетие спустя кровавым террором Сталина. Все начинается с едва заметной вертикальной поземки, что может перейти в метель и смерч. А бросают эти слова мыслители, ученые. Так что наука не просто страдалица от ситуаций, она производит их семена, разбрасывает варианты будущих перемен и социальных действий. Иван Карамазов произносит слово, а Смердяков по тому слову убивает. И говоря о сегодняшней ситуации, мы не должны ее воспринимать как данную, как рамку, которая нас ограничивает и тем самым оправдывает. Мы сегодня участвуем в создании некоторых вариантов завихрений, которые, раскрутившись, могут привести к самым серьезным последствиям.

Итак, какие опасности и проблемы для психологии могут сопровождать переход от понимания человека как средства к пониманию человека как самоценности. Едва ли не главным представляется неразработанность предельных категории, векторов развития личности. Точнее — эти категории, вектора проработаны, продуманы, но в других областях, нежели психология. В теологии, философии, этике. И хотя большинство ныне согласится, что психология не должна пребывать бездуховной и бездушной, но реальная история говорит об ином: категории духа и души уже сто лет как разрабатываются отдельно от научной психологии. Между тем двигаться далее в исследовании, воспитании, коррекции личности без включения в психологический аппарат этих категорий нельзя. С другой стороны выбор, принятие, подключение психологии к этим категориям должно рассматриваться как крайне ответственный шаг, ибо это как раз те слова, что, обрастая делом, могут привести к самым серьезным последствиям.

Чтобы кратко проиллюстрировать такую зависимость от выбора предельных категорий и векторов развития, воспользуемся следующим образом. При обсуждении картины Н. Рериха «Гонец» Л. Н. Толстой не столько, видимо, о самой картине, сколько в жизненное напутствие молодому тогда художнику сказал: «Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше — жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет» [4; 109]. Представим сказанное в виде простой схемы: река событий жизни с ее сносящим течением к низшему, субъект © и та предельная цель, которую он ставит (А), к которой направляет свое стремление, с которой сверяет свой путь. Но реально эта цель не достижима, реально он, снесенный противостоящим нравственности бытием, всегда окажется ниже по течению в точке «В».

Сравним теперь с помощью этой схемы некоторые парадигмы личностного бытия, чтобы показать, насколько тот или иной выбор небезразличен для судьбы психологии.

Гуманистическая парадигма рассматривает человека как существо самоценное и самооправданное. Источник развития помещен в самом субъекте, исходная аналогия — аналогия желудя, зерна. Зерно будет произрастать куда и как ему надо при наличии соответствующей почвы, влаги, воздуха. Человек будет произрастать в лучшем для него направлении при наличии внимания, принятия, эмпатии и т. п.

Теологическая парадигма решительно выносит источник вовне. Если использовать метафору зерна, то человек подобен не зерну, из которого при поливе и удобрении все само вырастет, а почве, на которую должны еще попасть зерна Божественного слова (притча о сеятеле), а если они не попадут, то заполнятся другими, не исключено — бесовскими. Что же касается движения из самого себя, то, кроме скверны, из самого себя человек родить ничего не может. Процитируем современного православного теолога: «Христианский взгляд на человека зиждется на утверждении двух одинаково неприемлемых гуманистическим и секулярным сознанием положений: «заданным» богоподобном величии человека (Быт. 5,1) и «данным» настолько глубоким его падением, что самому Богу потребовалось прийти, чтобы прежде падший воскресити образ» [3; 57]. Нормальным человеком, «новым человеком», воплощенной истиной человека является Христос, «обычный» же человек, который заведомо духовно ущербен и болен, может стать нормальным, подлинным человеком, лишь веруя и приобщаясь к жизни Христа, «подражая» Ему. Последнее обстоятельство чрезвычайно важно, поскольку если для всего позитивного знания вопросом вопросов является «ЧТО есть истина?», то для религиозного сознания этот вопрос звучит как «КТО есть истина?», КТО являет собой истину и через обращение и приобщение к КОМУ жизнь станет истинной, станет Жизнью, но не смертью.

Как соотносится с этими подходами культурно-историческая традиция? По своей конструкции, структурно-бессодержательному моменту она (как это ни покажется, быть может, странным) значительно ближе к теологическому взгляду, поскольку, во-первых, источник развития здесь также выносится вовне; во-вторых, реальным носителем этого источника является, по преимуществу, другой человек. То, что подлежит усвоить, воспринять, лежит вовне самого субъекта, точнее — между субъектом и обучающим началом, образуя живую связь, вольтову дугу о двух полюсах. Всякая функция вначале есть функция двух людей, подчеркивал Л.С. Выготский. «Принцип оформления души есть принцип оформления внутренней жизни извне, из другого сознания…»,— писал М.М. Бахтин [1; 88].

Вернемся к схеме. Из гуманистической парадигмы (желудь, зерно, соответствие природе, «все в человеке», «все из человека» и т. п.) следует, что пункт назначения, цель движения будет определяться, соответствовать каждому данному человеку, его ситуации, примериваться, соотноситься с ним, произрастать из него. Это, казалось бы, единственно возможное, верное, гуманное, если бы не одно обстоятельство. Строение жизни таково, что ее течение сносит намного ниже. Слишком много примеров, как человекопоклонство оборачивается человеконенавистничеством. Отсюда необходимость вынесения вовне образцов, эталонов, которое, как мы отмечали, объединяет и теологическую, и культурно-историческую парадигмы. Правда, в последнем случае в психологическом плане можно пока говорить только об опыте организации усвоения, формирования тех или иных отдельных социальных и культурных знаков, понятий, умений и т. п. В теологической же парадигме речь идет о надкультурной, абсолютной сфере, о целостной жизни, о необходимости установления психологической связи со сверхличными началами, полагающимися вне меня и заведомо не достижимыми мной, поскольку лишь тогда возникает необходимый угол, острие к течению жизни, которая, конечно же, неизбежно «снесет», но можно надеяться, что не исказит до конца смысл человеческого бытия.

Вытекающий из теологической парадигмы принцип коррекции личности можно — весьма условно, разумеется, представить и с помощью следующей аналогии (идея которой была подсказана И. Я. Розовским). Представим шар, глобус. Нижний полюс — символизирует начальную точку роста, рождения человека, которая исходит, несет в себе определенный замысел, потенциальную возможность и обещание должного воплощения. Затем жизнь нередко уходит далеко в сторону, приводя к тем или иным отклонениям, извращениям, аномалиям. Каждое такое извращение не просто отступление от некоего образца, но свой особый закономерный путь, движимый особой логикой и психологией. Необходима поэтому не терапия симптомов, адаптация к наличному и т. п., а терапия движения, пути. Последняя же возможна из теологических представлений только при наличии живого образа должного пути, с которым будет установлена личная обратная связь (одно из толкований термина «религия»: от «лигас» — связь, «ре» — обратная), когда будет выбрано, принято, уверовано — КТО есть истина, в отличие от холодно-рационального ЧТО есть истина, не дающего силы (обратной личной связи) для преодоления сносящего течения жизни. Отсюда вовсе не любая самореализация есть благо, но та лишь, чей путь в конечной перспективе повернут, направлен к исходному (в двух значениях — как начало и конец) замыслу и смыслу. И как меридианы, выйдя из одной точки и даже максимально разойдясь на экваторе, все же сойдутся вновь на другом полюсе, так и жизнь человека, несмотря на все отклонения, должна повернуться, устремиться к единению с замыслом, с источником, из которого она выходит и которым в своей душевной реальности жив человек.

Отметим еще одно сходство теологического и деятельностного, культурно-исторического подходов — постулат активного, преодолевающего препятствия и соблазны движения к формирующему началу. Подчеркнем, что анализ внутренней активности личности, ее внутреннего роста — несомненно сильная, выигрышная сторона и гуманистической парадигмы в психологии, открывающей здесь множество красивых и гонких закономерностей и феноменов. Однако при этом активность абсолютизируется по принципу «движение все, цель ничто». Главное — самораскрытие, а что при этом раскроется — затушевывается. Если культурно-историческая парадигма, по преимуществу, берет, прорабатывает в конкретно-психологическом плане компоненту, линию вынесенности источника развития вовне, внеположенность его субъекту, то гуманистическая акцентирует внутреннюю компоненту, движение изнутри, не указывая источника жизни, вернее, сомнительно помещая этот источник в самом изолированном субъекте. Теологическая, по сути, соединяет, возвышает и преображает две эти линии — внутреннего роста и внешнего источника.

Разумеется, отмеченное сходство теологической и культурно-исторической парадигм отнюдь не безоговорочное, как два уже названных выше — само вынесение вовне направляющего развитие начала и полагание его в другом. Собственно, эти сходства и могут быть обнаружены только при сопоставлении структурно-бессодержательных схем развития. Их конкретное наполнение в той и другой парадигме просто несопоставимо.

В деятельностной психологии, как и вообще в психологии, совершенно не разработан ценностный аспект развития, проблема предельных целей воспитания, вообще бытия личности. Куда и к чему вести в конечном итоге личность, никто не ответит толком и более того — многие сочтут за дурной тон саму постановку такого вопроса как ненаучную, необъективную, пристрастно субъективную и т. п. Если же попытаться эксплицировать, к чему же все-таки призывалось вести личность в советской психологии, что полагалось должным, то обнаружим, что ценности эти даже не достигали уровня нравственности, требований кантовского императива «поступай так, чтобы максима твоего поведения могла стать правилом для всего человечества». Советская максима звучала — поступай так, чтобы это удовлетворяло коллектив, партию, «лично товарища…». Речь шла о формировании не нравственности, а классовой, групповой, партийной морали. Внутренняя логика такого развития известна: когда класс ставится выше человека — это ведет к тоталитаризму. Когда нация становится выше человека — это ведет к фашизму. (Неизбежность этой логики, этой психологии пути многократно подтверждал уходящий век, и остается лишь поразиться безответственности тех, кто и ныне провоцирует новые повторения заведомо пагубных движений.)

Ничто не может стоять выше человека из земных институтов и сообществ, но парадокс, антиномия состоит в том, что одновременно лишь то, что вне и выше человека, достойно его и может двигать его развитие. Вот почему исходная задача психологии личности — осознанный выбор этих ориентиров, а затем исследование механизмов и закономерностей путей их достижения, равно как механизмов и закономерностей отклонений от этих путей. Так и тянет вспомнить традиционное перепутье из русских сказок, молодца, в раздумье стоящего перед камнем с надписью: направо пойдешь — коня потеряешь, налево… У психологии должна быть своя скрижаль — куда пойдешь и что в том пути потеряешь и обретешь, за которую она должна нести полноту ответственности перед обществом и людьми. Пора перестать быть слепым (в лучшем случае — подслеповатым) поводырем слепых, но определить свое место, свою мировоззренческую позицию и те следствия, что будут вытекать из этой позиции. Эта задача кажется едва ли не наиболее важной и значимой на сегодня. Ее решение может составить предмет новой области психологического знания — аксиопсихологии личности. Если же особо выделить проблему предельных целей, исходов развития, то ее разработку как специальную отрасль можно назвать эсхатологической психологией.

Еще раз отметим, что подобного рода проблемы даже не могли быть серьезно поставлены до недавнего времени открытой научной печатью в нашей стране, поскольку основные постулаты проблемы человека жестко задавались и контролировались идеологией и частные науки должны были исходить из некой предписываемой модели, точнее согласовывать, подгонять под нее (осознанно или неосознанно) свои данные. Теперь, когда происходит важнейший процесс деидеологизации науки, мы можем отрешиться, наконец, от давления безжизненных схем, но это не значит, однако, что исходное духовное пространство бытия личности может оказаться вовсе свободным, пустым. Свято место пусто не бывает. Хотим мы того или нет, оно окажется неизменно заполненным и каждый вариант заполнения повлечет за собой вполне определенные (и, видимо, достаточно обозримые по числу) варианты бытия и судьбы личностного развития. Отсюда и возникает специальная задача — отрефлексировать, осознать новые исходные реалии и их возможные следствия для разных уровней психической жизни. Речь при этом сейчас идет не о сугубо мировоззренческом, философском решении (хотя роль философской культуры здесь необыкновенно значима), а, в известном смысле, о решении прикладном, способном быть приложимым к разнообразным частным задачам психологии личности.

Спустя столетие разрыва должна произойти новая встреча психологии и философии. Она не может состояться на прежних основаниях, ибо психология прошла значительный путь, накопила массу важных и разнообразных знаний, нашедших широкое применение во многих областях жизни. Это серьезная самостоятельная наука, но, приходится констатировать, наука, в своем развитии так и не пришедшая к стыковке с общими проблемами бытия, представлениями о сущности и назначении человека. Доминирующий в психологии естественнонаучный подход при всех его несомненных успехах показал, однако, свою явную несостоятельность в вопросах исследования «вершинных», по слову Л. С. Выготского, феноменов и категорий психологического бытия, таких, как ценностные образования, смысл жизни и др. Возникает дилемма — случилось ли это потому, что естественно ориентированный аппарат психологии был неверно применен и надо продолжать все новые попытки в этом направлении, или дело в том, что этот аппарат и не может, в принципе, быть эффективен в данной области. Из всего сказанного достаточно ясно, что мы решительно склоняемся к последнему. Такой вывод может напоминать возврат к шпрангеровской, дильтеевской позиции разделения психологии на естественную и науку о духе. Первую можно изучать опытно, экспериментально исследовать, вторую — лишь постигать, понимать. Однако история и история науки, в частности, не повторяется, или, по крайней мере, если вспомнить забытую ныне диалектику, развивается по спирали. И сегодняшний призыв не означает возврата к «понимающей психологии», к прежним способам отношения к философии, к гуманитарным знаниям вообще. Не «назад» к философии и гуманитарному подходу, а «вперед» к философии и гуманитарному подходу. Ведь за годы существования научной психологии с ее ориентацией, в основном, на естественную парадигму гуманитарные знания отнюдь не стояли на месте. Необходим поэтому тщательный анализ современной гуманитарной мысли и в первую очередь достижений философии (включая, разумеется, не только светскую, но и религиозную). С другой стороны, философия, «потеряв» сто лет назад психологию, во многом лишилась почвы, опоры в своих рассуждениях о человеке, чем в значительной степени определяется ее отставание, утрата реального видения человека. Новая встреча поэтому обогатит обе науки, придав психологии мировоззренческий смысл, а философии — реальную почву в постижении феномена человека.

Итак, необходима последовательная разработка современной гуманитарной парадигмы изучения целостных форм психической жизни, что подразумевает, на наш взгляд, решение целого ряда задач: введение основных гуманитарных категорий в теоретико-психологический и конкретно-прикладной контексты; разработка гуманитарной психотехники, психологически обоснованных и этически оправданных путей духовного развития, формирования психологических условий полноты человеческого бытия; построение аксиопсихологии как особой отрасли, направленной на изучение субъективно-ценностной сферы; разработка психологических аспектов категории предельных целей развития, воспитания и коррекции личности или эсхатологическая психология; сравнительный анализ разных видов гуманитарных парадигм, рефлексия психологических следствий того или иного выбора этих парадигм и др. Осуществление каждой такой задачи (из числа которых мы в данной статье кратко упомянули лишь некоторые) может составить одно из взаимосвязанных направлений, объединенных общей целью создания основ гуманитарной психологии.

Специально обратим внимание, что несмотря на внешнюю терминологическую близость, мы сейчас говорим не о гуманистической психологии — уже сложившемся течении в мировой психологии (А. Маслоу, К. Роджерс и другие) и его развитии на нашей отечественной почве, а о новом и более широком подходе, в котором могут быть соотнесены и другие гуманитарные, т. е. имеющие единицей, масштабом своего анализа целостного человека, парадигмы. Речь идет о построении такого общего пространства бытия личности, в котором бы соотносились разные психологические языки и предметы. Разумеется, каждый с неизбежностью разрабатывает свое понимание личности, конструирует свое пространство, но нельзя забывать, что оно в конечном итоге и перспективе не индивидуально, а надиндивидуально. Индивидуальны лишь место и способ жизни человека в этом пространстве, но не оно само.

Актуальность и значимость предложенного подхода очевидны. Вся история уходящего столетия и в особенности опыт нашей многострадальной страны дает основание прогнозу, согласно которому наступающий XXI век будет веком гуманитарным, либо его не будет вовсе. Способствовать словом и делом первому и противостоять второму — долг профессионального психолога, однако выполнить его возможно лишь при условии последовательной гуманитаризации самой психологической науки.

Литература

1. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
2. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977.
3. Осипов А. Богословские аспекты прав человека // Журн. Московской патриархии. 1984. № 5.
4. Рерих Н. К. Из литературного наследия. М., 1974.