Зачем дети строят «штаб»

«В глубине сада торчал неуклюжий двухэтажный сарай, и над крышей этого сарая развевался маленький красный флаг. Замшелая крыша сарая была в дырах, и из этих дыр тянулись поверху и исчезали в листве деревьев какие-то тонкие веревочные провода».

Так, поначалу издали и извне, начинает знакомиться читатель знаменитой книги Аркадия Гайдара «Тимур и его команда» с сараем, где помещался «штаб» компании местных детей под предводительством тринадцатилетнего мальчика Тимура. Вскоре вместе с главной героиней, девочкой Женей, читатель получает возможность осмотреть это место изнутри. Женя обнаруживает, что на второй этаж сарая можно залезть, воспользовавшись длинной лестницей, спрятанной около сарая в зарослях крапивы.

«Этот чердак был обитаем. На стене висели мотки веревок, фонарь, два скрещенных сигнальных флага и карта поселка, вся исчерченная какими-то непонятными знаками. В углу лежала покрытая мешковиной охапка соломы. Тут же лежал перевернутый фанерный ящик. Возле дырявой замшелой крыши торчало большое, похожее на штурвальное, колесо. Над колесом висел самодельный телефон».

Хозяев на чердаке не было. А сам чердак показался девочке таким соблазнительно-интересным местом, что она, быстро освоившись, дала волю своей фантазии.

«И тогда Женя решила: пусть голуби будут чайками, этот старый сарай с его веревками, фонарями и флагами — большим кораблем. Она же сама будет капитаном».

Женина спокойная игра продолжалась недолго. Она и не предполагала, что, поворачивая штурвальное колесо, нечаянно передала по веревочным проводам сигнал общего сбора всем членам команды Тимура: в доме каждого из них зазвенели бронзовые колокольчики, привязанные к концам проводов.

Мальчишки примчались через несколько минут. Тут-то Женя наконец поняла, что попала в «штаб» мальчишеской ватаги. Так познакомилась она с Тимуром — самым старшим мальчиком, который был предводителем этой компании. Как выяснилось позже, членов команды Тимура объединяла не только дружба, но и общее дело: оказалось, что ребята тайком помогали жителям поселка, нуждавшимся в поддержке.

Судя по произведениям А. Гайдара, он прекрасно знал детскую традицию, понимал психологию ребенка и, кроме того, видимо, тосковал по собственному детству. Оно было резко прервано Гражданской войной, а потому осталось незавершенным и, наверное, самым светлым периодом в жизни писателя — постоянным источником тем и образов его творчества.

Гайдару удалось уловить и очень точно воплотить в своих книгах о команде Тимура детские мечты об идеальной дворовой компании сверстников и ее активной, но потаенной жизни в пространстве мира взрослых, где у этой компании есть свое секретное место, тайное укрытие, которое среди детей часто носит название «штаб».

В этой главе мы познакомимся с разными типами «штабов» детей разного возраста, но разговор о них начнем с анализа устройства чердака сарая, который обустроили для себя герои гайдаровской повести. Он интересен для нас сейчас как идеальная модель детского «штаба».

Мы обнаруживаем, что это запущенное, заросшее крапивой место в глубине сада той дачи, которая стояла нежилой до тех пор, пока туда не приехала в середине лета Женя со старшей сестрой. Там стоит заброшенный сарай с дырявой замшелой крышей. В целом можно сказать, что это периферия мира взрослых, «бросовое» место, на которое взрослые не претендуют и там не появляются. Для детей же, наоборот, оно становится той экологической нишей, где они обустраивают свое гнездо.

Здесь надо отметить, что не только литературные персонажи 40-х годов, но и реальные современные дети обычно строят свои «штабы», «укрытия», «шалаши» в подобных местах на задворках взрослого мира: за гаражами, трансформаторными будками, сараями, в глухом тупике или углу двора, в кустах, на ветвистом дереве и т. д. То есть дети стараются максимально пространственно разъединиться с миром взрослых и организовать для себя особое место вне зоны их интересов и влияния.

Следующая особенность «штаба» Тимура заключается в том, что попасть в него непросто — надо знать, как это сделать. С виду сарай необитаем, внизу входа нет, окружен крапивой, где спрятана длинная старая лестница, которая поднимается с помощью веревки. Эти подробности усиливают впечатление того, что этот сарай относится уже к иному, заповедному, секретному миру, границу которого не сможет пересечь непосвященный, принадлежащий к миру обыденному. Важной деталью является и то, что «штаб» Тимура находится наверху, на чердаке сарая, т.е. поднят над обыденным миром. Психологическое значение этого факта мы обсудим позже, а сейчас отметим только, что современные городские дети часто строят свои «штабы» на деревьях у дорог или в зеленых дворах между домами. Типичные образцы таких построек можно увидеть на фотографиях, сделанных в двух совершенно непохожих и удаленных друг от друга регионах России: в разных районах Санкт-Петербурга и во Владикавказе.

Будучи олицетворением секретного мира детей, «штаб» Тимура не только находится в особой позиции по отношению к окружающему миру, но и снабжен собственной системой секретных коммуникаций.

Во-первых, это веревочные провода, которые тянутся от крыши сарая в дома всех членов команды Тимура: каждый поворот штурвального колеса на чердаке — это сигнал, который передается по проводам. У ребят есть набор комбинаций этих сигналов для кодирования разных сообщений.

Во-вторых, это самодельный телефон, который связывает «штаб» с дачей Тимура. Сначала девочка Женя подумала, что он игрушечный, но потом оказалось, что он звонит по-настоящему и по нему можно разговаривать.

В-третьих, это два сигнальных флага, при помощи которых сигнальщик может передавать сообщения с крыши сарая всем членам команды, находящимся вне дома.

В-четвертых, это условный знак — красная звезда. Она вышита на синей безрукавке Тимура. Ею помечены дома всех подопечных команды Тимура. Ее рисуют дети вместо подписи, обмениваясь посланиями.

Описание секретной системы коммуникаций Тимуровой команды сделано Гайдаром психологически точно — в этом он буквально воплотил детскую коллективную мечту о тайных языках и тайных способах связи.

Всякий взрослый, более или менее близко общающийся с детьми предподросткового возраста, может заметить их пристрастие к кодам, шифрам, тайным знакам и сигналам, секретным языкам как средствам общения. Интерес к таким вещам обычно появляется у детей после семи лет и расцветает, иногда становясь настоящей страстью, между восемью и одиннадцатью годами. В это время дети любят читать истории о всяких зашифрованных посланиях — и сами обмениваются подобными. Они срисовывают у приятелей «Азбуку пляшущих человечков», идея которой почерпнута из рассказа А. Конан-Дойля. Одноклассники обучают друг друга элементам азбуки глухонемых и с гордостью демонстрируют, как можно переговариваться без слов. Они пытаются запомнить азбуку Морзе и с живым вниманием слушают рассказ экскурсовода в музее о том, как перестукивались узники старинной тюрьмы. Они изобретают свои собственные шифры и даже пользуются тайными языками, на которых можно по-настоящему разговаривать. Секретные языки издавна существуют в детской традиции — они передаются от поколения к поколению детей как наследие детской субкультуры.

Первым и, по-видимому, до сих пор единственным исследователем этих языков был известный знаток и тонкий наблюдатель детского мира сибирский профессор-фольклорист Г. С. Виноградов, научная деятельность которого была прервана советской властью в начале 30-х годов. В 1926 году он опубликовал статью под названием «Детские тайные языки», где впервые описал разные их типы. Основой всех тайных языков русских детей является их родной, русский. Он превращается в «тайный», т.е. непонятный для непосвященных людей, в результате довольно хитрых преобразований слов естественного языка, разные виды которых изучил Г. С. Виноградов. Например, как в 1910-20-е годы в Сибири, так и сейчас, в конце 90-х годов XX века, в Петербурге существует среди детей тайный язык, разговаривая на котором к каждому слогу каждого произносимого слова надо прибавлять один и тот же слог, например «пи». Если вы хотите сказать: «Мама пошла в магазин», то на этом тайном языке фраза будет звучать так: «Пима-пима пипопишла пив пимапигапизин».

Путем упорной тренировки и достаточной языковой практики можно навостриться достаточно быстро произносить и понимать простые фразы. При этом у окружающих будет полное впечатление, что вы говорите на абсолютно непонятном экзотическом языке. Естественно, что пользоваться языком на «пи» довольно трудно, хотя он еще из самых простых тайных языков. Ясно, что долго на нем не поговоришь. Но это не столь существенно. Для детей чрезвычайно важна сама идея того, что можно научиться разговаривать на языке, известном тебе, но непонятном для других, и что этим «другим» можно открыть тайну языка и таким образом приобщить к своему миру, а, можно отлучить их, оставив во тьме неведения.

Конечно, желание владеть тайными языками, шифрами и кодами возникает у ребенка предподросткового возраста далеко не случайно — оно знаменует собой появление у юной личности новых потребностей и новых возможностей их удовлетворения.

Если говорить о новых возможностях, то они прежде всего связаны с прогрессивной перестройкой детского интеллекта, которая происходит в возрасте около семи лет. Это одна из закономерных микрореволюций в системе детской логики, описанных знаменитым швейцарским психологом Жаном Пиаже. Мышление ребенка становится способным совершать новые виды логических операций. В контексте нашей темы важно отметить, что заметно улучшается умение вычленять отдельные элементы как структурные единицы целого.

Даже шестилетние дети сплошь и рядом не могут правильно использовать считалку, когда, встав в кружок, пытаются «посчитаться», чтобы таким образом справедливо распределить роли в будущей игре. У них на одного человека попадает слог, на другого — слово, а на третьего — целое словосочетание.

Семилетний школьник, наоборот, старается тщательно следить, чтобы на каждого участника попадало по одному слову из текста считалки — он это может сделать потому, что уже способен разделить непрерывность текста на отдельные и однородные единицы — слова. Школьное обучение, несомненно, тренирует эти способности. Ведь оно очень вербализовано и, прежде всего, заставляет ребенка активно работать с разными знаковыми системами в процессе освоения чтения, письма, цифр и математических знаков, умения понимать условные изображения на картинках и использовать большое количество правил перехода из одной системы в другую.

Естественно, что использование шифра или того же тайного языка на «пи» предъявляет еще более сложные требования к способности ребенка делить предложение на слова, а слова на слоги, да еще и осуществлять кодировку — перевод содержания из одной знаковой системы в другую.

Поэтому для младшего школьника владение кодами, шифрами, тайными языками является свидетельством его интеллектуальной компетентности, доказательством того, что он поднялся на более высокий уровень умственной зрелости по сравнению с младшими детьми.

Кстати, можно отметить и половые различия: мальчики больше любят коды и шифры, а девочки предпочитают тайные языки, которые они используют гораздо более ловко, чем мальчики, благо так называемая «вербальная беглость» у представительниц женского пола устойчиво выше. Говоря попросту — у девочек язык немного лучше подвешен, и они бойчее говорят.

Итак, мы видим, что дети младшего школьного возраста уже обладают интеллектуальными способностями, необходимыми для использования секретных кодов и тайных знаковых систем. Но мы еще не ответили на вопрос, откуда появляется у детей сама потребность в таком общении. Зачем им это?

Ответ коренится в том, какие задачи личностного развития решает ребенок младшего школьного — предподросткового возраста. Спросим себя сначала: зачем вообще нужен человеку тайный язык? Первый ответ, который приходит в голову, прост: чтобы не выпустить свои тайны за пределы круга посвященных. Для маленьких детей основными носителями тайн и секретов, а также обладателями секретных, т.е. непонятных, языков являются взрослые. Именно они говорят ребенку: «Отойди, это не для твоих ушей»; «Поди поиграй, это взрослый разговор». Именно взрослые начинают говорить намеками или переходить на иностранный язык, чтобы ребенок их не понял и не узнал их секретов. Быть взрослым — это значит быть непрозрачным для других людей, иметь право быть закрытым и сохранять внутри себя тайны своей жизни, доверяя их только некоторым.

Ребенок, наоборот, очень открыт, его внутренние состояния легко прочитываются взрослыми, поскольку на его физиономии обычно все написано и у него практически все можно выспросить. Недаром среди взрослых признаком инфантильности человека является его наивная готовность все рассказывать.

Личная тайна — это хранящееся в душе, невидимое и недоступное другому человеку содержание, оберегаемое хозяином. Другой человек никоим образом впрямую не может добраться до нее сам, если носитель тайны не захочет ею поделиться. Поэтому присутствие тайны внутри заметно усиливает переживание собственных границ, отдельности и противопоставленности его «Я» всему, что является «не-Я», — окружающему миру и другим людям.

«Я», обладающее тайной, не впускает тех, кто «не-Я», внутрь себя, не отдается им целиком, и они не могут познать и контролировать извне это «Я» полностью, несмотря на свою силу и влиятельность.

Появление личной тайны становится для ребенка важным моментом, который позволяет ему прочувствовать свое «Я» как ограниченное, выделенное из окружающего мира вместилище своей внутренней жизни, впрямую недоступное для других людей. Это открытие знаменует собой очередной этап взросления личности ребенка.

Ребенок по-детски непосредственно делает свои первые шаги в этом направлении, например в виде уже известных нам «сокровищниц», «секретов» и «тайников» (вспомним мальчишескую проблему: хочется сделать тайник, хотя туда еще нечего положить!).

Когда ребенку доверяют чью-то тайну, он тоже чувствует, что обладание секретной информацией делает его весомее и значительнее. Недаром дети часто хвастаются друг перед другом тем, что знают важные секреты.

Объединение на основе общей тайны является одним из важных психологических инструментов, который используют дети для сплочения своей группы, усиления чувства «Мы». (Этим же инструментом нередко пользуются и взрослые, когда пытаются создать общий фундамент во взаимоотношениях с ребенком: «Пусть это будет наш с тобой общий секрет!»)

Социализация «Я» отдельного ребенка идет параллельно проживанию детьми групповой идентичности через проработку идеи «Мы», которая происходит в процессе совместной групповой деятельности. Это общие дела: прогулки, игры, исследования окружающего мира, шалости, испытания храбрости и т. д. Для детей особенно важно почувствовать состояние общности «Мы» в ситуациях опасности и напряжения сил, когда требуется поддержка друг друга. Чувство детской групповой идентичности, а также переживание общей принадлежности к миру детей становится особо острым и значимым при столкновениях с миром взрослых.

Что новое привносит в этом плане секретный язык? Он является не только средством сохранения тайны, но и средством общения с избранными — группой приятелей-сверстников. Секретный язык позволяет прилюдно сообщать потаенную информацию посвященным лицам («нашим»), тем самым еще больше их объединяя, и одновременно сохранять ее недоступной для всех остальных (взрослых, младших). Таким образом, в открытом для всех пространстве внешних взаимодействий людей можно выстроить

собственное семиотическое пространство, обслуживаемое особой знаковой системой — тайным языком. Это все равно что в общем эфире создать собственный коридор — диапазон частот, недоступный для чьих-либо передатчиков и приемников, кроме тех, которые принадлежат «нашей компании».

Поразительным открытием для детей поначалу является то, что в общедоступном коммуникативном пространстве внешнего мира можно «выгородить» себе экологическую нишу, в которую не проникнет чужой. И это можно сделать на глазах у всех, демонстративно, при помощи секретной знаковой системы: кода, шифра, тайного языка. Поэтому простейшей формой секретного языка детей является «заумная речь», когда-то описанная Г, С. Виноградовым: «…в группе детей импровизируется непонятный для окружающих разговор, дразнящий страсть и вызывающий зависть непосвященных». По сути, это только имитация речи: дети лопочут придуманные на ходу «тарабарские» слова, не имеющие никакого смысла. Как справедливо отмечает Г. С. Виноградов, «от живой речи <…> только и остается, что звуки да утрированно выразительная интонация».

С психологической точки зрения, такая заумная речь, не наполненная смыслом, подобна тому же тайнику, содержимое которого еще не подготовлено, но ребенок уже проникся идеей того, что можно создавать собственные замкнутые секретные пространства и наполнять их тайным содержанием. Только тайник принадлежит лично ребенку, а тайный язык создает семиотическое пространство, общее для всех, кто отождествляется с «коллективным Я» детской группы, и отгораживающее тех, кто к ней не принадлежит. Таким образом детская компания становится тайным обществом, коммуникативно непроницаемым для посторонних.

Давайте теперь вернемся в «штаб» Тимура. Мы уже обнаружили там сразу несколько знаковых систем и тайных средств связи, при помощи которых члены команды Тимура передавали друг другу секретную информацию. Немудрено, что они так хорошо обеспечены средствами коммуникации — это уже большие дети: старшему, Тимуру, уже тринадцать лет, как и девочке Жене, которая становится его подругой и членом группы.

Поскольку команда Тимура не замкнута на самое себя — ее общественно-полезная деятельность распространяется на весь поселок, — соответственно, и секретные знаковые системы используются детьми не только для общения между собой, но охватывают все жизненное пространство поселка, которое является полем деятельности этой детской компании. Вспомним еще раз помеченные тайным знаком — красной звездой — калитки всех домов, находящихся под секретной опекой Тимуровой команды, и карту поселка, испещренную странными знаками, которая висела на чердаке сарая.

Тут будет уместно обратить внимание читателя на то, как дети в реальной жизни любят воспользоваться предоставившейся возможностью развесить на улицах или на дверях домов какие-нибудь объявления: о пропавшем животном, о детском концерте, поздравления к государственному празднику всем жителям микрорайона и т. п. Детям очень нравится, когда пространство окружающего мира отмечено необычными знаками их деятельного присутствия. В том же ключе можно говорить о детских граффити: рисунках, надписях, значках, которые делают дети на стенах домов, на заборах, на асфальте и т. д. — они тоже являются формой семиотического освоения пространства, которая, правда, выполняет еще несколько психологических функций.

Итак, «штаб» Тимура является секретным местом сбора детской компании, искусно спрятанным внутри пространства мира взрослых, и одновременно центром детского семиотического пространства, куда стягиваются все системы их секретных коммуникаций.

Если говорить о функциях этого «штаба» в жизни детской группы, то их две.

Во-первых, «штаб» является формой самоутверждения бытия детской компании: выделенным из внешней среды, обособленным, потаенным, ни для кого другого не доступным, секретным укрытием, особым самостоятельным миром, который является символическим эпицентром детской жизни.

Во-вторых, это наблюдательный пункт, возвышающийся над обыденной жизнью занятых своим делом взрослых людей. Отсюда дети могут незаметно наблюдать за всем, что творится вокруг, в большом мире, будучи сами никем не замечены. (Снаружи, над слуховым окном чердака Тимура, сидел на веревочных качелях мальчик-наблюдатель с театральным биноклем на шнурке вокруг шеи и сверху обозревал окрестности.)

Мы еще вернемся к обсуждению этих двух функций «штаба», когда будем изучать устройство аналогичных «штабов» современных российских детей. А сейчас настала пора завершить обсуждение чердака Тимура и его команды и ответить на вопрос, который, возможно, давно назрел у проницательного читателя: а правда ли все это, мог ли действительно существовать такой детский «штаб», или это только выдумка писателя А. Гайдара?

Любой здравомыслящий человек, знающий реалии советской жизни конца 30-х — начала 40-х годов, скажет: конечно нет! Не могло такого быть. В атмосфере патологической подозрительности, когда всюду мерещились шпионы и люди следили и доносили друг на друга, группу детей, которые занимаются непонятными делами, устроив себе секретное место встреч, разоблачили бы в один момент. Жестоко пострадали бы и дети, и их родители. Равно невозможно существование такого «штаба» с точки зрения физических законов материального мира. Взять, например, веревочные провода. Каким же образом можно их натянуть, чтобы они шли в дома всех участников группы, живущих в разных местах поселка, да еще чтобы бронзовые колокольчики на концах этих проводов в домах детей звенели при повороте штурвального колеса на чердаке. (Тут еще можно добавить — откуда взялись веревки, если в те времена кусок простой бельевой веревки был ценностью для любой хозяйки.) Или самодельный телефон, по которому можно было говорить, — как детям удалось его сделать? Ведь даже никаких материалов для этого достать было невозможно.

Все это так. «Штаб» Тимура действительно является мифом, только не в переносном, а в буквальном смысле слова. Идея этого «штаба», так же как и подробности его устройства, воплощает собой коллективную детскую мечту. Она никогда не может быть полностью материализована в реальном мире. Это детский идеал секретного пристанища, который только частично оказывается воплощенным в коллективных постройках реальных детей.

Каждый из «штабов», о которых пойдет речь дальше, в чем-то напоминает «штаб» Тимура. Гайдару удалось в художественном образе синтезировать все детские мечтания и технические фантазии на тему «штаба». В своем произведении Гайдар воссоздал детский коллективный миф. Он не соответствует правде бытовой жизни, но чрезвычайно точно отражает психологическую правду детского бытия.

Давайте познакомимся с тем, как устроены «штабы» современных детей. Материалом для нас послужат описания, сделанные в основном людьми студенческого возраста, детство которых пришлось на вторую половину 80-х годов XX века. Большей частью это жители городов и поселков Северо-Западного региона России.

«А вот какой штаб у нас был в семь-восемь лет. Во дворе стояли два огромных слона-горки высотой около трех метров. Мы выломали в брюхе у слона снизу доску и оборудовали внутри штаб. Там мы собирались, рассказывали страшные истории, анекдоты, играли в карты и наблюдали за всеми людьми через щелки между досками. Это было интересно, так как нас никто не мог видеть. Мы просиживали там часами. Народу туда набивалось много. Частенько мы подшучивали над малышами, которые хотели забраться на горку, а из нее вдруг доносились разные звуки» (Ирина).

«Штабом у нас были кусты, вернее коридоры в них, закрытые сверху ветками и полиэтиленовой пленкой. Кусты были довольно низкими. Нам пришлось натаскать туда чурбачков, оставшихся от распиленных бревен. Они служили скамейками. Штаб был и укрытием и местом выработки «военных планов». Взрослые о нем знали и постоянно выгоняли нас оттуда, но штаб воссоздавался снова» (Мария).

«Штабы и укрытия — это была какая-то мания. Зимой делали их из снега. Постоянно что-то достраивали. Там мы собирались после школы и обсуждали план захвата крепости противника (которой на самом деле не было!)».

«Лет в семь мы с соседкой построили дом-укрытие. Оно было из каких-то растений с длинными стеблями метра по два с половиной. Я до сих пор не знаю, что это были за растения и как они попали к нам. Длинными веревками мы переплетали высокие стебли с большими листьями и связывали их друг с другом. Получился дом, в который почти не пробивался свет. Было там уютно и тепло. Это место было «наше», и никто о нем не знал. Мы собирали ягоды, устраивали «званые обеды» и съедали все сами».

«В 13 лет штаб был под лестницей в подъезде. Он был сделан из коробок, и у каждого там была своя комната, где была «библиотека», «телевизор», «оружие» и «план штаба». Это было место, где мы хранили свои тайны, место, которым мы дорожили. Целью штаба был сам штаб. Для чего мы его строили, мы не понимали» (Алексей).

«В четвертом классе (11 лет) у нас с ребятами-одноклассниками организовалась «тимуровская команда». В лесу рядом с линией железной дороги мы нашли яму — достаточно широкую и неглубокую. И занялись строительством: натащили палок, фанеры и построили крышу. Покупали потом батон и лимонад и сидели там. Было здорово оттого, что у нашей компании есть свое место».

Потом кто-то из ребят привел туда своих друзей. Я почувствовала, что меня, нашу идею предали. Думаю, что так чувствовали все, потому что после этого мы уже не ходили туда, и наша компания распалась» (Наташа).

«Участвовать в строительстве штаба хотели многие, но начинали его избранные — те, у кого был более высокий статус. Остальным приходилось строить свои «варианты» в более неудобных местах. Если откалывалась довольно сильная группа, то могла начаться борьба за то, у кого штаб лучше. В нашем сообществе штаб был альтернативой дому родителей. Мы старались наполнить его бытовыми предметами, даже посудой, и любили не только играть там, но и что-нибудь там есть, а иногда и спать».

«В 9-11 лет в силу отсутствия детей в местности, где я жил, я строил себе убежище-штаб в одиночку» (Володя).

«Для штаба мы строили шалаши. Зимой — из выброшенных новогодних елок, летом — из коробок, веток, палок. Главное — присутствие тайны. Члены игры имели пароль, был сценарий игры, четко распределены роли, и всем придуманы имена. Как правило, наличествовали воображаемые противники. Например: мы — индейцы, они (случайные прохожие) — бледнолицые. Шалаш — это был наш собственный мир, противостоящий всему остальному» (Оля).

«Мы гуляли на территории большого двора, который хоть и не интересовал взрослых целиком, но был весь ими контролируем. В качестве «штаба» мы использовали развесистую яблоню — у каждого была своя ветка или развилка. Чем труднее туда было забираться, тем больше ценилось место и тем выше был статус его обладателя» (Анна).

Итак, детские «штабы» бывают разными. Например, по месту расположения.

Они могут быть погружены в землю, когда дети находят или выкапывают пещеру, землянку, яму.

Они могут находиться на земле: снежная крепость, шалаш, постройка из досок, фанеры, палок, веток, сена, картона, полиэтилена и т. п.

Они бывают и внутри помещений: в сарае, в подвале, на чердаке, под лестницей и т. п.

Довольно часто они располагаются на деревьях, особенно в большом городе, как Петербург, где детям трудно найти естественное укрытие. Эти «штабы» на деревьях часто поражают воображение взрослых своей труднодоступностью, внушительной величиной и сложностью конструкции. Оказалось, что именно такие «штабы» легче всего сфотографировать. Поэтому читатель получил возможность увидеть несколько подобных мест.

Особенности устройства «штаба», длительность его существования и его функции в жизни детей прежде всего зависят от тех психологических задач, которые решают для себя члены детской группы. Эти задачи отчасти определяются возрастом детей, а отчасти — степенью социально-психологической зрелости самой детской компании. Оказывается, характер «штаба» отражает особенности той фазы развития детской группы как социального организма, на которой эта группа находится.

Первые самостоятельные «штабы», которые между детьми также называются «укрытие», «шалаш», «дом», «пещера», обычно строит пара детей около семи лет от роду, которые являются родственниками или близкими приятелями. Это могут быть равно девочки и мальчики. Ими движет совершенное недавно важное открытие: оказывается, можно по собственному почину выгородить себе в пространстве внешнего мира потаенное место, которое будет принадлежать только им. (О подобном же строительстве, но внутри дома — речь пойдет позже) В создании такого «штаба» важен сам процесс. Дети относятся к делу очень страстно: серьезно и одновременно эмоционально. Они полностью включены в строительство и готовы ради него пожертвовать многим другим. Для них нова и значима сама идея постройки секретного убежища. Дети строят его как большой «секрет» или «тайник», в который мыслят поместиться сами. Но их постройка, к сожалению, часто бывает нефункциональна. Обычно — из-за неумения соотнести ее размеры с телесными габаритами самих детей. Например, в укрытие может втиснуться только один из строителей, да и то — скрючившись. Это все та же, уже известная нам, проблема восприятия метрических характеристик пространственных объектов — недостаточность понимания детьми величин предметов и их соотношений (см. главу 6), особенно если дети сами включены в пространственную ситуацию.

«В деревне мои братья копали штаб. Это была яма, накрытая досками. Братья там вместе не помещались. Эта яма располагалась за сараем вдали от дороги, чтобы никому не было видно» (Наташа).

На этой ранней стадии строительства «штабов» дети проживают саму идею создания общего секретного убежища в пространстве внешнего мира. Когда убежище построено, дети забираются туда, чтобы пережить нужные им ощущения. Часто на этом все завершается, потому что долго находиться внутри такой постройки невозможно и что дальше там делать — тоже непонятно.

Следующая, вторая стадия отличается от предыдущей тем, что секретное пространство убежища не только вмещает его строителей (их может быть несколько), но и приглашает их к его обустройству: дети начинают его оснащать и оформлять как домик. Иногда они снабжают его минимумом удобств, необходимых для пребывания там, например чурбачками для сидения, а иногда заводят целое хозяйство с «мебелью», посудой и игрушками. В принципе, на чердаке у Тимура тоже было хозяйство — в чем-то аскетичное (охапка соломы, покрытая мешковиной), а в чем-то (телефон, штурвальное колесо, фонарь, сигнальные флаги, бинокль и т. д.) на зависть богатое.

Иногда в интерьер привносится и эстетический элемент, соответствующий духу компании детей-хозяев. Например, мальчики, которые устроили себе «штаб» в подвале, приносили туда и во множестве устанавливали странные стеклянные трубки «для таинственности». С большим трудом они тайком добывали их на территории стекольного завода.

На этой стадии секретное убежище активно обживается. Акцент переносится на события внутри него. Группа консолидируется в этом пространстве. Дети склонны совершать там действия, объединяющие всю компанию: вместе едят, рассказывают друг другу новости, анекдоты, страшные истории и т. п. То есть в своем замкнутом и тайном кругу дети постоянно обмениваются и делятся ресурсами — пищей, информацией, эмоциями, которые становятся общими для всей группы.

На этой стадии убежище переживается как «наше пространство, где мы живем нашей общей тайной жизнью». Оно воспринимается детьми как место общего сбора и эпицентр детской жизни — то есть реализует первую функцию идеального «штаба» в нашей интерпретации.

Третья стадия, с одной стороны, плавно продолжает вторую, с другой стороны, на этой стадии выходит на передний план тема, подспудно существовавшая с самого начала строительства детьми секретных убежищ. Это тема противостояния детского тайного мирка остальному миру вокруг, в частности миру взрослых.

На этой стадии для детей важно то, что они ощущают себя находящимися в особом заповедном пространстве, но — вписанном в окружающий мир. Этот мир дети начинают все больше принимать во внимание и распространять на него свою игровую активность. Тут актуализируется оппозиция «Мы» — «Они» с новым акцентом на второй составляющей этой пары.

Во внешнем пространстве, где находятся «Они», дети создают себе воображаемых противников (мы — индейцы, они — бледнолицые) и тем самым еще больше сплачивают свою группу перед лицом мнимого врага. Именно на этой стадии правомерно называть детское тайное убежище «штабом». Теперь это настоящий штаб — место, где вырабатываются совместные планы, обсуждаются операции и действия против общих «врагов».

«В середине 1980-х, когда мне было шесть, семь и восемь лет, я в течение этих трех лет дружила с мальчиком на два года старше меня. Дело происходило летом в поселке под Питером. Мы постоянно играли в разные тематические игры — в индейцев, в партизан, в Великую Отечественную войну и т. п. Во всех этих играх у нас были штабы.

В разведчиков мы любили играть на деревьях. Проводили там целые дни. На одном, самом большом дереве у нас был главный штаб. Там хранились карты, деревянные дощечки, изображавшие рации, проводки и прочие вещи, представлявшие для нас ценность. Все деревья были опутаны проводами. Мы переговаривались по «рации», хотя слышали друг друга, — естественно, просто так. Охотились мы на «фашистов». Это были прохожие. Часто мы закидывали их ветками и листьями» (Надя).

Вообще на этой стадии тайное сообщество детей уже ощущает себя целостным социальным организмом. Его члены соединены друг с другом множеством социально-психологических связей. Это и дружба, и общие интересы, и опыт совместной постройки и организации жизни в самом «штабе». Но вскоре этого становится мало: для того чтобы группа держалась и имела перспективы развития, нужно общее дело, нужна цель, нужна идеология. Как известно из теории систем, цель деятельности любой жизнеспособной системы находится вне ее. Поэтому и дети обращают свои взоры через щели в стенах «штаба» на внешний мир и вовлекают его в сюжеты своих игр; Такие игры разворачиваются как долгосрочный сериал, вдохновляющий всех участников детской группы. Интересно, что роли в нем распределены не только между членами детской компании, но и предписаны некоторым ничего не подозревающим взрослым, которые ходят мимо «штаба» по своим делам. Поскольку эти взрослые живут и действуют по собственным правилам, то вносят в игру детей волнующий элемент непредсказуемости. Одним из типичных сюжетных ходов является выслеживание детьми кого-то из этих несчастных.

«На большой поляне перед домами, где мы жили, трава была нам выше пояса. В одном месте мы ее уминали так, чтобы образовался круг со «стенками». Это был наш «штаб-окоп». Там хранились «рации», «секретные пакеты» для передачи другим «фронтам», «оружие». Кроме общего «штаба» у каждого солдата был еще свой собственный «домик-окоп». Все происходило около дороги. По дороге ездили машины разных цветов, и мы считали, что красные — это «наши», черные и белые — это «немцы», автобусы — наивное «мирное население», машины других цветов — «нейтральные». От «немцев» нужно было прятаться, а «красным» — махать руками изо всех сил.

Важно отметить, что в экстремальных ситуациях — «ранение» или «смерть» солдата, а также реальные травмы — мы всегда бежали в штаб. Там в тебя не могли попасть из самолета, там тебя не могли убить или ранить. Когда ты в опасности, главное — успеть доползти до штаба и там укрыться» (Надя).

Здесь надо отметить, что дети в своих отношениях с большим социальным миром обычно не идут дальше игр с вовлечением посторонних людей, исследований собственной храбрости во внешних ситуациях, войн с другими детскими ватагами и со взрослыми (в виде набегов на их сады или наказания взрослых за грехи против детей) и помощи бродячим животным. Идея помощи другим людям или общественно-полезной деятельности (вроде тимуровской) обычно привносится взрослыми как носителями более высоких нравственно-духовных принципов. Это может произойти в результате непосредственного влияния авторитетного и заинтересованного в детях взрослого человека на лидеров детской группы. Но чаще взрослое влияние такого рода бывает опосредованным: оно приходит через книги для детей, фильмы, телепередачи и т. п. При ближайшем рассмотрении этой проблемы удивляет большая сила такого косвенного воздействия. Дети с необыкновенной охотой выискивают в разных текстах образцовые, с их точки зрения, примеры поведения и пытаются их сразу реализовать. Во-первых, им хочется делать что-то интересное, во-вторых, хочется быть хорошими, а в-третьих, детей обычно страшно увлекает возможность оказывать положительное влияние на мир взрослых. Одна из причин того, почему они этого не делают по собственному почину, без идейного толчка со стороны взрослого советчика, состоит в том, что дети не верят, не допускают, не догадываются, что им можно так поступать — наравне со взрослыми конструктивно влиять на события большой жизни вокруг. Им кажется, что у них еще нет на это прав. Более типична для них позиция слабого, который либо прячется и живет своей жизнью, либо ведёт партизанские действия по отношению к миру взрослых.

Обычной бедой, с которой сталкиваются дети, когда пытаются делать в миру коллективные добрые дела, оказывается непонимание со стороны взрослых, нередко приводящее к краху прекрасные детские замыслы, естественно по-детски реализованные.

В связи со всем вышесказанным команду Тимура можно определить как идеальную модель, воплощающую высшую, четвертую стадию жизни детской группы и соответствующее этой стадии устройство ее «штаба». Это не ватага, не компания, а команда, тайное общество единомышленников, у которого есть общая система ценностей, принципов и норм поведения, постоянный состав участников, спаянных как личной дружбой, так и взаимными товарищескими обязательствами, собственное секретное обиталище, тайные системы коммуникаций и самое главное — облеченная в игровую форму благотворительная деятельность. Правда, команда Тимура — утопия, идеал, до которого не дотягивает ни одна спонтанно сложившаяся детская группа, имеющая свой «штаб».

Но этого идеала в принципе может достичь детская группа под руководством хорошего взрослого-педагога, что удавалось у нас таким людям, как А. С. Макаренко, В. А. Сухомлинский и др.

Именно этот идеал имел в виду и реализовал его в своей педагогической системе создатель скаутского движения английский генерал Р. Баден-Пауэлл. Он участвовал в англо-бурской войне 1899-1902 годов и был поражен огромной помощью, которую оказывали своим родителям-ополченцам небольшие группы бурских детей. Подвижные, изобретательные, они решали задачи, поставленные перед ними военной жизнью, типично детскими способами. Бурские дети взялись подносить взрослым воду, еду и патроны, выполняли различные поручения и часто служили разведчиками. Это о них знаменитый в детской литературе XX века роман Луи Буссенара «Капитан Сорви-Голова». Несмотря на то, что для генерала Баден-Пауэлла это были дети врагов-буров, белых колонистов, живших в своей республике на юге Африки, он был восхищен их патриотизмом, сотрудничеством со взрослыми и самостоятельностью. Генералу так понравилась система воспитания детей у буров, что, вернувшись в Англию, он решил поднять дух стареющей Британии и укрепить ее силы в лице молодого поколения. Так он создал скаутское движение, которое органически соответствовало особенностям детской субкультуры, но вносило в нее гуманистическую идеологию, патриотизм, систему нравственных принципов и организационные правила. Фактически Р. Баден-Пауэлл предлагал взрослому миру поддержать детскую субкультуру в точке, на которой она останавливается в своем собственном развитии, и достроить в ней самый верхний этаж в виде идеологии — осознанных принципов отношения к жизни и взаимодействия с людьми, Скаут должен был стать человеком мужественным, смелым, организованным, наблюдательным, не теряющимся ни в какой ситуации, верным товарищем. Он многое должен был уметь, а один из его главных девизов звучал так: ни дня без доброго дела.

Скаут, по-английски, — разведчик. Первая книга Баден-Пауэлла называлась «В помощь разведчикам». Потом появился «Юный разведчик». Почему именно — разведчик? Что такое разведчик? Чем он близок детям?

Разведчик — это человек, находящийся в чужом стане для того, чтобы собирать там нужную ему информацию. Если кто-то мыслит себя в роли разведчика, то тогда он, по определению, относит к себе два следующих утверждения. Первое: я — из другого мира и сейчас нахожусь в мире чужом. Второе: я — собираю информацию. В ослабленном виде это будет звучать, так: я не включен в события, а наблюдаю.

Позиция наблюдателя поневоле ребенку близка и для его развития очень важна. В отношениях со взрослым миром ребенок осваивает ее сызмальства. Взрослые чрезвычайно склонны во многих значимых для себя ситуациях психологически, а то и физически оставлять ребенка «за кадром». А он из укромного уголка смотрит, слушает — наблюдает, запоминает, усваивает модели поведения. Все это происходит само собой, естественным путем.

Однако когда в жизни детей наступает эпоха строительства секретных укрытий — «штабов», она знаменует собой новую фазу в развитии «Я» ребенка. Как помнит читатель, это «Я» все отчетливее начинает переживаться ребенком как внутреннее пространство его личности, потаенное, недоступное другим людям обиталище его души, внутренний мир, из которого он смотрит наружу, Все эти поначалу невнятные и неосознаваемые психологические открытия материализуются вовне и «прорабатываются» детьми в процессе строительства «штабов». Внутри «штаба» личное «Я» ребенка дополнительно защищено стенами укрытия и укреплено, «утучнено» коллективным «Мы» детской группы. Когда «штаб» построен, освоен и новое для ребенка ощущение защищенности и групповой общей силы прочувствовано, наступает черед новых форм контакта детей с миром взрослых. По нашей классификации, это третья стадия жизни детского «штаба». В это время дети склонны воспринимать свой «штаб» прежде всего как тайный наблюдательный пункт, а себя — в качестве разведчиков, которые незаметно могут следить за всем происходящим вовне.

Новым в этой позиции наблюдателя является то, что ребенок и пространственно, и психологически выделен из внешней среды и ей противопоставлен: мы — здесь, они — там. Вторая важная деталь состоит в принципиальном различии позиций наблюдателей и тех, за кем они ведут наблюдения. У наблюдателей позиция сильная и активная: они защищены укрытием, невидимы для обитателей внешнего мира, целенаправленно за ними следят, комментируют их поступки, планируют свои действия по отношению к ним. Люди вовне поставлены в этой ситуации в позицию пассивную и слабую: они не видят, не замечают, не предполагают наличия наблюдателей, они открыты, они как дичь, которую выслеживает охотник. То есть дети-наблюдатели присваивают роль активного — познающего и действующего субъекта, а взрослым оставляют роль познаваемого объекта, на который можно при желании воздействовать. Проживание такого ролевого расклада, совершенно нетипичного для обыденных взаимоотношений детей взрослых, дает ребенку новый и важный для него личностный опыт.

«Штаб мы строили в девять-одиннадцать лет у бабушки в поселке на окраине. Недалеко от моего дома на улице росла большая липа. Лип было много, но эта была особенной. У нее были большие толстые ветки и почти около верхушки две ветви были так переплетены, что образовывали что-то вроде сиденья со спинкой. Это был наблюдательный пункт — место, за которое боролись. На него устанавливалась очередность.

Человека, сидящего на дереве, с земли видно не было. А он видел все: всех, кто шел по дороге, и что делается в ближайших дворах. Это было то место, где можно почувствовать себя «властелином мира». Это было чувство превосходства, чувство собственной силы и смелости. Потому что на это дерево было сложно залезть: первые ветки находились довольно высоко над землей, — и залезали на липу только самые ловкие» (Оксана).

Другой пример: мальчик, который был инициатором строительства «штаба» в ветвях раскидистого высокого дерева во дворе многоэтажного дома, страшно гордился тем, что, сидя внутри «штаба», можно не только видеть, что происходит в квартирах на нескольких этажах, но и смотреть через окна сразу несколько программ по чужим телевизорам. (Отметим в скобках, что его «штаб» был с удобствами — сиденьями и посудой: там можно было есть.)

Если не обращать внимания на детское горделивое самодовольство, а сосредоточиться на сути происходящего, то можно определить его как начальную фазу формирования у ребенка осознанной рефлексивной позиции по отношению к окружающему миру. Ребенок начинает сознательно выделять себя из этого мира как самость, противопоставленную в качестве познающего субъекта миру как объекту познания. В детском сознании эта позиция достаточно точно воплощается в образе разведчика, с которым ребенок себя часто отождествляет. Поскольку этот образ психологически наполнен и внутренне близок ребенку, его легко эксплуатировать в педагогических целях, на что и опирался создатель скаутского движения генерал Баден-Паули.

В завершение разговора о детских «штабах» хочется обозначить их место во временной перспективе событий человеческой жизни, ответить на вопрос: что было до них и что будет после?

Если начинать ab оvo, то первым собственным пространством младенца был полностью замкнутый, мягкий и уютный живой телесный домик — материнская матка. После рождения человек выходит в новый огромный мир, где он начинает познавать самого себя и определять свое место.

Первыми попытками ребенка самостоятельно материализовать идею интимного пространства, где пребывает его «Я», наверное, надо считать норы или пещерки под одеялом, которые устраивает себе малыш в собственной кровати. Часто бывает, что поутру, когда уже светит солнце и скоро надо вставать, ребенок забавляется тем, что проживает два контрастных состояния. Внутри под одеялом, которое ребенок специально приподнимает над собой как мягкий купол, в теплой пещере, где он лежит, фантазирует, играет, он чувствует себя в полной мере «у себя». У края одеяла ребенок делает щелку, сквозь которую пробивается солнце — это граница двух миров, край, за которым простирается наружный мир, где находятся все остальные и куда интересно быстро глянуть, с тем, чтобы вновь возвратиться «к себе».

Потом появятся недолговечные домики, создаваемые на время игры из стульев, накрытых одеялом, куда можно залезть вместе с игрушками.

В пространстве квартиры ребенок обнаружит удобные укромные места, где можно посидеть в одиночестве, спрятавшись от всех. В зависимости от особенностей характера ребенка и обстоятельств его жизни такие места могут быть для него очень важны.

«Моим любимым местом в доме всегда было пространство под письменным столом, где я устраивала импровизированный дом, в котором сидела буквально целыми днями. Это был мой домик, где я чувствовала себя защищенной и куда я пряталась, когда мне было страшно или грустно. Этот же домик служил своего рода постом наблюдения за окружающим миром» (Мария).

«В детстве дома я часто сооружал себе «домик» под столом, накидывая на него одеяло. Особенности моего детства — частая смена места жительства, несколько лет в общежитии в одной комнате с родителями — привели к тому, что я, уже будучи взрослым, в восемнадцать-девятнадцать лет, сооружал себе укрытие даже в собственной комнате, накрыв стол одеялом. Это было мое любимое место. Там была моя постель, и даже туда, под стол (!), я приводил свою девушку» (Володя).

Затем будут игральные домики на даче с полным кукольным хозяйством, расположенные рядом с жилым домом, и, наконец, «штабы», для которых нужна компания и подбираются совсем другие места расположения.

А еще позже, в подростковом возрасте, ребенок начинает утверждать свое право на личное пространство уже прямо внутри мира взрослых — «мой угол», «моя комната» — и оберегать их границы от вторжений. С этого начнется новая эпоха «встраивания» своего «Я» в уже обжитое другими людьми пространство окружающего мира и поиск собственной экологической ниши: выбор места жительства, оформление жилища в соответствии со вкусами, особенностями и привычками хозяина, приобретение и освоение недвижимости — и так до конца жизни, когда человек озаботится уже тем, где ему хочется быть похороненным. И всякий раз его выбор будет тесно связан с жизнью его личности, которая всегда найдет способ запечатлеть себя в месте своего пребывания. Именно поэтому тянутся паломники к местам жизни великих людей: побывав там, они хотят почувствовать и лучше понять человека, выбравшего для себя это место и озарившего его своим присутствием.