Откуда берется совесть

​О детской жестокости (а еще эгоизме, бестактности, жадности и так далее) сказано столь много и разнообразно, что повторяться смысла особого нет. Возьмем сразу вывод: детям (как и животным) совесть не известна. Она не является ни базовым инстинктом, ни чем-то врожденным. В природе нет совести так же, как нет финансовой системы, государственных границ и различных толкований романа «Улисс» Джойса.

Между прочим, и среди взрослых есть много тех, кто про совесть… слышал. И делает на всякий случай умное лицо, чтобы не попасть впросак. Я вот такое делаю, когда слышу что-то вроде «волатильности». (Черт его знает, о чем это? Авось, пойму из дальнейших рассуждений собеседника. А то, еще лучше, согласно одному из законов Мерфи, выяснится, что текст полностью сохраняет смысл и без непонятых слов).

Так откуда же эта совесть у людей берется?

Поскольку идеи резкого пробуждения сознательности, прорыва социокультурного архетипа в подростковую психику или персональной беседы с Господом мы не рассматриваем, остаются вполне материальные вещи. Кратко, механизм таков:

Совесть — это самоосуждение и самонаказание за то, что сделал «плохо», «зло».

Для этого надо различать «добро» и «зло».

Различение добра и зла закладывается в детстве в режиме банальной дрессировки: за «хорошо» хвалят и дают конфеты, за «плохо» бьют. (Важно, чтобы на уровне ощущений были отложены ОБА полюса, иначе эффекта воспитания не получится).

При этом не только дают конфеты и бьют. Но и объясняют:

• что это было — «плохо» или «хорошо»;
• почему это было «плохо» или «хорошо»;
• и как, какими словами это называется у порядочных, воспитанных, хороших людей;
• а хорошие — это те, кого не бьют; плохие — кого бьют.

Дальше все по Павлову-Лоренцу. Поскольку одновременно с конфетой или ремнем ребенок видит выражения лиц, слышит голоса и конкретные слова, да плюс переживает моменты эмоционально насыщенные (внушение проходит быстрее), да плюс общая детская внушаемость от родителей — через несколько (десятков) раз мы имеем четко связанные реакции. Выражения лиц и голоса родителей еще только начинают меняться, а ребенок уже «понял» — что сделал «хорошо» или «плохо». И заранее начал радоваться или — что нам сейчас интереснее — чувствовать себя паршиво. Съеживаться и бояться. То есть «проникаться» и «осознавать». А если не понял по первым признакам, то ему произнесут слова-якори: «подлость», «жадность», «трусость» или «благородство», «настоящий мужчина», «принцесса» — чтобы доходило быстрее. Ребенок становится — воспитанным.

Едем дальше. Жизнь ребенка идет, процесс воспитания продолжается. (Дрессировка продолжается, назовем своими именами). Поскольку цель дрессировки в том, чтобы человек сам себя держал в рамках, сам себе запрещал делать ненужное и сам себя принуждал делать нужное, то теперь грамотный родитель хвалит — «хорошо» — за то, что ребенок «сам понял, что сделал плохо» и сам себя за это наказал — за то, что переживает. Как минимум, «осознающих», «сознавшихся», «раскаявшихся» — наказывают меньше. Вот разбил вазу, но не спрятал, не свалил на кошку, а — обязательно «виноватый» — САМ пришел, ПРИЗНАЛСЯ, что ВИНОВАТ и ГОТОВ К НАКАЗАНИЮ.

Вуаля: ребенок находит ВЫГОДУ самообвинения. Это один из его волшебных способов уклониться от наказания, смягчить его. Иногда даже обратить проступок в достоинство. И, если вспомнить, что главная неотъемлемая черта человека — приспосабливаться, то все понятно. Чем чаще человеку в детстве доводилось отхватить дополнительных люлей за «бессовестность» и снизить их количество за «совестливость», тем надежнее такого рода переживания впечатались на уровне рефлекса. Якоря, если хотите.

Продолжение тоже понятно: всякий раз, когда человек (уже выросший), видит-чувствует-предполагает УГРОЗУ (заслуженного наказания или чего-то, что лишь подается как наказание — на такие разводки были и есть горазды криминальные и армейские товарищи), он начинает РАСКАИВАТЬСЯ, чтобы — АП! — уклониться от люлей, смягчить грядущее, отхватить не по полной программе. И наоборот. Если человек угрозы искренне не видит, то и «ничего такого», «все нормально». И совесть спит сладким сном младенца.

Остается лишь одна деталь: а зачем человек ищет оправданий перед собой? Все просто. Он ищет их не перед собой. Он репетирует свою защитительную речь перед теми (иногда очень умозрительными теми), кто, как он думает, однажды придет и спросит за проказы. Он подставляет себя на роль судьи и палача. Он проверяет свои аргументы, он ищет самые лучшие резоны. Но это редко помогает. Ведь он (там, в бессознательных глубинах) помнит, что оправдывающиеся (сопротивляются, гады!) получают еще и за «бессовестность», а честно раскаивающиеся — послабление за «совесть». Потому тем, кто начинает перед собой оправдываться, не оправдаться до конца. Они ведь не «правды» ищут. А — защиты от наказания. И знают с детства, что хвалят и наказывают не за правду, а за — ПОСЛУШАНИЕ. Что те, кто (если) будет разбираться, будут искать не «правых», а «осознавших». Не «продолжающих запираться», а «добровольно предавших себя в руки». Послушных, управляемых, готовых к «сотрудничеству».

Оправдываться перед совестью — бесполезно. Совесть отпускает тогда, когда приходит (пусть кажущаяся) безнаказанность. Хотя бы и как надежда, что «если до сих пор ничего не было, то и дальше не будет».