О рефлексах и сочетательно-рефлекторной деятельности

Сеченову принадлежит указание на то, что всякий вообще психический акт, являясь рефлексом головного мозга, в конце концов сводится к мышечному сокращению и, следовательно, к движению (Сеченов И. М. Рефлексы головного мозга. СПб., 1863). При этом имелись в виду собственно сокращения скелетных мышц, но надо заметить, что в то время еще не были известны факты, относящиеся к соматической, сердечно-сосудистой и секреторной функциям мозговой коры. Факты, добытые позднейшими исследованиями нашей и других лабораторий, ныне позволяют дополнить и видоизменить приведенное выше положение Сеченова, указав на роль мозговой коры в рефлексах головного мозга и заменив в нем субъективную терминологию объективной.

Руководствуясь этим, в настоящее время мы можем выставить в качестве положения то, что все вообще высшие — сочетательные рефлексы, происходящие при участии мозговой коры, в конце концов разрешаются либо сокращением скелетных мышц, двигающих внешние органы тела, либо сокращением гладких мышц, приводящих в движение внутренние органы, включая и сердечно-сосудистую систему, либо, наконец, внутренней секрецией.

Сеченову также принадлежит заслуга в отношении указания на то, что в случае «психического» осложнения рефлекса отношение между силой возбуждения и интенсивностью движения может подвергаться колебанию в ту или другую сторону. Иначе говоря, им впервые указано, что рефлексы мозга, или собственно корковые рефлексы, они же сочетательные рефлексы, подвергаются торможению, растормаживанию и стимулированию.

По Сеченову, все вообще неосложненные эмоциональным состоянием «психические» акты развиваются в виде рефлекса. Но и здесь необходимо сделать оговорку. В настоящее время нет оснований исключать из области высших рефлексов и те состояния, которые, по Сеченову, осложнялись «страстным», или, что то же, эмоциональным элементом, и которые мы обозначаем мимико-соматическими рефлексами, ибо хотя основные центры мимико-соматической деятельности лежат в подкорковых узлах, а именно, с одной стороны, в зрительном бугре, что было в свое время доказано мною, а с другой стороны, в связанной с ним, как стало известно позднее, стриальной системе; тем не менее соучастие мимико-соматической сферы в высших или сочетательных рефлексах происходит через мозговую кору. Дело в том, что в мозговой коре имеются особые области, раздражение которых отражается как на сердечно-сосудистой системе, так и на внутренней секреции. Кроме того, с мозговой коры могут быть вызваны разнообразные мимические движения (Бехтерев В. М. Основы учения о функциях мозга. 1906. Вып. VI).

Далее, Сеченову принадлежит указание, что мысль есть тот же рефлекс с усеченным концом, т. е. мысль составляет первые две трети «психического» рефлекса, и что первоначальная причина поступков или действий лежит во внешнем, «чувственном» возбуждении, ибо в отсутствие его никакая мысль невозможна.

По утверждению Сеченова, если положить на каждое новое зрительное раздражение по 5 секунд, то в течение 12 часов должно войти более 8000 впечатлений, еще столько же — через ухо и еще больше — через мышечные движения. Вся эта масса воздействий дает в результате ежедневно огромное количество сочетаний, лишь частично сходных между собой. Так называемая ассоциация есть не что иное, как последовательный ряд рефлексов, в которых конец одного рефлекса сливается с началом следующего. Условием упрочения ассоциации, оставляющей след, является ее повторение, а частое повторение ассоциации с одной из частей приводит к тому, что возбуждение этой части при малейшем намеке приводит к возникновению всей ассоциации (например, зрительно-осязательно-слуховой).

Путем часто возобновляющихся психических рефлексов человек постепенно обучается группировке своих движений, а вместе с тем и способности их задерживать. Благодаря этому среди психических рефлексов имеется множество таких, у которых происходит задержка их последнего действия.

Вот так была в свое время набросана схема психической деятельности знаменитым русским физиологом Сеченовым, установившая в этой области еще в 1863 г. чисто революционные взгляды. И современная русская физиологическая школа, и наша рефлексологическая школа свои первоначальные корни получили от Сеченова.

Всю деятельность, с помощью которой личность устанавливает свои отношения к окружающему миру, социальному и физико-биологическому, мы называем соотносительной. Она состоит из ряда высших, или приобретенных, иначе сочетательных, рефлексов и низших, наследственно передаваемых, следовательно, прирожденных рефлексов. В противоположность последним рефлексам, давно и хорошо изученным как физиологами, так и клиницистами, механизм приобретенных, или высших, рефлексов выяснен сравнительно недавно.

Исследования физиологов в области слюнных рефлексов и рефлексологической школы в области двигательной и частью сосудодвигательной сферы выяснили, что механизм этих рефлексов везде и всюду один и тот же и основан на установлении новых связей благодаря сочетанию рефлексогенного раздражителя, т. е. раздражителя, способного вызвать обыкновенный, или простой, иначе низший, рефлекс, с нерефлексогенным раздражителем, т. е. неспособным вызывать подобный рефлекс. Нескольких сочетаний такого рода уже достаточно, чтобы всякий нерефлексогенный раздражитель приобрел свойства рефлексогенного, т. е. он будет вызывать тот же самый рефлекс, что и рефлексогенный раздражитель. Этот рефлекс, таким образом, оказывается приобретенным благодаря возникшим новым связям в зависимости от управления ими в центральной нервной системе.

Среднее звено между прирожденными и приобретенными рефлексами образуют сложные органические рефлексы, точнее говоря, цепь рефлексов, развивающихся под влиянием внутренних раздражений и достигающих у высших животных и человека соответствующей цели при участии приобретенных рефлексов, направляемых органическими импульсами (питание, половая функция и др.). Наконец, мы выделяем еще особую категорию сложных рефлексов, которые выполняются при посредстве готового от природы механизма, но проявления которых осуществляются под влиянием как внутренних импульсов, так и внешних раздражителей; в последнем случае эти рефлексы зависят от индивидуального опыта. Указанные сложные рефлексы, характеризующие собой внутреннее состояние организма, обозначаются нами как мимико-соматические рефлексы, сопровождающиеся, между прочим, и общим изменением мимико-соматического тонуса. Относящиеся сюда рефлексы, такие как, например, смех, плач и гнев, выполняются путем готового от природы механизма, ибо ни один человек не учится ни смеяться, ни плакать, ни гневаться, тогда как внешние раздражители, вызывающие смех, плач и гнев, являются результатом опыта, приобретаемого в условиях данной социальной среды.

Таким образом, из общей соотносительной деятельности, благодаря которой устанавливаются все вообще отношения индивида к окружающей среде, мы выделяем, во-первых, типичную сочетательно-рефлекторную, представляющую собой совокупность разнообразных сочетательных, или приобретенных, рефлексов, в какой бы сфере организма они не проявились, во-вторых, мимико-соматическую деятельность, состоящую из изменений общего мимико-соматического тонуса и мимико-соматических рефлексов, в-третьих, сложноорганическую, или инстинктивную, деятельность и, наконец, в-четвертых, простую рефлекторную деятельность с конституциональными проявлениями, представленную видовым, наследственно передаваемым из поколения в поколение опытом.

В свою очередь типичная сочетательно-рефлекторная деятельность может быть разделена на рефлексы, имеющие характер, во-первых, ориентировочных, возбуждаемых главным образом внешними раздражителями, во-вторых, личных рефлексов, связанных главным образом с внутренними потребностями и выявляющихся в форме простых и сложных действий, будут ли они по своему характеру наступательными (агрессивными), защитными или оборонительными, выжидательными или подготовительными, в-третьих, символических рефлексов, проявляющихся в форме символов или знаков определенных предметов, явлений и состояний, а равно и взаимоотношений между ними, причем эти знаки могут быть с характером движения в форме жестов и пантомимы, с характером звуков и, наконец, с характером письма и рисования. Сложные формы этих символических рефлексов лежат в основе той деятельности человека, которая относится к произведениям искусства.

Видовой опыт индивида не ограничивается выявлением в форме простых рефлексов, но отражается еще унаследованным типом поведения в форме того или другого темперамента в смысле общего характера реагирования, унаследованными особенностями в форме преобладающего развития одной или другой стороны человеческой личности, а также унаследованными склонностями к тем или иным реакциям на внешние воздействия и, наконец, большей или меньшей одаренностью вообще. Все эти особенности как тесно связанные с общим сложением и развитием организма мы обозначим общим термином «конституциональные проявления», под которыми мы будем разуметь индивидуальный тип, или так называемый темперамент, антропологический тип (музыкальный, зрительный, моторный и др.), наследственные склонности того или иного рода и общую одаренность.

Нетрудно видеть, что если эти последние проявления личности наравне с прирожденными и (в значительной мере) сложными органическими рефлексами обусловлены биологическим фактором, унаследовано стоящим в связи с биологическим наследством личности и его общим складом или физической конституцией, то все остальные проявления личности, характеризующиеся теми или другими рефлексами высшего порядка, особенно же сочетательно-рефлекторная деятельность, стоят в прямой связи с внешними воздействиями социального и частью физико-космического характера, действующими на личность в период всей жизни, начиная со дня рождения.

Если принять во внимание, что и фактор унаследования есть в сущности результат биологически закрепленного опыта предшествующих поколений в области воздействий космосоциального характера, то мы должны прийти к выводу, что личность, в какой мере она выражается в своем поведении и в своих высших проявлениях, представляет собой явление по преимуществу социального порядка с биологическим основанием в более низших проявлениях, например в отношении простых рефлексов и конституциональных особенностей.

Что касается поведения личности и ее высших реакций вообще, то они обусловливаются, с одной стороны, импульсами, или раздражителями, получаемыми от внешнего мира, в особенности от окружающей социальной обстановки, а с другой — от внутренних факторов организма, т. е. от внутренних, или органических, раздражителей, причем безразлично, будут ли эти факторы стоять в связи с окружающими внешними условиями (как, например, голодание, лишение воздуха и т. п.), или же действовать совершенно независимо от внешних условий как предопределенные болезненными или наследственными условиями.

Таким образом, раздражители, определяющие поведение человека и все вообще его реакции, естественно, делятся на внешние, или экзогенные, и внутренние, или эндогенные. С последними не следует смешивать те раздражители чисто внешнего характера, которые, не проявляясь в период их воздействия в виде внешних рефлексов вследствие затормаживания последних, затем, через то или другое время, сопровождаются реакциями, которые могут казаться не обусловленными внешними воздействиями, тогда как на самом деле они обусловлены ими в предшествующий период жизни индивида.

Вряд ли нужно говорить, что в этом случае как характер самих рефлексов, так и бывшие ранее внешние воздействия определяют, с чем мы в действительности имеем дело — с действиями, обусловленными эндогенными раздражителями, или же с так называемыми репродуктивными реакциями, основанными на растормаживании прошлых воздействий.

Психиатры психологического толка все же вряд ли успокоятся одним вышеизложенным и могут спросить, а как же быть с мыслями, которые развиваются больными в форме скрываемого бреда. На это мы ответим, что рефлексология невысказанные мысли, как и другие скрытые состояния, признает рефлексами невыявленными — субрефлексами и судит об их существовании по тем или иным косвенным проявлениям в смысле характерных особенностей поведения. С того момента, как мысли облекаются в словесную форму, мы рассматриваем их с точки зрения рефлексологии как подотчетную деятельность, изучаемую строго объективно. Помимо того, слова являются символическими реакциями на внешние раздражители и с этой стороны служат одним из проявлений отношения больной личности к окружающей среде. Иначе говоря, когда больной передает словами свои переживания, текущие или прошлые, речь идет о словесном отчете в отношении протекших субрефлексов, когда же больной реагирует словами на задаваемые вопросы, мы имеем дело со словесными реакциями как символическими рефлексами.

Таким образом, пока эти рефлексы остаются в скрытой форме, что на основании субъективного опыта обозначается ощущениями, чувствами, представлениями, желаниями и мыслями, мы рассматриваем их как скрытые рефлексы, или субрефлексы. С тех же пор как они окажутся проявленными в то или другое время в форме словесного отчета, т. е. пересказа о своем субъективном состоянии, либо в . форме жестов или действий, они тем самым в форме содержания словесных рефлексов и в виде характера жестов или действий войдут в объективный комплекс болезненных симптомов, но не для субъективного их истолкования, а в смысле того отношения, которое будет в них выявляться к окружающей среде, к самому себе или к временно заторможенным рефлексам. Этим достигается окончательная полнота объективно биосоциального исследования больной личности, которое иначе неизбежно обнаруживало бы соответствующие пробелы.

Как мы знаем, рефлексология устанавливает существование в живом организме рефлексов разных категорий. Сюда относятся рефлексы прирожденные, наследственно-органические (инстинктивные), мимико-соматические и приобретенные, или сочетательные, они же высшие рефлексы. Поскольку и в больной личности мы встречаемся с теми же рефлексами и с теми же их особенностями в смысле проявления и развития, то здесь необходимо вкратце остановится на этом предмете.

Относительно прирожденных рефлексов следует заметить, что они могут быть и простыми, и сложными, проявляясь под влиянием внешних или внутренних воздействий с поразительным постоянством, причем для их возникновения не требуется ни упражнения, ни навыка, ибо механизм этих рефлексов передается по наследству из поколения в поколение как результат опыта бесчисленного ряда предков, зафиксированного путем естественного отбора.

Прирожденные рефлексы возникают вне связи с жизненным опытом благодаря исключительно прирожденному механизму, который может быть вполне вызревшим к моменту рождения или же дозревающим в ближайшие дни после рождения. Большей частью это рефлексы сравнительно простого характера, как например механическая возбудимость мышц, сухожильные рефлексы, рефлексы зрачка и т. п.

Унаследованными рефлексами следует признавать и те из них, которые появляются хотя не с самого рождения, но возникают без жизненного опыта, благодаря предуготованному от природы механизму, дозревающему в периоде развития. Таковы, например, рефлексы аккомодативные, эрекционные, половые и др.

И те, и другие, таким образом, основаны на предуготовленных от природы механизмах нервной системы с тем различием, что одни из этих рефлексов являются уже дозревшими ко дню рождения механизмами, тогда как другие — механизмами, дозревающими в последующий период развития организма.

Другие, более сложные по своей природе рефлексы представляются в свою очередь неодинаковыми и вот в каком отношении. Одни из этих рефлексов базируются на прирожденном или унаследованном механизме, но все же при выполнении своем они нуждаются в жизненном опыте, создаваемом социальной средой, который определяет целесообразное направление этих рефлексов. Таковы инстинкты питания, самосохранения и размножения. Другие рефлексы также обусловливаются унаследованными механизмами, но возникают не только под влиянием раздражителей, возбуждающих с постоянством данный механизм, но и под влиянием выработанных вместе с жизненным опытом раздражений. Таковы мимико-соматические реакции, определяющие внутреннее состояние организма. Например, смех и плач могут быть возбуждаемы с помощью кожных раздражений, но могут вызываться также и при посредстве раздражителей социального характера, которые будут уже только приобретенными.

Что касается приобретенных рефлексов, то все они возникают путем сочетания двух различных раздражителей, из которых один, например электрокожный или какой-либо иной, должен быть рефлексогенным, хотя бы в виде словесного приказа, т. е. вызывать внешний эффект, а другой — нерефлексогенным. Для осуществления сцепления двух или более рефлексов в известных случаях при хорошей возбудимости достаточно бывает небольшого числа повторений вышеуказанных двух или более раздражителей, дабы нерефлексогенный раздражитель получил все свойства рефлексогенного.

Наши опыты, вопреки утверждениям школы Павлова, показывают, что совершенно не обязательно, чтобы сочетаемый раздражитель непременно предшествовал основному рефлексогенному раздражителю или совпадал с ним по времени; ибо применение сочетаемого раздражителя на несколько секунд позднее (до 5 секунд) основного рефлексогенного раздражителя также способно вызвать сочетательный рефлекс (д-р Шнирман).

Таким образом, сочетательный рефлекс воспитывается не потому, что сочетательный нерефлексогенный раздражитель играет роль сигнального раздражителя, а лишь потому, что, совпадая с ним близко по времени, он становится способным подкреплять собой возбуждение в корковом центре, вызванное ранее основным рефлексогенным раздражителем и являющееся доминантным, привлекающим к себе сторонние совозбуждения. Отсюда ясно, что нельзя рассматривать функцию коры только как сигнальную, так как это не соответствует действительности.

Дело следует представить себе таким образом, что в наших опытах, например, отдергивание пальцев руки при их электрическом раздражении представляет собой создающуюся искусственно доминанту, оставляющую после себя след на то или другое время, а потому совпадающие более или менее близко с ним по времени сторонние раздражения, скажем световое или звуковое, стимулируют тот же возбужденный доминантный центр, вызывая при посредстве его соответствующий эффект, т. е. то же отдергивание руки. Иначе говоря, корковый мозговой процесс, сложившийся в результате многократного возбуждения одного и того же центра каким-либо рефлексогенным раздражителем, мы должны понимать как искусственно вызванную доминанту. Это дает нам основание полагать, что процесс сцепления или сочетания основан на развитии доминант вообще. Возникшая в опыте, как и естественно развившаяся доминанта, привлекает к себе стороннее возбуждение, устанавливая этим путем процесс сцепления или сочетания.

Мы не будем входить здесь в подробное описание прирожденных, или унаследованных, рефлексов, ибо они должны быть известны уже из невропатологии. Там же рассматриваются и те изменения, которые наблюдаются в отношении этих рефлексов у нервнобольных и у лично-больных с органическими поражениями головного мозга.

Заметим лишь, что прирожденные рефлексы выполняются, с одной стороны, периферическими узлами (вегетативная нервная система), а с другой стороны, различными центрами спинного мозга и мозгового ствола, включая продолговатый мозг, средний мозг и мозжечок.

Инстинктивные, или, лучше сказать, наследственно-органические, рефлексы в основе своей имеют импульсы, исходящие из вегетативной нервной системы, представленной симпатическими и парасимпатическими клетками и узлами, которая при посредстве своих центров, содержащихся в спинном мозгу и в мозговом стволе до высшего вегетативного центра субталамической области мозгового ствола, воздействует и на корковые области. Благодаря этому они восполняются корковыми реакциями, направленными к удовлетворению потребностей, связанных с первоначальным возбуждением вегетативных импульсов.

Далее, мимико-соматические рефлексы, как было уже упомянуто выше, выполняются главным образом при посредстве межуточного мозга, или зрительных бугров (Бехтерев В. М. Вестник психиатрии. 1885), при участии также мозговых узлов стриальной системы, находящихся в тесном анатомическом соотношении со зрительными буграми. Но здесь речь идет лишь о главных центральных областях, при посредстве которых выполняются мимико-соматические рефлексы, часть которых сохраняет, несомненно, характер прирожденных рефлексов, но другая их часть (например, движения ласки и др.), осуществляемая при посредстве тех же узлов, требует еще и участия мозговой коры. Да и во всех тех случаях, когда мимико-соматические рефлексы возбуждаются при посредстве внешних рецепторов, они осуществляются не иначе, как при участии корковых областей.

Самой старой в филогенетическом смысле является, без сомнения, симпатическая нервная система, обслуживающая сами ткани и обмен в них; с выделением из нее анимальной нервной системы мы получаем первичные мозговые узлы с парасимпатической нервной системой, обслуживающей полостные образования тела и тем устанавливающей координацию внешних движении с внутренними процессами. В дальнейшем мы имеем уже развитие сложных анимальных центров в виде различных ядер мозгового ствола, устанавливающих более сложную координацию внешних и внутренних движений.

Наконец, высшим этапом развития центральной нервной системы является мозговая кора, дающая возможность накапливать жизненный опыт и вместе с тем совершенствовать его, дифференцируя и избирательно комбинируя рефлексы, а в иных случаях временно затормаживая их не только в связи с постоянно меняющимися внешними воздействиями, но и с меняющимся общим состоянием, а следовательно, и потребностями организма.

Этот этап развития нервной системы стоит в той или иной связи как с наиболее старой симпатической нервной системой при посредстве полостного серого вещества в области серого бугра и подбугровых областей, так и с ядрами стволовой части мозга с его парасимпатической нервной системой. Каждая из вышеуказанных областей нервной системы имеет свою долю самостоятельности и в то же время действует в порядке соподчинения вышележащим и позднее развивающимся системам. Так, симпатическая система обслуживает своими рефлексами все растительные функции организма и в этой области выполняет свою роль более или менее самостоятельно, хотя и не без некоторого влияния со стороны рефлексов высшего порядка. Мозговой ствол со спинным мозгом и парасимпатической нервной системой обслуживает установившиеся видовым опытом внешние отношения живого существа с окружающим миром путем как внешних, так и внутренних рефлексов, стоящих в координации с первыми. Наконец, мозговые полушария обслуживают нужды организма посредством устанавливаемых каждый раз жизненным опытом соответствующих этим нуждам подвижных рефлексов высшего порядка, или так называемых сочетательных, причем осуществление последних обычно координируется с состоянием и рефлексами соматической сферы организма при посредстве парасимпатических волокон и симпатической нервной системы, управляющей, между прочим, и железами внутренней секреции.

Что касается приобретенных, или сочетательных, рефлексов, развивающихся на почве прирожденных рефлексов, то они как бы воспроизводят в общем виде формы прирожденных рефлексов, дифференцируя и усложняя их в разнообразных направлениях. По роду своего внешнего проявления эти рефлексы кроме указанных ранее инстинктивных рефлексов могут быть ориентировочными, наступательными, нападающими, оборонительными, подготовительными (рефлекс настораживания), рефлексами подражания и взаимодействия, мимико-соматическими, символическими (жесты), речевыми и рефлексами сосредоточения.

Под ориентировочными рефлексами мы понимаем рефлексы, мобилизующие те или иные воспринимающие органы под влиянием внешних раздражителей, под наступательными — рефлексы, обусловливающие привлечение внешнего раздражителя и характеризующиеся движениями с характером приближения и возможно более длительным обладанием внешним раздражителем. Под нападающими, или агрессивными, рефлексами мы понимаем рефлексы, вызываемые неблагоприятно действующим раздражителем и направленные к его устранению или разрушению; под оборонительными — рефлексы защиты от неблагоприятно действующего раздражителя или от нападения. Подготовительным рефлексом и рефлексом настораживания мы называем общее напряжение нервно-мышечного аппарата как подготовительный акт к наступлению или обороне. Подражательные рефлексы, как видно из самого названия, суть рефлексы, воспроизводящие внешние раздражители в их движении и форме, рефлексы взаимодействия обусловлены взаимным воздействием друг на друга двух или многих соучастников одного общего дела.

Мимико-соматическими рефлексами мы называем рефлексы, обнаруживающие внутреннее состояние индивида как в его внешнем виде, так и в функциональных изменениях внутренних органов, особенно сердца, дыхания, кровообращения и обмена. Под символическими рефлексами мы понимаем жесты, имеющие форму тех или других знаков. Речевыми рефлексами обозначаются все вообще словесные выражения.

Наконец, рефлексами сосредоточения мы обозначаем мобилизацию того или иного рецепторного органа при более или менее полном внешнем подавлении всех других рефлексов и поддержке мобилизации органа сопутственными раздражителями.

В данном случае мы имеем процесс, который выяснили и обозначили еще в 1911 г. термином «сосредоточение» и который школа физиолога Ухтомского в последующий период подробно исследовала, назвав «доминантой». Сущность процесса сосредоточения, к которому мы еще вернемся, заключается в следующем: внешний или внутренний раздражитель настолько возбуждает данный рецептор, что при этом тормозятся все другие рецепторные области, и в то же время все сторонние раздражители, возбуждая последние, не дают собственной ответной реакции, а все их воздействие идет на помощь тому же первично возбужденному рецепторному центру, усиливая и поддерживая в нем возбужденное состояние.

Если руководствоваться словесным отчетом, то в период сосредоточения все оживляющиеся субфокальные рефлексы в других рецепторных областях привлекаются первично возбужденной тем или другим раздражителем рецепторной областью. Ясно, что этот процесс приобретает особое значение в сочетательно-рефлекторной деятельности, представляя возможность в данный момент концентрировать всю мозговую энергию на одном каком-либо предмете, а в другой момент — на другом предмете.

Все вообще приобретенные рефлексы осуществляются у высших животных, как это доказано опытным путем, всегда лишь при посредстве коры с участием в тех или иных случаях и подкорковых мозговых узлов. Это, впрочем, не исключает того, что у животных, обладающих недоразвитой анимальной нервной системой или вовсе ее лишенных, осуществление приобретенных рефлексов, конечно, возможно и без участия мозговой коры, так как доказано искусственное воспитание сочетательных рефлексов у инфузорий и у членистоногих, например у крабов. У высших же животных весь жизненный опыт, несомненно, откладывается в мозговой коре, осуществляющей самые разнообразные приобретенные рефлексы.

Чтобы уяснить себе механизм этих рефлексов, напомним здесь в основных чертах общий план строения и функционирования мозговой коры. Кора мозговых полушарий является обширной площадью с разными при-водно-отводными сочетательными областями, которых при посредстве центростремительных приводных систем достигают все раздражения, возникающие как извне, так и изнутри организма в пространственно-временном порядке. От упомянутых областей коры мозговых полушарий по центробежным отводным системам импульсы направляются, с одной стороны, через сочетательные волокна, связанные с приводными системами, к скелетным мышцам, движущим внешние органы тела, а с другой стороны, при посредстве вегетативной, парасимпатической и симпатической нервных систем — к внутренним органам и железам в целях соответствующей координации их работы с внешними двигательными реакциями.

Все эти рефлексы осуществляются, с одной стороны, при посредстве того запаса энергии, который вводится в организм с пищей, обрабатываемой желудочно-кишечным трактом и поступающей в кровь, передающую затем по мере необходимости химическую энергию различным тканям тела, включая и мозг, и разносящую по всему телу необходимый в химизме тканей кислород, а с другой стороны, путем превращения энергии внешних раздражителей в энергию нервного тока как ионного процесса.

Ориентировочные рефлексы дают возможность ориентировки индивида в окружающем мире и вместе с тем, как упоминалось выше, устанавливают приспособление раздражаемого органа в одних случаях для наилучшего использования подходящего раздражителя, а в других — для отвергания или ослабления неподходящего по своей силе или качеству раздражителя. Дальнейшее усложнение корковой реакции на внешний мир достигается процессом сцепления одних ориентировочных рефлексов с другими благодаря их пространственно-временной смежности. Это сцепление достигается действием двух или более рефлексов. В рецепторном аппарате, являющемся в сущности трансформатором внешней энергии, в результате действия последней развивается нервный ток, чтобы по приводной цепи через ряд нейронов достигнуть соответствующей области коры. Благодаря ассоциационным связям от мозговой коры направляются центробежные импульсы к мышцам, обслуживающим соответствующий рецептор, обеспечивая его приведение в состояние, более благоприятное для восприятия внешнего раздражителя. В этом в сущности и состоит ориентировочный рефлекс, который, естественно, связан с различением данного раздражителя от всех других раздражителей.

Те данные, которые получены в отношении строения мозговой коры, сводятся к тому, что мы имеем зрительно-двигательную область в затылочной доле, слухо-двигательную — в двух извилинах Хешля (Heschl), обонятельно-двигательную — в крючковидной извилине, вкусо-двигательную — в верхнем покрове и осязательно-мышечно-двигательную — на обеих центральных извилинах и на задней части первой лобной извилины. Каждая из областей в свою очередь делится на приводную область, как бы воспроизводящую соответствующий рецепторный прибор (например, корковую сетчатку — в области f. calcarina, корковый кортиев орган — в извилинах Хешля и на внутренней поверхности первой височной извилины, корковую кожно-мышечную поверхность — на задней центральной извилине и т. п.), и на соседнюю с ней отводную область, выполняющую мобилизацию мышечного аппарата того же рецептора.

Помимо этих пяти корковых областей следует выделить еще лабиринто-статическую область на второй и, может быть, на третьей височной извилинах и мышечно-статическую область на наружной поверхности лобной доли, имеющую подобно предыдущим областям также две части — приводную и отводную.

Наконец, есть основание допускать наличие сомато-двигательной области, расположенной на передней центральной извилине, и обширной сердечно-сосудодвигательнои области, занимающей теменно-височные участки, не занятые ни слуховой, ни обонятельной областями и осуществляющие сердечно-сосудистые рефлексы, вероятнее всего, в связи с соседними областями мозговой коры.

Далее, в левом полушарии мы имеем дополнительно развивающуюся при слухо-двигательной и вкусо-двигательной областях слухо-речевую область, которая у грамотных лиц развивается в зрительно-слухо-речевую.

Следует, кроме того, иметь в виду, что роландовой бороздой вся кора мозга разделяется на заднюю половину — exocortex, имеющую отношение к внешним рецепторам, и на переднюю половину, или endocortex, содержащую внутренние рецепторные области.

Все двигательные импульсы, выполняемые передней половиной мозга — endocortex, осуществляются при посредстве внутренней активности, т. е. вследствие импульсов, исходящих из внутренних частей тела — из соматической сферы организма, тогда как движения, выполняемые задней половиной мозга — exocortex, осуществляются в силу тех импульсов, которые даются из внешнего мира, из окружающей среды при посредстве внешних рецепторов. Таким образом, например, область движения глаз, расположенная на второй мозговой извилине, выполняет движения в связи с мышечными импульсами (рук, ног и пр.), тогда как область движения глаз в затылочной доле осуществляет движения глаз в связи со зрительными импульсами, а область движения глаз, содержащаяся при угловой извилине, выполняет движения при посредстве слуховых импульсов.

Что касается общих движений, осуществляемых при посредстве передней центральной извилины, то они, очевидно, выполняются как мышечными импульсами, передаваемыми центростремительными проводниками, поднимающимися непосредственно к этой извилине, так и импульсами, исходящими из внешних рецепторов с кожной поверхности при посредстве задней центральной извилины — с областей зрительной, слуховой, обонятельной и ряда других.

Ориентировочные рефлексы, выполняемые с помощью каждой из вышеуказанных областей, как показывают наши наблюдения, являются частью прирожденными, ибо осуществляются, хотя и крайне несовершенным образом, уже от рождения, но затем доразвиваются в связи с опытом жизни в течение первого ее периода.

Сложные комплексы двигательных рефлексов мы называем действиями, или поступками. Если рефлексы исходят из внутренних побуждений — раздражителей, мы обозначаем их личными рефлексами, иначе говоря, внутренне обусловленными, а в том случае, когда рефлексы вызываются внешними раздражителями, мы считаем их внешне обусловленными, или ответными.

Как выяснено целым рядом лабораторных исследований, все вообще приобретенные, или сочетательные, рефлексы отличаются по сравнению с прирожденными большей подвижностью, причем их особенности в отношении развития, течения и угасания легко выявляются при искусственном воспитании этих сочетательных рефлексов.

Здесь мы лишь кратко коснемся наиболее важных в практическом отношении механизмов, поскольку они выявлены лабораторными исследованиями. Первое, что следует отметить, это то, что каждый сочетательный рефлекс, будучи воспитанным соответственным образом, не остается постоянным, а, наоборот, с течением времени при повторной даче раздражителя начинает гаснуть и, наконец, затормаживается. Здесь, таким образом, мы прежде всего встречаемся с процессом торможения, который называется внутренним. Кроме такого внутреннего торможения следует иметь в виду, что сочетательный рефлекс может затормозиться и под влиянием какого-либо внешнего раздражения, как и в других случаях, но под влиянием внешнего раздражения он может и растормаживаться.

В отношении тормозящего и растормаживающего действия не без значения оказывается сам характер раздражителя. Так, в соответствии с экспериментами, осуществленными в моей лаборатории, длительное звуковое раздражение в виде шума оказывало стимулирующее, или оживляющее, иначе растормаживающее, влияние на воспитанный сочетательный звуковой рефлекс, в то время как раздражители музыкального типа в виде двух гармоничных тонов его тормозили, способствуя в то же время скорейшей дифференцировке рефлекса. Отсюда ясно значение торможения в отношении дифференцировки, о чем речь будет ниже.

Мы уже говорили, что воспитанный сочетательный рефлекс легко тормозится и сам собой после многократного возобновления соответствующего раздражителя без его подкрепления новым совмещением с рефлексогенным раздражителем и, наоборот, растормаживается под влиянием совмещения с ним какого-либо другого стороннего раздражения, особенно в период, когда воспитанный сочетательный рефлекс еще недостаточно упрочился. Допустим, что мы воспитали сочетательный рефлекс при посредстве электрокожного раздражения на световой раздражитель. При многократном его возобновлении без подкрепления электрокожным раздражителем сочетательный рефлекс постепенно угасает. В другом случае, если при существовании сочетательного рефлекса мы дадим вместе со световым раздражителем электрический звонок, следствием этого явится также угасание, или торможение, сочетательного рефлекса на свет. В первом случае мы имеем естественное, или внутреннее, торможение, во втором случае — внешнее торможение. Но сочетательный двигательный рефлекс как легко тормозится, так легко и растормаживается, притом растормаживание это происходит либо самостоятельно после некоторого отдыха, либо под влиянием стороннего внешнего раздражения.

Например, сочетательный рефлекс после многократного повторения без совмещения с электрокожным раздражением погаснет, но достаточно бывает удлинить промежуток между сочетаемыми раздражениями вдвое или втрое, и рефлекс на новое сочетательное раздражение возобновляется. Речь здесь идет о самостоятельном, или внутреннем, растормаживании, которое зависит, очевидно, от соответствующего отдыха нервных проводников и восстановления временно истощенной проводимости. Но растормаживание угасшего сочетательного рефлекса возможно и путем введения нового нерефлексогенного стороннего раздражения. Например, сочетательный рефлекс, воспитанный на свет электрической лампочки и затем угасший, может возобновиться без совмещения с электрокожным рефлексогенным раздражением, если к световому раздражителю мы присоединим сторонний звуковой.

Почему один и тот же сторонний нерефлексогенный раздражитель в одном случае вызывает торможение сочетательного рефлекса, а в другом случае тот же раздражитель вызывает его растормаживание? Это зависит, видимо, от неодинакового взаимоотношения данного раздражителя с самим нервным процессом, находящимся в одном случае в периоде нарастания, а в другом — в периоде его угасания.

Другой процесс, который был обнаружен при исследовании сочетательно-двигательных рефлексов в моей лаборатории в 1909 г. (Бехтерев В. М. Русский врач. 1909. № 33, 35 и 36), это принцип дифференцировки. Сущность данного принципа заключается в том, что если мы постоянно поддерживаем воспитанный однажды сочетательный рефлекс на данное раздражение с помощью возобновления его путем совмещения с электрокожным рефлексогенным раздражением, то сочетательный рефлекс, будучи вскоре после первоначального развития более или менее общим для целого ряда сходственных раздражителей, постепенно дифференцируется, становится в конце концов специфическим, т. е. вызываемым одним из этих раздражителей. Если мы, например, воспитаем сочетательный рефлекс при посредстве совмещения электрокожного раздражения со звуком «до», то вначале мы получаем сочетательный рефлекс не только на звук «до», но и на целый ряд других звуковых раздражений, и только затем, в процессе возобновления сочетательного звукового рефлекса при его поддержке путем совмещения с электрокожным, он постепенно дифференцируется до такой степени, что получается рефлекс только на «до» и ни на какой другой звук.

Таким образом, первоначально речь идет об иррадиации возбуждения данной области коры, за которой следует концентрация этого возбуждения. Между прочим, в опытах на собаках, производившихся в моей лаборатории, показано, что дифференциация сочетательного рефлекса идет всегда от общего к частному.

При посредстве общего рефлексогенного раздражителя сцепление может осуществляться между двумя близкими по характеру нерефлексогенными раздражителями. В таком случае рефлекс получается на эти два раздражителя, возбуждающих разные части одной и той же корковой области. Допустим, что электрокожный раздражитель из целой гаммы звуковых раздражений многократно сочетается только со звуками «до» и «фа», в конце концов рефлекс будет получаться только на звук «до» или «фа», но ни на один из других звуковых раздражителей. Этот процесс я обозначил именем «избирательное обобщение», ибо здесь избирательным образом происходит обобщение двух раздражителей при посредстве одного и того же рефлексогенного раздражителя.

Такое же избирательное обобщение может быть достигнуто между различными раздражителями в пределах других сочетательных областей. Нетрудно, например, воспитать рефлекс на прикосновение к кожной поверхности в одной и в другой ее части, совмещая по времени одно и другое местные раздражения с электрокожным. И в таком случае мы получим сочетательный двигательный рефлекс и на одно, и на другое местное раздражение кожной поверхности.

Точно так же можно вызвать избирательное обобщение и в ответной части рефлекса. Для этой цели необходимо, чтобы рефлексогенный раздражитель действовал не на одну, а, скажем, на две конечности, вызывая рефлексы, например, и в ноге, и в руке или в правой и левой руках, причем электрокожное раздражение одной конечности должно совмещаться с нерефлексогенным раздражителем одного рода, например со звуком, а раздражение другой конечности — с нерефлексогенным раздражением другого рода, например со светом. В таком случае мы получаем один рефлекс на звук, другой — на свет, а при одновременном действии обоих раздражителей — два отдельных рефлекса. Сменяя один раздражитель другим, мы в этом случае получаем уже последовательную цепь двух сочетательно-дви-гательных рефлексов в связи с последовательной сменой раздражителей.

Примером такого сцепления в жизненном опыте может служить печатание на машинке или игра на рояле по нотам.

Следующий принцип, который обнаруживается при исследовании сочетательно-двигательных рефлексов, может быть назван принципом взаимной смены возбуждения торможением и обратно. Сущность его заключается в том, что воспитываемый сочетательный рефлекс, вначале быстро генерализирующийся путем иррадиации, затем постепенно дифференцируется. Иными словами, состояние первоначального обобщения возбуждения, распространяющееся на всю сочетательную область, соответствующую данному раздражителю, в период дифференцировки ограничивается все более и более, постепенно сменяясь торможением.

Этот процесс особенно ярко выступает, когда мы воспитываем сочетательный рефлекс на дыхание, в этом случае движение дыхательных волн путем их подъема и снижения рельефно показывает процессы возбуждения и торможения. Допустим, что мы воспитываем сочетательный рефлекс на определенный звук. Первоначально, вслед за кратким периодом неустойчивого сочетательного рефлекса, он более или менее быстро генерализируется, благодаря чему любой звук вызывает сочетательный рефлекс на дыхание. Но в последующий период времени вместе с развитием дифференцировки оказывается, что сторонние звуки, ранее вызывавшие сочетательный рефлекс, что обозначалось подъемом кривой дыхания, будут вызывать уже не повышение дыхательных движений, а их понижение, т. е. снижение амплитуды дыхательных волн. Достойно внимания при этом то, что чем дальше отстоит звуковое раздражение от того сочетательно-звукового, на которое воспитывается сочетательный рефлекс, тем дыхательная волна подвергается все большему и большему тормозящему влиянию. Благодаря этому звуковой раздражитель, ближе стоящий к тому раздражителю, на который воспитывается сочетательный рефлекс, может не оказывать эффекта на дыхание, а все более и более удаляющиеся от этого раздражителя тона будут вызывать все большее и большее понижение дыхательных волн. Но сочетательный рефлекс может и генерализироваться вновь, например под влиянием тормозящих сторонних раздражений, и тогда окажется, что звуковые раздражители, ранее тормозившие дыхание, будут вновь действовать возбуждающим образом.

С другой стороны, если создать очаг торможения путем того или другого раздражения, например звукового, то мы убедимся, что тормозящий процесс имеет тенденцию к распространению и на другие звуковые раздражения, сменяясь затем последовательно идущим в обратном порядке процессом возбуждения.

Словом, возбуждение данной области коры, распространяясь по ней вширь, сменяется обратно идущим торможением той же области коры, причем распространяющееся по коре возбуждение сменяется последовательно, начиная с периферии, все более и более концентрирующимся торможением. То же самое, но в обратном порядке, следует сказать и о торможении. Эти два процесса — возбуждение и торможение, таким образом, в сочетательных рефлексах идут на смену один другому, иначе говоря, всегда действуют друг на друга, что по отношению к спинному мозгу было доказано еще Шерингтоном (Scherington). Очевидно, что это является общим принципом работы нервной системы, как низших ее центров, так и высших. В самом сочетательном рефлексе мы имеем ту же смену состояния возбуждения торможением и наоборот, что было подробно изложено в моих работах (Бехтерев В. М. Обозрение психиатрии. 1914—1916. № 10—12).

Говоря о принципе взаимной смены возбуждения торможением и обратно, мы имели в виду, что каждая сочетательная область работает так, что возбуждение одной ее части не только сопровождается торможением других ее частей, но и само возбуждение сменяется в конце концов торможением, а торможение — возбуждением. При этом ничуть не исключается, что одновременно с работой одной сочетательной области мозговой коры может быть введена в действие и другая какая-либо область и даже несколько сочетательных областей, но в каждой из них проявится тот же принцип взаимоотношения между возбуждением и торможением. Так, одновременно человек может и слушать, и смотреть, и осязать, причем вводятся в действие три области мозговой коры — слуховая, зрительная и кожно-мышечная и в каждой из них будет проявляться состояние возбуждения одной части при торможении других частей.

Еще один принцип, который обнаруживается при исследовании функций мозговой коры, это принцип функционального сосредоточения. Этот принцип, сформулированный мной еще в 1910 г. (Бехтерев В. М. 1) Вестник психологии. 1911; 2) Объективная психология. 1912. Вып. 2; 3) Общие основы рефлексологии. 2-е изд. 1923), не только с функциональной, но и с физиологической стороны заключается в том, что, когда одна область коры находится в состоянии наибольшего возбуждения, все другие области коры представляются заторможенными в своей функции, причем сторонние раздражители еще более усиливают очаг возбуждения в коре. Вот как этот принцип мной был в свое время охарактеризован: «Обсуждая все имеющиеся относительные данные, мы прежде всего должны иметь в виду, что сосредоточение сопровождается двоякого рода импульсами: одни состоят в соответствующем приспособлении воспринимающих органов к созданию условий для наилучшего воздействия (впечатления) от данного объекта, другие сводятся к устранению всех других воздействий (впечатлений), к задержке всех посторонних движений, что также равносильно устранению определенных мышечных воздействий (впечатлений). Внутреннее же сосредоточение как бы повторяет внешнее сосредоточение, за исключением того, что здесь слабо выражены или отсутствуют вовсе либо даже заменены другими импульсы, состоящие в приспособлении внешнего воспринимающего органа к внешним впечатлениям, но зато внутреннее сосредоточение имеет важное подспорье в так называемой внутренней речи».

Мышечные сокращения, вызываемые развивающимися при сосредоточении двигательными импульсами, посылают в свою очередь к мозгу центростремительные импульсы, которые, возбуждая связанные с ними сочетания, поддерживают в центрах состояние напряжения, необходимое при продолжительном сосредоточении. То же самое мы имеем и при внутреннем сосредоточении, поддерживаемом внутренней речью. Несомненно, что сосредоточение, как будет показано ниже, не исчерпывается одним только двигательным процессом, но во всяком случае те изменения в питании и кровообращении мозга, которые его сопровождают, также являются в значительной мере последствием раздражений, идущих с периферии.

Если обратиться к физиологии, то мы должны иметь в виду, что процессы воздействия (впечатления), как показали исследования в нашей лаборатории, сопровождаются в приводных (т. е. воспринимающих) корковых центрах возбуждением токов действия. С другой стороны, из опытов над животными известно, что сосредоточение приводит к повышению температуры в соответствующих областях мозговой коры и даже к появлению в ней кислой реакции.

У людей умственная работа, требующая усиленного сосредоточения, обыкновенно сопровождается приливом крови к головному мозгу, что доказывается, между прочим, исследованиями Моссо (A. Mosso) с взвешиванием, а равно и отмеченным большим выделением фосфатов, указывающим на развитие повышенного обмена веществ в мозгу.

Приведенные данные говорят в пользу того, что сосредоточение помимо внешних проявлений сопровождается еще и внутренними процессами в виде развития токов действия, усиленного прилива крови к соответствующим областям, повышенного в них обмена веществ и т. п. Все это указывает на большое развитие нервно-психической энергии в соответствующих областях. С другой стороны, так как акт сосредоточения сопровождается подавлением всех других движений и более или менее пассивным состоянием всех других воспринимающих органов, то очевидно, что при сосредоточении мы имеем все благоприятные условия к тому, чтобы нервно-психические процессы достигли наибольшего напряжения в той области, которая находится при этом в деятельном состоянии.

Более или менее постоянное напряжение этих процессов в определенной области и поддерживается непрерывно притекающими к нему импульсами с периферии от сокращающихся мышц и от самого воспринимающего органа, частью же благодаря установившимся сочетаниям и от личной сферы невропсихики.

Как было упомянуто, вышеуказанный принцип в позднейшее время получил физиологическое подтверждение под названием доминанты на основании соответствующих экспериментальных данных физиолога Ухтомского и его сотрудников. Результаты этих исследований приводят нас в сущности к тем же выводам, к которым много раньше пришел и я. Но они распространяют этот принцип на всю нервную систему, что должно быть признано лишним доказательством того, что работа мозговых полушарий в сущности не проявляет ничего такого, что не выявлялось бы в той или иной мере и в других частях нервной системы.

Еще один принцип, который следует иметь в виду, это принцип определенной установки рефлекса, или инерционности, состоящий в том, что однажды воспитанный рефлекс при многократном повторении имеет тенденцию к возобновлению даже при отсутствии вызывавших его сторонних раздражений или при замещении последних другими. Этот принцип выявляется в том, что однажды воспитанный сочетательный рефлекс при возобновлении его с помощью раздражений через определенные промежутки времени имеет тенденцию к повторению через те же промежутки времени. Так, если мы постоянно будем одновременно с быстрыми ударами метронома нажимать пальцем на резиновый баллончик, сжимание которого будет записываться на кинографе, то при внезапной остановке метронома, несмотря на предварительное условие останавливаться одновременно с ним, будет произведено два или три лишних нажатия пальцем, причем количество этих лишних нажатий будет зависеть от числа ранее сделанных нажатий и в особенности от их частоты. Чем больше число раздражителей и чем чаще они производятся, тем больше и лишних движений. Если воспитывать сочетательный рефлекс на одной конечности на один раздражитель, а на другой конечности — такой же сочетательный рефлекс на другой раздражитель, а затем, вызвав много раз сочетательный рефлекс на соответствующий раздражитель, внезапно заменить его тем раздражителем, который должен вызывать сочетательный рефлекс на другой конечности, то в этом случае первоначально мы получим сочетательный рефлекс еще на той же конечности.

В речевых рефлексах можно получать следующие явления. Если давать последовательный ряд звуковых раздражений, например ударов метронома, который затем сменять таким же последовательным рядом световых раздражений (зажигание электрической лампочки), а потом, условившись с испытуемым, чтобы каждый раз он звук называл звуком, а свет — светом, внезапно поменять через тот или другой промежуток времени один ряд раздражителей на другой, то окажется, что испытуемый при такой смене звук назовет светом, а свет — звуком.

Этот принцип установки переходит, таким образом, в принцип замещения, ибо в последних двух примерах, как видно из результатов опытов, один рефлекс замещается другим. Но этот принцип замещения может быть обнаружен и более прямым путем. Если у собаки воспитать сочетательный рефлекс на звук в одной из конечностей, а затем воспрепятствовать осуществлению рефлекса путем, например, привязывания лапы к доске, на которой помещается животное, то, не будучи в состоянии поднять эту лапу, животное будет реагировать подъемом другой лапы. То же получается и в том случае, если у собаки после воспитания сочетательного рефлекса на одну конечность будет разрушен соответствующий центр в противоположном полушарии. Такая собака, не имея возможности реагировать той лапой, которой она должна реагировать, будет поднимать при соответствующих раздражениях лапу другой стороны, а иногда проявит движение и в других лапах. Точно так же и у человека при соответствующих условиях можно получить аналогичные явления. Так, в случае обороны правой рукой, если она будет захвачена и остановлена, в действие приводится левая рука и наоборот.

Наконец, остановимся на принципах анализа и синтеза. Я не согласен с обозначением областей коры анализаторами, как допускают другие авторы, ибо корковые области, на основании моих опытов, столько же анализаторы, сколько и синтезаторы. Уже воспитание сочетательного рефлекса основано на процессе комбинации, ибо возникновение этого, рефлекса нельзя представить иначе, как в виде образования связи путем комбинации двух раздражителей — основного рефлексогенного и сочетательно-нерефлексогенного. С другой стороны, если дифференцировка сочетательного рефлекса представляет собой в сущности аналитическую работу, то вышеуказанное избирательное обобщение является уже настоящим синтезом, ибо здесь два раздражителя объединяются одним рефлексом.

Однако могут быть приведены и прямые опыты, говорящие в пользу синтетической работы мозговой коры. Возьмем раздражение, состоящее из двух одновременно действующих различных раздражителей, звука и света. Воспитывая сочетательный рефлекс на оба этих одновременно даваемых раздражителя, первоначально мы получим рефлекс и на звук, и на свет, притом разный по силе: в наших опытах звук вызывал и более сильный, и более стойкий сочетательный рефлекс, а свет — и более слабый, и менее стойкий. Все это пока представляет собой настоящий анализ. Но при дальнейшем воспитании сочетательного рефлекса на оба одновременно действующих раздражителя мы получим сочетательный рефлекс на оба, причем ни один из этих раздражителей, взятый в отдельности, теперь уже не вызовет, как было вначале, сочетательного рефлекса. Таким образом, оба раздражителя здесь уже действуют совершенно слитно, а не в одиночку, что и представляет собой проявление настоящего синтеза.

Вряд ли нужно пояснять, что все вышеуказанные механизмы имеют непосредственное приложение к жизни, а следовательно, и к клинике. Прежде всего, внутреннее торможение представляет собой то стирание следов, которое обычно обнаруживается, если воспринятое впечатление не подкрепляется теми или другими данными, которые восстанавливают бывшее впечатление. С другой стороны, внешнее торможение объясняет нам ту забывчивость, которая обнаруживается под влиянием какого-либо отвлекающего фактора. Вместе с тем растормаживание рефлекса после его угасания в связи с удлинением промежутка указывает на значение после утомления соответствующего отдыха для восстановления утраченного. Растормаживающее влияние внешнего стороннего раздражителя воспроизводит нам тот случай, который мы имеем, когда утраченное нами, но бывшее ранее в нашей памяти мы тщетно пытаемся восстановить, однако это нам не удается, затем вдруг стороннее раздражение сразу оживляет в нас позабытое.

То, что мы обозначили выше сменой возбуждения торможением и обратно, соответствует постоянной смене в сочетательно-рефлекторной деятельности одного процесса другим. Но особенно важным, бесспорно, является процесс сосредоточения, или доминанты, который представляет наиболее существенный акт всякой серьезной умственной работы. Причем этот процесс сосредоточения в сущности является, как уже говорилось, актом сменным, ибо если в данную минуту сосредоточение устремляется на один предмет, то вскоре оно может направиться на другой, а затем с этого предмета на третий и т. д.

Что касается процесса дифференциации, то в нем мы имеем в сущности процесс анализа, с которого начинается всякий процесс умственной деятельности, возбужденный внешним воздействием, а процесс избирательного обобщения есть процесс синтеза, который является столь же важным в процессе сочетательно-рефлекторной деятельности, как и процесс анализа, будучи в то же время тесно связанным с последним. Ниже мы рассмотрим некоторые рефлексы в виде сочетательно-рефлекторной деятельности более детально.

4.1. Мимико-соматические и ориентировочные рефлексы

Мимико-соматические рефлексы суть реакции общего характера, возникающие в жизненных условиях в связи с теми или иными внешними воздействиями и являющиеся в основе прирожденными рефлексами на определенные воздействия.

Обращаясь к мимико-соматическим рефлексам, мы встречаемся с тем, что речь здесь идет о рефлексах, прежде всего характеризующих общее состояние организма, его большее или меньшее благосостояние. Это так называемый общий мимико-соматический тонус, который может осуществляться в форме положительного или отрицательного тонуса, причем первый характеризуется общим стеническим состоянием, сопровождающимся подъемом нервно-мышечной энергии вообще, а второй — обратными явлениями в форме понижения нервно-мышечной энергии. На этом основании внешним признаком положительного тонуса является улыбающееся лицо, а внешним признаком отрицательного — опущенные черты лица, приближающие его к плачу. Но возможен и более или менее уравновешенный, или спокойный, мимико-соматический тонус.

Остановимся подробнее на характерных проявлениях того и другого мимико-соматического тонуса.

Мимико-соматические рефлексы возбуждаются очень многими, вернее сказать, большинством внешних воздействий, с другой стороны, они могут возбуждаться и часто возбуждаются внутренними, или эндогенными, воздействиями того или иного рода, приобретая в последнем случае кажущуюся самостоятельность своего развития. Но независимо от того, разовьются ли эти рефлексы в связи с эндогенными причинами, или первоначально в связи с какими-либо внешними воздействиями, они продолжаются более или менее долгое время и после того, как соответствующее воздействие уже миновало. Такое длительное мимико-соматическое состояние мы и называем мимико-соматическим тонусом.

Положительный мимико-соматический тонус сопровождается прежде всего общим подъемом мышечной энергии и повышением мышечного тонуса, подъемом сердечной деятельности, повышением кровяного давления, усилением кровообращения, ускорением и углублением дыхания, усилением обмена и большим кровенаполнением кожных и слизистых покровов. Благодаря всему этому складки на лице расправляются, появляется улыбка, глаза полны блеска, зрачки умеренно широки и живо реагируют на свет, мышечная сила повышается, голос и его интонации усиливаются, жесты и мимика оживляются, движения и речь ускоряются, двигательные рефлексы становятся более оживленными, получают тенденцию к наступлению и поэтому в этих случаях развивается склонность к большей подвижности. Человек с таким тонусом приобретает способность реагировать на всякого рода воздействия мимико-соматической реакцией положительного характера, реакции противоположного характера, развивающиеся под влиянием внешних воздействий, смягчаются или же просто не выявляются, вследствие чего и сами воздействия такого рода не возбуждают ориентировочных рефлексов и не привлекают сосредоточения в той мере, как это наблюдается при спокойном или уравновешенном тонусе.

Отрицательный мимико-соматический тонус характеризуется совершенно противоположными явлениями: ослаблением мышечной энергии, мышечного тонуса и деятельности сердца, понижением кровяного давления, вялостью кровообращения, более редким и поверхностным дыханием, бледностью покровов, синюшным окрашиванием периферических частей конечностей, сухостью кожи и ослаблением других отделений (кроме, однако, слюны), а также ослаблением обмена вообще. Вследствие всего этого складки лица обозначаются резче, углы рта опускаются, брови и веки тоже, глаза тускнеют, зрачки резко расширены при хорошей реакции на свет, мышечная сила слабеет, голос и его интонации утрачивают силу, жесты становятся маловыразительными, движения и речь замедляются, причем вследствие общей задержки рефлексов появляется наклонность к малоподвижности, а двигательные рефлексы получают тенденцию к обороне. В то же время на все внешние воздействия происходит реагирование большей частью в направлении отрицательном, а на воздействия, обычно возбуждающие положительный мимико-соматический тонус, либо вовсе не происходит соответствующей реакции, либо эти воздействия даже и не возбуждают ориентировочных рефлексов и не привлекают к себе сосредоточения.

Соответственно положительному тонусу внутреннее состояние в словесных рефлексах обозначается как удовольствие, приятное состояние или настроение, а по отношению к предмету, который вызывает подобное состояние, говорят, что он нравится.

Термин «настроение» как не имеющий специфически субъективного характера, ибо мы говорим нередко о настроении нервов, мог бы быть удерживаем и для объективного обозначения мимико-соматических состояний, как мною и допускалось ранее. К сожалению, этот объективный термин был затаскан психологами-субъективистами, понимающими под ним обыкновенно «настроение души», а потому его приходится по возможности избегать при объективном рассмотрении внешних проявлений личности.

Соответственно же отрицательному тонусу внутреннее состояние в словесных рефлексах обозначается как неудовольствие, состояние или настроение неприятное, тягостное, а по отношению к предметам, их вызывающим, говорят, что они не нравятся (Подробнее см.: Бехтерев В. М. Объективная психология. СПб., 1907—1911. Вып. 1—3).

Надо при этом иметь в виду, что существует множество оттенков и различных степеней того или другого состояния, которые в словесном выражении в первом случае обозначаются как радость, блаженство, эйфория и т. п., а во втором — как грусть, печаль, скорбь, тоска, скука и т. п. Эти оттенки представляют между собой малоуловимые различия даже и при характеристике их словесными обозначениями, и мы не будем входить в их объективный анализ.

Как уже было сказано, помимо двух вышеуказанных состояний общего мимико-соматического тонуса следует различать еще спокойное, или уравновешенное, состояние мимико-соматического тонуса, при котором нет уклонений в ту или другую сторону, а существует как бы физиологическое равновесие в проявлении вышеуказанных отклонений мимико-соматического тонуса, называемое обыкновенно самими лицами, его испытывающими, спокойным состоянием, и которое мы будем обозначать спокойным мимико-соматическим тонусом.

От этого спокойного мимико-соматического тонуса следует обособлять безразличное мимико-соматическое состояние, характеризующееся тупостью, вялостью или даже полной неспособностью реагировать на внешние воздействия мимико-соматическим рефлексом. Такое состояние характеризуется сглаживанием складок на лице и недостатком мимических движении, благодаря чему такое лицо в силу этой малоподвижности не совсем правильно принято называть маскообразным. Это безразличное мимико-соматическое состояние самими лицами, его испытывающими, обозначается обыкновенно как состояние апатии, безразличия и равнодушия.

Как было упомянуто выше, большинство внешних воздействий вызывает тот или другой рефлекс мимико-соматического характера, хотя часто этот рефлекс и не отличается особенной резкостью. В других же случаях он может достигать значительной силы, вызывая бурную мимико-соматическую реакцию, которую можно обозначить «порывом». Такого рода порывы, так же как и сам мимико-соматический тонус, могут быть положительными (радость, восторг, упоение) и отрицательными (страх, горе и т. п.). Но в иных случаях порывы могут быть и смешанного характера (гнев, тоска и т. п.).

Внешние проявления этих порывов достаточно известны всем и каждому, чтобы их описывать особо; более детально физиологические их проявления, кроме внешней мимики, еще недостаточно выяснены и требуют особых научных исследований.

Заслуживает внимания то, что порыв, вызванный каким-либо внешним воздействием, обычно продолжается много дольше самого воздействия, вследствие чего последнее может замещаться каким-либо другим, даже случайным внешним воздействием. Так, человек, проявляющий порыв гнева, может проявить его не только по отношению к лицам, которые были причиной, вызвавшей этот порыв, но и по отношению к другим, случайно подвернувшимся и ни в чем не повинным лицам. Точно так же человек, потерявший любимое лицо, переносит свой порыв любви на те или другие предметы, бывшие в связи с любимыми лицами, или на тех лиц, которые стояли близко к объекту любви.

Здесь следует отметить, что некоторые физические состояния способны вызывать продолжительные порывы. Известно, например, что человек испытывает чувство тоски при «страданиях сердца». Кроме того, при патологических состояниях организма склонность к порывам может быть результатом длительного нарушения внутренней секреции. Однако синдром Джеймса—Ланге, сводящий психические проявления порывов к вызыванию внешними воздействиями первичных изменений в соматической сфере (сердце, сосуды, мышцы), встречает возражения со стороны других авторов и не без основания. Мы полагаем, что речь здесь идет о явлениях сложного порядка и прежде всего — о сочетательных рефлексах, развивающихся, подобно другим сочетательным рефлексам, при участии мозговой коры, но выявляющихся главным образом вследствие возбуждения подкорковых образований (зрительный бугор, стриальная система), приводящих в деятельное состояние соматическую сферу, особенно же сердечно-сосудистую систему. Благодаря последнему при порывах всегда резко нарушается внутренняя секреция, в свою очередь поддерживающая определенное состояние сердечно-сосудистой системы, обусловливающее основные черты данного порыва. Надо полагать, особенное значение для развития порывов имеют надпочечники и отделяемый ими адреналин, резко сжимающий периферические сосуды тела и ускоряющий сердцебиение.

Влияние продуктов деятельности других желез внутренней секреции, как и характер внешних воздействий, вызвавших мимико-соматический рефлекс, должны объяснить нам как порывы смешанного характера, так и особенные отклонения от положительного или отрицательного тонуса, которые мы наблюдаем в действительности.

Состояние, которое мы обозначили выше состоянием безразличия, сопровождаемого тупостью мимико-соматической реакции, обусловливается уже столь значительным ослаблением деятельности мозговой коры в связи с упадком питания мозговых клеток, что импульсы, приходящие с периферии, не в состоянии вызвать в достаточной степени реактивных явлении с коры на сердечно-сосудистую сферу и, следовательно, не могут тем самым обусловить соответствующий мимико-соматический рефлекс.

Особенно важно еще раз сказать, что благодаря природным условиям нашей организации и жизненному опыту положительный мимико-соматический тонус, а тем более положительные порывы, сопровождаясь подъемом энергии (т. е. стенической реакцией), всегда сочетаются с наступательным характером наших действий, направленных к удержанию и к возможно более длительному обладанию и использованию объектов, возбуждающих положительный мимико-соматический тонус и положительные порывы, тогда как отрицательный мимико-соматический тонус и отрицательные порывы сопровождаются ослаблением энергии (т. е. астенической реакцией) и сочетаются с оборонительным характером действий, направленных к устранению внешних воздействий, поддерживающих и усиливающих отрицательный мимико-соматический тонус и соответствующие ему порывы.

Надо при этом отметить, что когда отрицательный порыв достигает значительного напряжения, то в виде крайнего оборонительного рефлекса является на сцену поразительная склонность к самоубийству и самоувечению. С этой же точки зрения должны быть поняты и те явления, которые обнаруживаются при значительном напряжении отрицательного порыва в форме разнообразных видов самобичевания.

К вышеизложенному следует добавить, что положительный мимико-соматический тонус и порывы такого же рода влияют резким образом на сосредоточение, а следовательно, и на ориентировочные рефлексы, направляя их главным образом и с особенной силой на те объекты, которые своим воздействием могут усилить и поддержать положительный мимико-соматический тонус. Отрицательный же мимико-соматический тонус и отрицательные порывы в свою очередь направляют сосредоточение на объекты, которые по своему воздействию стоят с ним в известном соответствии и могут, таким образом, еще более его поддерживать и усиливать. Из этого ясно, что планомерная деятельность человека или его работа, будет ли она сочетательно-рефлекторной или умственной, мышечной или физической, находится в определенном соотношении с мимико-соматическим тонусом, ибо при отрицательном тонусе энергия и вместе с ней склонность к труду всегда падают более или менее значительно. С другой стороны, работа всегда идет успешнее при условии, если ее сопровождают воздействия, возбуждающие положительный мимико-соматический тонус. Таким образом, когда мимико-соматический тонус или порыв вызываются каким-либо внешним воздействием, мимико-соматическое состояние отражается на тех сочетательных рефлексах, которые стоят в связи с данным объектом, вызвавшим определенное мимико-соматическое состояние.

В силу того же самого человек под влиянием мимико-соматических состояний, вызванных теми или иными условиями, отдает предпочтение аналогичным воздействиям перед другими в смысле их значимости вообще и умаляет роль других воздействии, что, само собой разумеется, отражается на всех проявлениях личности (например, опасность преувеличивается человеком с отрицательным мимико-соматическим тонусом и, наоборот, умаляется человеком с положительным тонусом). Сверх того, всякое мимико-соматическое состояние благодаря связанному с ним направлению ориентировки развивает и умножает группу сочетательных рефлексов, соответствующих по своему характеру данному мимико-соматическому состоянию, как путем растормаживания, или репродукции, так и путем приобретения новых рефлексов.

Хотя все вообще рефлексы легко растормаживаются, или оживляются, под влиянием положительного мимико-соматического тонуса и соответствующих ему порывов, однако благодаря изобилию и быстроте смены рефлексов более сложные из них, например те или другие действия, часто не доводятся до конца, сменяясь другими столь же неоконченными, причем и сама связь между рефлексами обычно не подчиняется уже планомерному развитию в порядке их внутренних соотношений, а подчиняется большей частью лишь внешним связям, пространственным или временным, и внешнему сходству. Отрицательный тонус и соответствующие ему порывы, наоборот, всегда в большей или меньшей мере замедляют смену рефлексов и в то же время тормозят развитие новых рефлексов. При этом мимико-соматический тонус приводит не только к сосредоточению на внешних подходящих ему раздражениях, но и из прошлых рефлексов растормаживаются те, что будут в той или иной мере соответствовать данному мимико-соматическому тонусу, а это еще более усиливает последний.

Следует иметь в виду, что всякое более или менее резкое раздражение, вызывая оборонительные рефлексы, сопровождается всеми особенностями отрицательного порыва, оказывая, подобно последнему, подавляющее влияние на все вообще рефлексы.

Таким образом, выясняется не только то особое значение, которое имеют мимико-соматический тонус и соответствующие ему порывы для всего поведения человека, но и их роль в патологии высших рефлекторных процессов нервной системы.

Заметим далее, что порывы, потрясая в той или иной мере весь организм, нередко служат причиной развития болезненных расстройств соотносительной деятельности. Заслуживает, однако, внимания то обстоятельство, что в происхождении патологических явлений имеют значение главным образом или почти исключительно порывы отрицательного характера, ибо наблюдения показывают, что порывы с положительным характером, в связи с тем что они не действуют тормозящим образом на сочетательные рефлексы, не оказывают особенно вредного влияния. Наоборот, в жизненном опыте они нередко бывают даже крайне полезными, ибо помогают преодолению разного рода невзгод и трений, неизбежных в условиях общественной жизни.

Надо еще отметить, что все раздражения естественного порядка, связанные с удовлетворением жизненных потребностей, появляющихся в результате органических импульсов, сопровождаются положительным мимико-соматическим тонусом, тогда как недостаточное удовлетворение тех же потребностей либо, напротив, пресыщение сопровождаются отрицательным тонусом, как сопровождается таким же тонусом и большая часть того, что наносит вред организму.

Что касается возбудимости мимико-соматических рефлексов, то она чрезвычайно колеблется у различных лиц в зависимости главным образом от природных условий организации. Этими особенностями до известной степени характеризуются и различные темпераменты, из которых двумя противоположностями являются сангвинический и флегматический. Характер также стоит в известном соотношении с преобладанием тех или других мимико-соматических рефлексов и с их возбудимостью. Поэтому и названия некоторых характеров дают прямое указание на особенное преобладание определенного вида мимико-соматических рефлексов. Мы говорим, например, о сварливом, завистливом, влюбчивом, самолюбивом, трусливом и гордом характерах в силу особенных черт поведения, обусловленных мимико-соматическими рефлексами.

Здесь очерчены лишь самые общие формы отклонений мимико-соматического тонуса, но, в зависимости от внутренних условий организма, он может характеризоваться своими особыми внешними чертами, которые проявляются мимикой покоя, усталости, сладострастия и т. п.

Вне зависимости от эндогенных раздражителей мимико-соматические рефлексы с большим разнообразием могут вызываться внешними раздражителями разного рода, которые способны возбудить в одних случаях улыбку и смех, в других случаях плач, в третьих — напряженную мимику в форме гнева или злобы и т. п. Такими внешними факторами служат те или другие раздражители социального характера, в силу чего мимика является прямым отражением не одних только биологических состояний, но и социальных отношений. Это дает основание признавать мимику одним из способов для установления социальных отношений, что на самом деле и имеет место во всем биологическом ряду животного мира. В этом отношении мимико-соматические рефлексы составляют тот примитивный язык, который, будучи распространенным повсюду в живой природе, используется для взаимоотношения живых существ. Для животных этот язык является почти единственным, если не считать крайне примитивного звукового языка, свойственного многим животным.

В социальной жизни человека мимико-соматические рефлексы важны тем, что они представляют собой примитивный, но зато и не обманчивый язык, значение которого тем более верно, что ориентировка в его содержании достигается со стороны других непосредственным путем. Поэтому взаимоотношения между людьми устанавливаются раньше и прежде всего с помощью мимики, к которой как раз и приспособляется поведение стороннего человека, а не к внутренним, или так называемым психическим, процессам, как думают психологи-субъективисты. В обществе людей мимико-соматические рефлексы, являясь фактором общения, получают существенное восполнение еще и в жестах, что в общей сложности составляет так называемую мимическую речь. Происхождению жестов и мимики была посвящена моя специальная работа в «Вестнике Знания» за 1916 г., поэтому здесь нет надобности распространяться по данному вопросу.

Что касается мимико-соматических рефлексов, представляющих собой воспроизведение, или растормаживание, обыкновенных рефлексов, то они обычно сопровождаются и соответственными внутренними реакциями, чаще всего сердечно-сосудистыми и секреторными, а иногда и движением внутренних органов. Эти внутренние реакции сами по себе служат источником раздражений, достигающих мозга и определяемых как внутреннее волнение или эмоция, а изменения мозгового кровообращения приводят к изменению скорости смены сочетательных рефлексов и характера сочетательно-рефлекторной реакции на внешние раздражения.

В этом отношении все мимико-соматические рефлексы могут быть разделены на две группы: одни действуют возбуждающим образом на сочетательно-рефлекторную деятельность, приводя к развитию положительного мимико-соматического тонуса, другие действуют на нее угнетающе, обусловливая возникновение отрицательного мимико-соматического тонуса. Первые могут быть названы стеническими, вторые — астеническими мимико-соматическими рефлексами.

Стенические рефлексы имеют ту особенность, что связаны с агрессивным характером сочетательно-рефлекторной деятельности, направленной к возможному усилению и продлению тех внешних воздействии, которые возбуждают стенические мимико-соматические рефлексы, тогда как астенические рефлексы связаны с рефлексами оборонительного характера и направлены к тому, чтобы по возможности ослабить и устранить внешние воздействия, вызывающие эти астенические рефлексы.

Известно, что мимико-соматическое (эмоциональное) возбуждение, связанное с характером не только подъема, но и понижения общего тонуса, сопровождается повышением мышечной силы. Прежде всего, Фере (Fere) было доказано, что и такое состояние, как страх, сопровождается повышением мышечной силы. По Моссо (Mosso), оба рода мимико-соматических состояний, т. е. положительного или отрицательного характера, аналогично приводят к повышению мышечной силы (Подробнее см.: Бехтерев В. М. Объективная психология. СПб., 1907—1911. Вып. 1—3). Сходные наблюдения были сделаны Лехманном (Lehmann). Д-р Срезневский, вызывая у испытуемых испуг, наблюдал повышение коленного рефлекса. У лиц, находящихся под гипнозом, внушение страха, горя или приятного состояния вызывает повышение работоспособности мышц (проф. Васильев). Спрашивается, чем это можно объяснить? В этом случае играет, конечно, роль сердцебиение, которое, по опытам работавшего в моей лаборатории д-ра Срезневского, при испуге ускоряется, но размер волны при этом падает, чего, по-видимому, не наблюдается при подъеме мимико-соматического тонуса. Отметим, что при испуге мы имеем, кроме того, еще и сжатие периферических сосудов. Несомненно, что этот эффект обусловлен возбуждением симпатической нервной системы, возбудителем которой является адреналин. Отсюда следует, что, как мы однажды говорили, мимико-соматические рефлексы стоят в связи прежде всего с отделением адреналина как вещества, сильно возбуждающего симпатический нерв.

Поскольку адреналин — это возбудитель симпатической нервной системы, то и возможные сердечные явления вполне объясняются при угнетенном мимико-соматическом состоянии избыточным его отделением в кровь. Но этим же путем объясняется и подъем мышечной силы. Как известно, ныне доказано существование безмякотных симпатических нервных волокон в мышечной сарколемме, что объясняет нам влияние симпатического нерва на мышцы. С другой стороны, мы знаем, что адреналин есть действенный возбудитель мышечной системы. Так, под влиянием адреналина утомленная мышца легко восстанавливает свои силы, а в работающей мышце замедляется утомление, что может быть доказано (лягушечий препарат Орбели). С другой стороны, если мы будем раздражать симпатическии нерв, то происходит повышение работоспособности.

Здесь необходимо еще раз подчеркнуть, что общий мимико-соматический тонус, будучи рефлексом, обусловленным чаще всего внутренним состоянием, определяет как характер, так и направление сочетательных рефлексов. Поэтому человек с подавленным тонусом развивает рефлексы с характером самообвинения, самобичевания и самообороны от внешних раздражений, тогда как человеку с приподнятым мимико-соматическим тонусом присущи рефлексы самовозвеличивани, самовосхваления и рефлексы наступательного характера. В случае мимико-соматического тонуса настораживания развиваются рефлексы сосредоточения, подготовительные к возможной опасности. Наконец, человек, подавленный раздражениями, развивает рефлексы о своем нездоровье и болезненном состоянии.

Когда мимико-соматический тонус изменяется более резким образом, как это наблюдается при болезненном состоянии, мы получаем в зависимости от характера общего тонуса четыре основные формы бреда:

1) самоунижения, наблюдаемого при состояниях подавленности;

2) величия при состояниях возбуждения;

3) преследования при состояниях настораживания (при paranoja chronica) и

4) тяжелый по своей неизлечимости бред при ипохондрических состояниях.

Надо, однако, заметить, что до сих пор еще не сказано последнего слова в отношении даже угнетенного состояния, ибо патология показывает, что если есть подъем мышечной энергии в состоянии страха при меланхолическом порыве и, по-видимому, при ажиотированной форме меланхолии, то в более обычных формах меланхолических состоянии, известных под названием пассивной меланхолии, двигательная энергия несомненно понижается, причем в такой мере, что больные не могут даже сделать необходимое усилие для более громкой речи, которая иногда достигает такого ослабления, что доходит почти до степени шепота. Ясно, что здесь дело объясняется либо неодинаковым действием на мышцы разных количеств поступающего в кровь адреналина, либо какими-либо привходящими влияниями, т. е. сопутственным действием других факторов. Вопросы эти должны получить разрешение в будущих исследованиях.

Неясными остаются также и следующие моменты. Если усиленное выделение адреналина лежит в основе мимико-соматического состояния независимо от того, будет ли оно связано с характером угнетения или с характером возбуждения, то спрашивается, чем объяснить это различие в характере общего состояния, т. е. возникновения в одном случае угнетения, а в другом — возбуждения? Объясняется ли это опять только количеством поступающего в кровь адреналина, или одновременным поступлением в кровь еще какого-либо другого гормона, быть может, благодаря возбуждению соответственной железы при посредстве того же адреналина?

Останавливаясь на последнем предположении, необходимо иметь в виду, что, с нашей точки зрения, это относится прежде всего к половым железам, работающим синергично с надпочечниками. И это именно потому, что при состояниях подъема мимико-соматического состояния мы имеем активную гиперемию мозга, тогда как при пониженном мимико-соматическом состоянии, наоборот, сосуды мозга представляются сжатыми и речь идет об активной анемии. Между тем повышенная деятельность половых желез вызывает, как известно, активную гиперемию лица, головы вообще и повышенное оживление общего характера, т. е. в целом всей сочетательно-рефлекторной деятельности.

Кроме того, мы знаем, что мимико-соматическое состояние с характером подъема сопровождается всегда и повышенной сексуальностью, а это говорит за участие в этом процессе деятельности половых желез. Наконец, еще один факт может быть приведен в пользу участия половых желез в состоянии мимико-соматического подъема — это развитие мимико-соматического процесса, начало которого обычно обнаруживается в периоде полового созревания.

Таким образом, если понижение мимико-соматического тонуса может быть поставлено в связь с усиленным выделением в кровь адреналина, то противоположное ему состояние мимико-соматического подъема может объясняться либо одновременным поступлением в кровь наряду с адреналином еще и усиленного отделения половых желез, либо поступлением в кровь секрета половых желез.

4.2. Инстинктивные (органические) рефлексы

Под названием органических, или инстинктивных, рефлексов мы понимаем те реакции, которые возникают на основании органических импульсов, обеспечивающих жизненное существование организма и продолжение рода. Главнейшие из этих реакций суть потребность в еде, половые потребности и стремление к социальности, или сообществу.

В частности, потребность в еде обусловливается тем, что, после того как пищевая кашица перейдет из желудка в кишечник, будет переварена и перейдет в кровь, последняя, отдавая важнейшие свои части на пластику тела и сгорание, постепенно обедняется необходимыми составными частями. Это возбуждает мозговые центры, причем их возбуждение еще более усиливается под влиянием начинающейся работы пустого желудка, сопровождающейся отделением пищеварительных желез. Прежде полагали, что это отделение обусловливается главным образом механическим раздражением стенок желудка, однако опыты, произведенные в дальнейшем, установили тот факт, что в этом отделении менее всего участвуют механические условия деятельности самого желудочно-кишечного канала, главным же образом здесь имеют значение воздействия, осуществляемые в форме сочетательных рефлексов. В самом деле, жевание пищи и вызываемое этим путем раздражение вкусовых рецепторов, а также вид пищевых веществ сопровождаются неизбежным обильным отделением пищеварительных желез, как слюнных, так и желудочных.

С другой стороны, и половые отправления также осуществляются вследствие определенных органических условий, связанных с отделением семенных желез. Но развитие половой потребности и само осуществление полового акта происходят опять-таки при участии сочетательного рефлекса, возбуждаемого при посредстве соответствующих раздражений органов зрения, слуха, обоняния и осязания, оживляющих, или растормаживающих, половые рефлексы, приводящие в свою очередь к развитию прилива крови к половым органам и усиленному отделению половых желез.

Социальный инстинкт основан на совместной жизни вообще, начинающейся с первых ее проявлений, и представляет собой привычную потребность всех животных, а еще в большей мере человека, обладающего таким высокоразвитым органом общения, каким является речь, развившаяся из звуков, мимики и жестов, свойственных вообще высшему животному миру.

Надо заметить, что деление инстинктов допускается по двум принципам: по характеру раздражителя и по характеру проявления (К. Hofmann). Мы полагаем, что, по крайней мере для клинических исследований, вполне можно довольствоваться делением инстинктов как сложных органических рефлексов только по их внешним проявлениям. Таким образом, мы имеем инстинкты, или сложные органические рефлексы, в виде самосохранения, питания, сексуальности, сна и социальности, в свою очередь состоящие из цепи рефлексов. Надо иметь в виду, что «гормонизм» в этих случаях в сущности обусловливает лишь первичные движения с определенным их направлением, которые, однако, сами по себе часто недостаточны для осуществления цели, предопределенной в органических рефлексах этого вида. В силу вышесказанного эти рефлексы обыкновенно дополняются связанными с ними личными рефлексами, направленными к той же цели и идущими как бы на помощь тем движениям, которые осуществляются первыми в этих органических рефлексах. Будем ли мы иметь проявление органического рефлекса самосохранения, питания или половой функции, везде важным ингредиентом в цепи рефлексов являются движения и действия личного характера, основанные на индивидуальном опыте.

Сложные органические рефлексы, или так называемые инстинкты, представляют собой, собственно говоря, целую цепь связанных друг с другом рефлексов, которые, передаваясь по наследству, возбуждаются внутренними раздражителями того или другого рода. Сюда относятся, как мы говорили, прежде всего сложные органические рефлексы питания, самосохранения, половой функции, направленной к воспроизведению потомства, и социальности. Первые обусловливаются главным образом воздействием голодной, т. е. лишенной необходимых веществ, крови на нервные центры и симпатические узлы, что приводит к рефлексам наступательного характера, направленным к отысканию, захватыванию и поглощению пищевого материала.

Рефлексы самосохранения возникают при лишении организма внешних условий, обеспечивающих его существование (например, воздуха, тепла и т. п.), и характеризуются как реакциями защитного характера, устраняющими препятствия, мешающие пользоваться необходимыми условиями существования, так и реакциями наступательного характера, направленными к достижению этих условий (противодействие лишению воздуха, охлаждению тела, стремление к свежему воздуху, теплу и т. п.).

Половые рефлексы возникают в связи с развитием половых желез и обусловлены накоплением их продуктов в половых органах и отделением гормонов в кровяное ложе. И то, и другое обеспечивает возбуждение половых органов и развитие особого мимико-соматического состояния, которое приводит к стремлению освободиться от излишка половых продуктов путем действий, направленных к осуществлению полового акта с другим лицом противоположного пола, а при состояниях извращения — с объектом своего пола.

Во всех приведенных случаях речь идет первично об импульсах внутреннего рода, вызывающих связанную цепь рефлексов определенного типа, но окончательное достижение цели, для которой предназначена эта цепь рефлексов, происходит все же при участии приобретенных рефлексов, воспитавшихся путем опыта под влиянием социальных условии. В связи с этим раздражителями для рассмотренных выше рефлексов являются не одни только внутренние условия, но и внешние. Так, вид пищи возбуждает к ее поглощению, половой объект — к обладанию им и т. п.

Сложные органические рефлексы четвертого порядка — социальности, обозначаемые обыкновенно социальным инстинктом, по-видимому, не могут быть отнесены к прирожденным, или наследственным, рефлексам, но первые его задатки в виде так называемого семейного инстинкта развиваются в период самого раннего детства. Ибо первоначальное питание младенца не обходится без матери или кормилицы, а это уже создает условия для возникновения стремления к сближению с себе подобными существами, которое с возрастом, благодаря взаимоотношению людей, еще более закрепляется, развивается в более сложный акт стремления к социальной связи с близкими людьми. Таким образом, в индивидуальной жизни семейный инстинкт у подростков постепенно переходит в социальный инстинкт, хотя в филогенетическом ряду социальность с характером взаимопомощи выявляется много раньше появления семьи в настоящем смысле этого слова.

Необходимо заметить, что каждый инстинкт служит основой целого ряда действий, поступков и отношений, которые, не будучи сами по себе инстинктивными, стоят в теснейшем соотношении с данным инстинктом, служа как бы его отражением во внешней деятельности данного лица, иначе говоря, вовлекая в сферу своего содержания целый ряд сложных рефлексов, обозначаемых нами личными рефлексами. Так, инстинкт питания приводит к действиям, направленным к добыванию необходимых средств для существования, к их экономии, к заготовке запасов, к возможному преумножению своего благосостояния, к эгоцентризму вообще в широком смысле этого слова.

Инстинкт самосохранения, присущий всякому вообще организму и выражающийся, с одной стороны, оборонительными рефлексами во всех случаях, когда организму угрожает жизненная опасность, а с другой стороны, наступательными движениями во всех случаях, когда организму необходимо удовлетворить свои жизненные потребности, вызывает неизбежным образом устранение от себя всего вредного, ограждение себя от всего вообще, нарушающего благосостояние организма, и привлечение к себе всех благоприятствующих условий.

Половой инстинкт, проявляющийся первично в стремлении к половому общению или эротизму, влечет за собой в виде дальнейшего следствия к излишнему стремлению к нарядам и самоукрашению, затем к кокетству и к флирту, а в патологических случаях к циническим заявлениям и выходкам, к стремлению обнажать себя, к бесстыдным действиям и поступкам.

Социальный инстинкт, имея в основе своей привязанность к своим близким, при своем развитии приводит к взаимопомощи и к приспособлению человека к социальной жизни вообще, к разделению труда, к развитию альтруистических действий в смысле принесения пользы другим, к защите общего блага и геройским поступкам, а в патологических случаях — к излишней навязчивости при общении с другими, к неуместным объятиям, к ненужной и беспорядочной раздаче своего имущества всем и каждому и т. п.

Таким образом, при более широком понимании сложных органических рефлексов дело идет уже не только об инстинктивных, но и о личных рефлексах, стоящих в самом тесном соотношении с инстинктами, ибо большее или меньшее развитие и проявление того или иного инстинкта приводит неизбежно к соответствующим особенностям в действиях и поступках личности.

Наряду с прирожденными сложными органическими рефлексами мы имеем и приобретенные рефлексы сложного органического характера, которые вырабатываются под влиянием жизненных условий и становятся столь прочными, что заявляют о себе как потребности, неустранимые или почти неустранимые силами самого индивида. Это суть приобретенные сложные органические рефлексы, укоренившиеся в связи с привычными раздражителями, действующими на органическую сферу.

Сюда должны быть отнесены приобретенные сложные органические рефлексы в форме патологических навыков, которые благодаря частому повторению укореняются настолько, что становятся как бы второй натурой человека. Речь здесь идет о таких привычных актах, как привычное курение, привычное потребление вина, наркотиков и т. п.

В этих случаях в связи с установившимися благодаря привычке внутренними раздражителями, приводящими почти к непреодолимому стремлению осуществлять привычное действие, высший раздражитель, сделавшийся привычным, является всегда тем стимулирующим агентом, который возбуждает привычное действие. Вид табака, вина или других привычных наркотиков, как известно, у наркоманов возбуждает тотчас же стремление покурить, выпить или наркотизировать себя.

Наследственно-органические рефлексы, или инстинкты, представляют собой не простые рефлексы, как полагают некоторые из физиологов, а обыкновенно цепь рефлексов, возбужденных химическими побудителями, переходящими из области желез внутренней секреции и химизма крови в мозг. Доказано, например, что при голоде главным фактором, обусловливающим стремление к пище, является химический состав голодной крови, лишенной необходимых для питания тканей продуктов, а стремление к воздуху при задушении зависит от недостатка кислорода в крови. Известно, что перерезка всех вообще нервов кишечника не устраняет пищевых движений у животных.

Что касается полового инстинкта, то его возникновение в связи с секрецией половых желез — факт, давно известный в науке, и новейшие опыты Штейнаха, Воронова и Заводовского лишь подробнее осветили этот вопрос. Между прочим, известно, что у птиц с половым инстинктом связан и строительный инстинкт — свивание гнезд, и оказывается, что птицы-кастраты гнезд не строят. Материнский инстинкт у млекопитающих — кормление детенышей — связан с нагрубанием молочных желез и пополнением их молоком, а это всецело зависит от желтых тел и выделения ими лютеоварина.

Инстинкт самосохранения также стоит в связи с отделением гормона надпочечников — адреналина, а он действует раздражающим образом на симпатическую нервную систему, которая иннервирует не только гладкую мускулатуру, но, по новейшим исследованиям, и скелетную, а это объясняет тот рефлекс настораживания, который при этом обнаруживается.

Социальный инстинкт не является прирожденным, а начинает развиваться в период вскармливания, но и тут, по-видимому, не обходится дело без участия гормонов. Дело в том, что высасывание материнской груди возбуждает желтые тела матери, приводя к усиленному выделению лютеоварина, а материнская ласка возбуждает половые железы ребенка. Это основные органы, с которыми теснейшим образом связаны привязанности.

Сон представляет собой также наследственно-органический рефлекс, биологически выработавшийся как защитная реакция на переутомление, и детальные исследования Пьерона (Ріегоп) и Лагранжа (Lagrange) не оставляют сомнения, что сон обусловливается если не исключительно, то в большой мере самоотравлением продуктами обратного метаморфоза. Однако и здесь играют роль реакции в основном, если не исключительно, на внешние воздействия окружающей среды и, следовательно, связанные с индивидуальными приобретениями и опытом. Казалось бы, этот акт обусловлен одной органической основой, однако он требует для своего осуществления определенных условий, связанных с личным опытом, — предварительно лежачего положения, соответственной тишины и т. п.

В практических целях представляется особенно важным более подробное выяснение условий развития органического рефлекса социальности, вследствие чего мы остановимся на нем несколько подробнее.

«Благодаря бесчисленным классификациям,— говорит Н. Вавулин (Вавулин Н. Безумие, его смысл и ценность. СПб., 1913), — мы узнали о так называемых органических, невропатических, токсических и других психозах, но почему один человек мрачен, а другой весел, один аскет, а другой эротоман, один скряга, а другой расточитель, один кончает жизнь самоубийством, а другой без шарфа и галош не выйдет даже и в сухую погоду — эти вопросы оставались в психиатрии без ответа». Несомненно, что в этом отношении на характер и индивидуальные особенности человека оказывает влияние его физическая конституция с особенностями ее гормональной организации, вследствие чего и социальное поведение человека стоит в известной мере в связи с биологическими условиями его организации. Но также несомненно, что в этом отношении огромное значение имеет как воспитание, так и окружающая среда.

Нельзя забывать, что личность развивается в сообществе себе подобных и от самого детства окружена заботами родителей и близких. Это закладывает в природу человеческой личности подчинение общественным интересам, во всяком случае и в той мере, в какой не нарушаются насущные интересы самой личности. Впоследствии общественность личности закрепляется товарищескими отношениями и сотрудничеством, неизбежным в социальной жизни.

Таким образом, наряду с личными интересами, осуществляемыми с помощью соответствующих защитных или оборонительных, а в случае надобности и наступательных рефлексов, личность всегда проявляет в той или иной мере и общественность в смысле соответствующих рефлексов, совокупность которых может быть названа социальным поведением. Сюда относятся выражения любви и привязанности к своим детям, к семье и близким, чувства товарищества к сверстникам. Эти проявления неодинаково развиты у различных лиц — у одних в большей мере, у других в меньшей, но в нормальных условиях они существуют у всех в той или иной степени в зависимости от воспитания и жизненных условий.

Помимо вышеуказанных проявлений социальное поведение выражается в большей или меньшей общественности, т. е. в стремлении поступиться своими интересами в пользу других и, наконец, в умении поддерживать и даже создавать общественные действия и вообще заинтересовывать общественными интересами других. Лица с более выраженными общественными проявлениями, вполне естественно, становятся центральными фигурами, вокруг которых собираются все, у кого не заглохли общественность и стремление к сотрудничеству.

Каждая личность есть продукт не только длинной цепи предков, передавших ей свое наследство в виде способности к развитию, особых наклонностей в характере этого развития, особого типа в характере самого сложения, неодинакового развития воспринимающих аппаратов и различий в темпераменте или различных способов реагирования, а следовательно, и поведения, но еще и результат ее приспособления к окружающей природе и социальной среде, что служит основанием для создания индивидуального опыта, состоящего из запаса приобретенных сочетательных рефлексов. Первые условия развития личности мы назовем конституциональными, вторые — космосоциальными. Ранее всего рассмотрим эти последние условия.

Влияние климата и окружающей природы на развитие личности понятно для всех и не требует пояснений. Поэтому наша задача в этом случае сводится в основном к выяснению влияния социальной среды на личность, ибо оно имеет первенствующее значение в каждом вообще случае. Социальная среда действует на личность главным образом путем подражания, внушения и убеждения. Поэтому мы должны заняться прежде всего выяснением природы подражания.

Непосредственное воздействие, или индукция, о которой я говорю в коллективной рефлексологии, имеет значение главным образом в толпе, а поэтому нет необходимости здесь говорить об этом способе взаимного воздействия между людьми, тем более что он и не всеми авторами признается.

Не вдаваясь в подробности, заметим, что так называемое рефлекторное подражание должно быть сведено на само подражание, ибо это не есть творческий акт, а простое перенимание. Перенимать же можно лишь то, что уже либо было в собственном опыте, если не в таком же самом виде, то в виде, очень близком виденному или слышанному, либо существует хотя бы в виде расположения к возможности выполнить виденное и слышанное.

Возьмем маршировку — почему она заставляет подражать? Потому что мерный шаг был в нашем прежнем опыте и осуществлялся под определенный такт музыки или иных звуков, отбивающих мерный ритм. Теперь, когда музыки нет, мерные удары шагов заставляют под их такт сокращаться мускулы наших ног. Возьмем песню — почему она возбуждает подражание? Потому что звуки уже выполнялись нами ранее под контролем слуха, и поэтому подражание мотиву новой песни есть как бы воспроизведение звуков, уже бывших в нашем опыте, или по крайней мере сложившегося навыка управлять своим голосом под контролем слуха.

Возьмем народные танцы — почему они возбуждают подражание? Потому что плясовые движения уже выполнялись нами ранее под определенный звуковой такт, и мы приобрели навык сокращать мышцы ног под тот или другой звуковой такт. Почему зевок или улыбка вызывают подражание? Потому что мы сами легко осуществляли и то, и другое при соответствующих условиях, независимо от полезности для нас данного действия. Иначе говоря, подражание в этих случаях сводится в значительной степени к самоподражанию и выполняется везде и всюду, действуя путем «заразы». Само собой разумеется, что это рефлекторное подражание осуществляется тем легче, чем больше навыка в соответствующих движениях, ибо всему совершенно новому для человека подражать всегда трудно.

Улыбке подражают более всего, когда она уместна, зевают легче за зевком других, когда человек утомлен и близится время сна либо когда человек угнетается однообразием внешних раздражителей.

На рефлекторном подражании основано действие «заразы», известной как в мире животных, так и в мире человека. Когда сторожевой в стае птиц спокойно стоит, озираясь вокруг себя, стая продолжает пожирать свой корм, но как только сторожевой взмахнет крыльями и взлетит, так тотчас же поднимается вместе с ним вся стая и улетает вслед за ним. То же и среди сухопутных животных: действия вожака вызывают в стаде подражание непосредственным путем. То же заразительное действие мимикосоматических рефлексов мы видим и в толпе людей, которое проявляется уже с раннего детского возраста: человек, вступая в оживленное общество, сам заражается общим оживлением; при виде слез некоторые люди не могут удержаться, чтобы не заплакать; о заразительном действии зевка речь была уже выше.

Наконец, напомним о роли примера в общежитии. Воздействие старших на детей, учителя на своих учеников, примера видных общественных деятелей, а также передача нервных судорожных состояний от одного лица к другому — все это общеизвестно. Но при общении отдельных лиц заражающее действие проявляется далеко не в такой мере, как в толпе, где действует с особенной силой так называемое массовое подражание, которому трудно противостоять, потому что на каждую единицу воздействует не одно лицо, не один только вожак или оратор, а целая масса окружающих лиц, уже в известной мере зараженных одними и теми же импульсами, готовыми разразиться движением. Потому-то такие сочетательно-рефлекторные комплексы, сопровождающиеся положительным мимико-соматическим тонусом, как религиозные и политические (и в том, и в другом случае обещание всяческих благ), распространяются чаще всего не столько путем обмена планомерно развиваемыми словесными рефлексами, сколько путем прямой «заразы». Поэтому в дни исторических переворотов вообще сила подражания и «заразы» имеет гораздо более серьезное значение, нежели это можно себе представить.

Однако подражание есть и не столь непосредственное, не простое рефлекторное, а сочетательно-рефлекторное, или подражание высшего порядка. Это подражание исходит из отношения к стороннему как к чему-то высшему, которое растормаживает рефлексы в целях совершенствования, являющегося в культурном мире результатом соревнования, стимулом всякой общественной жизни. Такое подражание проходит стадию анализа и сравнения, чтобы обозначить этим «высшее», и самоосуществляется путем изучения тех рефлексов, которые создали высший образец. Это подражание детей старшим, это подражание ученика своему учителю, это подражание даровитых людей гениальным творцам и т. п. Здесь раздражитель должен быть и новым, и оригинальным, и получающим то или иное общественное значение, ибо только такой образец-модель может быть достаточным стимулом для этого вида подражания.

С развитием словесных рефлексов получает значение наравне с воздействиями, рассмотренными выше, воздействие словом, которое может осуществляться в форме внушения и убеждения. Слово, как мы знаем, представляет собой знак, явившийся в результате замещения им соответствующих реальностей, и этот знак может действовать подобно самой реальности, вызывая тот акт, который замещается данным словом как знаком.

Таким образом, под внушением мы и понимаем непосредственное действие слова как знака. Когда это слово исходит от высшего лица, порабощающего в силу социальных условий другое лицо, слово-внушение становится приказом наподобие команды. При этом слова «иди» или «беги» могут быть простым внушением, приводящим непосредственно к действию, так же как одно произнесение слова «зевота» вызовет зевание столь же непосредственно, как и само зевание. Но те же слова «иди» и «беги» могут быть и командой-приказом, когда оно опирается на авторитет и силу старшинства или власти, имеющую в значительной мере то же внушающее значение. Таким образом, слово-внушение действует как стимул «заразы» в случае непосредственного его воздействия на человека, если невозможна более подробная ориентировка, как это бывает, например, при панике, обусловленной внезапностью какого-либо угрожающего события. Слово-приказ наряду с внушением действует еще и в результате подчиненности и неизбежности выполнения действия вследствие условий общественных отношений.

Надо иметь в виду, что внушение встречает естественное противодействие в активном сосредоточении, которое, руководя планомерным, так называемым логическим движением сочетательных рефлексов, не допускает внушению осуществиться. Можно даже сказать, что здесь дело идет к особой самозащите от внушающих влияний со стороны других. Нет надобности распространяться о значении этой самозащиты, с помощью которой обороняется личность в той или иной мере от внушающего воздействия других и которая заставляет обратиться к развитию и культивированию своих собственных рефлексов. С подавлением активного сосредоточения, вызываемым искусственным путем при гипнотизировании, внушаемость, естественно, повышается до не наблюдаемой в обычных условиях степени.

Некоторые данные заставляют предполагать, что наряду с внушением имеется и непосредственное воздействие путем прямой передачи энергии одного лица другому (См.: Бехтерев В. М. Вопросы изучения и воспитания личности. Пг., 1920. Вып. 2; 1921), иначе немыслимо объяснить так называемое мысленное, или непосредственное (без слов), внушение, действующее на расстоянии при таких условиях, когда не могло быть никакого другого способа передачи (например, передача через стену в другую комнату, где находится перцепиент, или на еще большее расстояние). Но этот вопрос еще требует дальнейших выяснений, и потому мы не будем о нем распространяться далее.

Наряду с внушением следует иметь в виду и самовнушение, которое также связано с мимическим тонусом. Здесь мимический тонус как бы предопределяет те или другие рефлексы, которые фиксируются благодаря ему без участия так называемого логического аппарата.

Что касается убеждения, то в этом случае имеется другой способ воздействия одного лица на другое, который опирается на анализ и синтез и состоит из приведения доводов, основанных на результате человеческого опыта. Ясно, что этот путь воздействия приводит к возбуждению у слушающего лица ряда сочетательных рефлексов, являющихся результатом как своего личного опыта, так и опыта других, передаваемого словом же. И только в случае перевеса доводов в пользу определенного действия убеждение вызывает со стороны слушающего лица осуществление последнего. Эта форма воздействия, таким образом, уподобляется той высшей форме подражания, о которой речь была выше, но посредником данного подражания здесь является слово как знак реальности в его разнообразных формах и сочетаниях.

Другая форма воздействия социальной среды на личность есть соревнование. Немыслимо представить себе ни одного общества без соревнования, которое представляет собой важнейший стимул к совершенствованию и изобретениям. Соревнование есть результат проявления индивидуальных черт у личности, которая имеет врожденное стремление в силу своей особенности выделять себя из общественной среды, а это и достижимо, не иначе как путем соревнования, т. е. выделения себя какими-нибудь преимуществами в отношении, например, творческой деятельности.

Из вышесказанного ясно, что подражание опирается на способность растормаживания или воспроизведения, тогда как соревнование опирается на активность личности, которая черпает свои силы в подъеме энергии, связанном с взаимным общением людей и их сотрудничеством. Очевидно, что с упавшей энергией соревнование окажется недействительным, а для творчества не будет места, тогда как подражание, по крайней мере рефлекторное, даже выигрывает при упадке энергии.

Таким образом, взаимоподражание, взаимовнушение, взаимоубеждение и соревнование — вот факторы, благодаря которым обусловливается развитие личности, получившей соответственные задатки к развитию по наследству от предков. Вследствие этого личность, начиная с младенческого возраста, воспринимает более или менее пассивно привычки, обычаи и взгляды окружающей среды и таким образом приобретает известную установку в отношении своих действий на определенные ситуации.

При всем том личность вследствие своей активности, основанной на запасе энергии, не просто приобретает для себя и усваивает сочетательные рефлексы окружающих лиц, но и воспроизводит их с теми или иными комбинациями благодаря своим прирожденным качествам. С другой стороны, и соревнование, возбуждая активные силы личности, приводит к переработке приобретаемых сочетательных рефлексов, благодаря чему личность, будучи продуктом среды и наследственности, в своей сочетательнорефлекторной деятельности является отражением социального фактора, в той или иной мере переработанного собственными силами.

Если мы теперь спросим себя, что же такое личность, то должны будем признать, что она представляет собой совокупность различного рода наследственно-органических, ориентировочных, мимико-соматических, символических и личных рефлексов, которые, будучи приобретенными путем унаследования и личного опыта, отражают в себе характер окружающей среды и те наследственные задатки, которые личность заимствовала от предков по праву своего рождения.

Что касается анатомо-физиологических оснований органических рефлексов (инстинктов), то новейшие исследования не оставляют сомнения в том, что хотя собственно рефлекторная часть таких инстинктивных процессов, как еда и пассивные половые отправления самки, возможна и у животных, лишенных мозговых полушарии, но собственно сочетательнорефлекторная деятельность тех и других отправлений под влиянием специфических раздражителей внешнего характера происходит при участии мозговой коры, на поверхности которой, по исследованиям моей лаборатории, могут быть отмечены области, служащие для движений желудка и кишок, для отделения желудочного сока и слюны, а также области, раздражение которых вызывает эрекцию мужского полового органа и движения влагалища и матки.

Далее, исследования, произведенные в моей лаборатории, дают основание утверждать, что с устранением вышеуказанных областей коры соответствующие рефлексы временно ослабляются или выпадают, но с течением времени обычно вновь восстанавливаются.

Отсюда ясно, что инстинктивные потребности по отношению к пище и половым отправлениям, имея своим первичным стимулом органические процессы, выполняются, с одной стороны, рефлекторно благодаря раздражениям, исходящим из самих половых органов, с другой стороны, сочетательно-рефлекторным путем вследствие раздражения других органов, стоящих в определенном соотношении с органическими отправлениями раздражения, достигающего мозговой коры, где оно переносится на соответствующие области, служащие началом центробежных приводов.

Теперь коснемся социального рефлекса. В его здоровом основании лежит, очевидно, биологический закон социальной взаимопомощи, возбуждающий при посредстве высших воспринимающих органов общую стеническую реакцию. Поэтому социальный инстинкт заглушается лишь с устранением трех высших воспринимающих органов: зрения, слуха и осязания, имеющих каждый свои сочетательные области в мозговой коре.

4.3. Речевые сочетательные (символические) рефлексы

В общественной жизни человека, однако, получила преобладающее развитие система сложных звуковых сигналов (Бехтерев В. М. Общие основы рефлексологии. Л., 1926 г.) в форме словесной речи. Происхождение ее, как мной было показано в свое время в особой работе, объясняется с точки зрения сочетательных рефлексов как развитие из прирожденных звуковых рефлексов «ох», «ой», «ах», «ай», «нну», «тпрр», «ух», «увы», «га», «кха» и т. п., получающихся в определенных условиях жизнедеятельности организма, и из рефлекторного звукоподражания, основанного, как я показал в другом месте, на самоподражании. Первые образуют первичную речь, когда они употребляются как сочетательные рефлексы в форме междометий, вторые — когда употребляются в форме знаков того объекта, подражанием которого они являются. Все дальнейшее усложнение словесных знаков объясняется осложнением первичных знаков придыханиями, приставками, удвоениями, избирательным обобщением, дифференцировкой, заимствованиями и суффиксами.

Однако словесные знаки, как и все вообще сочетательные рефлексы, вступают во взаимную связь сообразно тем соотношениям, в которых обозначаемые ими объекты находятся в нашем окружении. Отсюда, например, происходит постоянная связь обозначения предмета как последующего с активным или пассивным действием этого предмета. Так, человек ходит, бежит, сидит, лежит и т. д. Слова, определяющие качество, естественно сочетаются с подлежащим: человек хороший, дурной, интересный и т. п.; обстоятельства времени, места и качества действия естественно следуют за сказуемым как дополнения, определяющие время, место и качество действия. Таким образом, путем жизненного опыта выработалась связная логическая речь, механизм которой в форме так называемых силлогизмов, как основанный на установившихся связях словесных знаков, мог быть воспроизведен и представлен в виде «логической машины», подобно тому как и механизм счета мог быть воспроизведен особой «счетной машиной», или арифмометром.

В речевых рефлексах, представляющих собой символические рефлексы, мы имеем синтез человеческого опыта, выраженного в особых звуковых знаках; эти символы связаны с предметами, с их качествами и состояниями, обусловленными той или иной причиной, с их действиями, с целевой установкой, с их отношением к личности своей или чужой. Это легко показать на следующем примере, где в последовательном порядке применяются все эти символы: «Лошадь гнедая, уставши после езды, бежит к месту стоянки; мне приятно смотреть, как и всем другим, как жадно она принимается есть сено».

Все действия человека или какого-либо предмета, все его состояния, все качества действий и состояний человека или предмета на основании опыта и условий прочно сочетаны с определенными словесными знаками как символами: человек идет, терновник колет, человек скучает, но работает хорошо, не грустя. Все взаимоотношения между людьми и предметами в свою очередь на основании опыта также сочетаны с определенными словесными символами.

Врач, больной, солдат, директор, служащий — все это символы, сочетанные с определенными взаимоотношениями, с характером соподчиненности одного другому, но соподчиненности в определенной внешней обстановке, например, в строю, в том или ином учреждении, в больнице. Отсюда следует словесный символ в виде приказа начальствующего или распоряжения к подчиненным, старшего к младшему: иди, принеси, дай и т. п.

Те или другие соотношения между предметами и действиями или состояниями привели и к определенной форме связи между символами: человек идет, дом горит и т. п.

Сходство предметов в каком-либо отношении дало основание к родовому символу, например насекомое, дерево, цветок, затем к еще более общим символам, например животное, растение, наконец, к еще более широкому обобщающему обозначению — живая природа. Отсюда ясно соотношение между частным и общим: насекомое—животное, цветок—растение и т. п.

Обозначение места действия или происшествия (там, здесь) и качества действия (хорошо, дурно) соответствующими символами уточняет речевую символику, а союзы обозначают связь между символами в прямом сочетании тех предметов, действий или происшествий, которые этими символами обозначаются.

Не забудем, что символы имеют более или менее условный характер. Поэтому один и тот же символ в зависимости от соотношений между лицами и от обстановки получает различное значение, например «ступай к черту», сказанное незнакомому лицу, получит значение тяжкой обиды и вызовет соответствующую реакцию возмущения, тогда как то же заявление, сделанное приятелю, может вызвать лишь безобидную улыбку. Поэтому речевые рефлексы сообразуются всегда с условиями окружающей среды. Что может быть сказано в одной среде, не может быть допущено в другой.

Даже простые междометные символы — эти первичные сочетательные символические рефлексы — получают неодинаковое значение в зависимости от обстановки и окружающих условий. Например, слово «ах» может выразить испуг или общий подавляющий рефлекс в одном случае и, наоборот, общий оживляющий рефлекс — в другом. Кроме того, на значение словесного символа оказывает влияние и интонация речи. Одно и то же слово, произнесенное одним тоном, вызывает одну реакцию, а то же слово, произнесенное другим тоном, вызывает совершенно иную, иногда противоположную реакцию. Отсюда ясно, с какой сложностью соотношений мы имеем дело при исследовании речевых рефлексов.

Богатство речи и сама форма ее далеко не одинаковы даже в здоровом состоянии личности, что зависит от той или иной ступени развития, от характера языка, от культуры вообще и от индивидуальных особенностей речевого аппарата.

Какие в этом отношении могут существовать различия, показывает тот факт, что дикари пользуются в обиходе 2—3 сотнями слов при почти полном отсутствии отвлеченных обозначений, тогда как Мильтон в своих произведениях использовал 8 тыс. слов, Шекспир — до 15 тыс., а по Хольдену (Holden Е. S. Transactions of the American philological association. 1885.), современный взрослый человек может обладать запасом более 30 тыс. слов.

Много данных собрано в литературе и относительно развития детской речи. По данным Прегера (Preger), у двухлетнего ребенка запас слов колеблется от 397 до 484, по другим авторам — несколько больше, что зависит и от индивидуальности ребенка, и от условий его содержания, причем в речи ребенка обращает внимание богатство существительных (около половины вышеуказанного числа) и недостаток так называемых отвлеченных сверхконкретных слов, которые вообще усваиваются позднее конкретных.

В зависимости от индивидуальности скорость смены слов у здоровых лиц может быть неодинаковой, что связано, с одной стороны, с конституцией, обусловливающей медлительный или быстрый тип. Но все же у здоровых лиц скорость смены речевых рефлексов колеблется в определенных, хотя и растяжимых в довольно значительной мере, границах.

Имеется ряд исследований, относящихся к характеру речевых сочетательных рефлексов у взрослых. Следует отметить исследования Ашаффенбурга (Aschaffenburg), осуществленные на ряде здоровых лиц. Оказалось, что так называемые внешние сочетания (по смежности во времени и в пространстве, по сходству) и первичные сочетания значительно преобладают над внутренними сочетаниями (по соподчинению, предикативной связи и причиннои зависимости). Первые стоят ко вторым в пропорции 60 : 40, хотя в отдельных случаях наблюдаются колебания как в ту, так и в другую сторону. В состояниях утомления и истощения, между прочим, выступают в большом количестве привычные сочетания и сочетания по созвучию, тогда как в нормальных условиях эти созвучные сочетания занимают очень скромное место.

В речевых рефлексах мы встречаемся с одним общим для всех людей явлением в виде последовательной связи речевых знаков в форме предложений и суждений, которые в свою очередь могут быть связаны с мимикосоматическими рефлексами и рефлексами поведения. Отсюда ясно, что если мы имеем планомерную последовательную связь словесных знаков, которая в наиболее правильной форме характеризуется главной посылкой с подчиненной ей малой посылкой и вытекающими отсюда конечным выводом и так называемым умозаключением, то эти связи словесных знаков, под формой которых обычно протекают речевые рефлексы у всякого развитого человека, регулируются чисто внешними условиями, вытекающими из необходимости использовать слово как самодовлеющий рефлекс, подобно тому как человек, желающий осуществить какую-нибудь сложную, незнакомую ему работу, должен повести ее в целях экономии сил в определенном порядке, шаг за шагом, дабы таким наилучшим образом подойти к определенному конечному результату.

То, что обозначают логикой в словесной связи, есть в сущности воспроизведение пространственных или последовательных отношений, испытанных ранее самим данным лицом или другими лицами рефлексов. У человека, увидевшего деревце, убедившегося в вырастании его из семени, устанавливается последовательная связь между двумя ориентировочными рефлексами, вызванными видом семени и растущего растения. Поэтому один из этих ориентировочных рефлексов, вызванный тем или иным способом, последовательно возбуждает другой ориентировочный рефлекс в силу установившейся связи. Мы будем иметь и связь слов: дерево вырастает из семени. Наблюдая тот же самый факт в отношении каждого из растений или получая сообщения о результатах опыта других в том же смысле, мы путем обобщения получаем следующую связь сочетательных словесных рефлексов: каждое растение вырастает из семени. С одной частью этого сцепления рефлексов, именно со словом «растение», мы связываем здесь на основании опыта всякий вообще предмет, сюда относящийся (в чем мы убедимся тем же опытным путем), и ассоциируем с ним наш или чужой опыт относительно вырастания растения из семени.

Отсюда получается такого рода связь словесных рефлексов: каждое растение вырастает из семени, елка есть растение, елка вырастает из семени. Такая связь словесных рефлексов обозначается логической связью.

Само собой разумеется, что такая планомерная связь требуется тогда, когда мы в жизненном опыте встречаемся с новыми для нас явлениями или намеренно изыскиваем таковые. Поэтому выявление новых математических соотношений, так же как и доказательство новых научных фактов, осуществляются при посредстве такой именно связи словесных рефлексов. Но для известных уже фактов эта связь существенно укорачивается и в математике, и в других науках, а тем более в жизни. Никто ведь не нуждается в доказательствах, что елка есть растение, так же как никто не нуждается в доказательствах, что каждое растение вырастает из семени. Это признается как не нуждающаяся в новом подтверждении истина, а поэтому мы довольствуемся в обыденной речи заявлением, что «елка вырастает из семени».

Когда мы встречаемся в опыте с постоянным следованием одного явления за другим, мы путем сочетательной деятельности устанавливаем зависимые отношения этих явлений или между собой, или с третьим внешним фактором и обозначаем эти отношения в словесных рефлексах в форме зависимой связи явлений. Эти отношения опять же заимствованы нами из опыта. Пилой мы распиливаем дерево, топором раскалываем дрова, при этом мы связываем соответственные словесные знаки в такое соотношение: «Я двигаю пилой по дереву, дерево распиливается, следовательно, распиливание дерева зависит от движения по нему пилы». Или: «Я ударяю острием топора по полену, полено раскалывается, следовательно, раскалывание полена зависит от удара по нему острием топора». Ясно, что здесь мы имеем то же планомерное сцепление словесных рефлексов, но уже по отношению к прямому следованию друг за другом конкретных явлений, ни одно из которых не обозначается родовым словесным знаком.

Однако тот же опыт показывает, что для двух даже постоянно следующих друг за другом явлений не всегда существует зависимое отношение, ибо встречаются случаи, когда последовательность двух явлений может обусловливаться каким-либо третьим явлением. Например, за весной всегда следует лето, за летом — осень, а за осенью — зима или за утром всегда следует день, за днем — вечер, а за вечером — ночь. И, однако же, оба последовательных ряда явлений обусловливаются не зависимостью одного явления от другого, а зависимостью от третьего явления: в первом случае — от движения земли вокруг солнца, во втором случае — от движения земли вокруг своей оси. Ясно, что установление зависимых отношений происходит с исключением третьего явления, которым могла бы обусловливаться зависимость постоянного следования одного явления за другим. И только в этом случае мы вправе связать словесные рефлексы, соответствующие этим явлениям, в виде зависимого отношения, т. е. вправе сказать, что последующее явление зависит от первого. В другом случае, руководствуясь тем же опытом, мы должны иметь в виду, что второе событие не всегда есть следствие первого.

Нельзя упускать из виду, что в практике так называемые личные рефлексы чаще всего сообразуются с определенными конечными целями, которые проистекают из нашего опыта или опыта других. Например, нам нужно есть хлеб, а его у нас нет; мы должны взять деньги и пойти в лавку или передать деньги кому-либо другому, чтобы тот пошел в лавку и купил хлеба; после чего хлеб должен быть еще разрезан на ломти и подан на стол. Все это уже было неоднократно в опыте. Но условия могут меняться. Мелких денег может не оказаться, их надо еще разменять; в одной лавке хлеба может не оказаться, надо пойти в другую и т. д. Однако, как бы не менялись внешние условия, связью рефлексов руководит все время конечная цель, которая тесно связана с физиологической потребностью, вытекающей из основного органического импульса, обусловленного голодом. Этот-то органический импульс, называемый потребностью, и определяет связь разнообразных сочетательных рефлексов, которая может изменяться сообразно изменяющимся условиям, но все же всегда в конечном итоге обусловливается данными прошлого опыта. В связи с тем что в данном случае связь сочетательных рефлексов является следствием одного детерминирующего импульса, возникающего из состояния голода и характеризующегося потребностью есть, мы и обозначим эту связь сочетательных рефлексов детерминантной.

Надо заметить, что эта связь сочетательных рефлексов основывается также на установившихся путем опыта между теми или другими рефлексами зависимых отношениях, но все же в этих последних не содержится ничего такого, что напоминало бы связь, обусловленную детерминантным импульсом, а потому мы и выделяем ее в особую категорию. Такого же характера детерминантная связь устанавливается и между словесными рефлексами, и мы в сущности обычно пользуемся ею при беседе с другими лицами. Когда вы слушаете лекцию о том или другом предмете, вы слышите целый ряд связанных между собой предложений, которые могут занять целый час, и все для того, чтобы достичь конечной цели — того или иного доказательства или разъяснения. И здесь точно так же обстоятельства могут меняться, например в случае лекции по опытным наукам — в зависимости от хода опыта, производимого на лекции, а в случае клинической лекции — в зависимости от изменчивого состояния больного и индивидуальных особенностей его болезненного состояния, выясняющихся на самой лекции.

Детерминирующим импульсом — раздражителем здесь будет необходимость в первом случае доказать определенное научное положение, подводя итог всем тем данным опыта, которые представляют собой материал (в виде посылок) для доказательства этого положения, а во втором случае — установить точный диагноз болезненного состояния, руководствуясь всем собранным о больном материалом (опять же в форме ряда посылок), приводящим к конечному итогу, состоящему в установлении диагноза болезни.

Когда человек нуждается в устранении препятствий, которые заграждают ему начатый путь, он отыскивает, руководствуясь прошлым опытом, все способы, чтобы устранить препятствие или его обойти, иначе говоря, найти новый путь для создавшегося положения. Здесь детерминантным раздражителем является задача, выясняющаяся самой ситуацией и определяющая направление и связь личных сочетательных рефлексов в форме действий, приводящих к разрешению задачи. Таким путем, между прочим, идет изобретатель, и этим же путем осуществляется научное творчество, состоящее в достижении новой истины, выраженной в словесной форме.

Надо заметить, что в иных случаях характер связи между сочетательными рефлексами обусловливается не детерминантным импульсом, возникающим из той или другой потребности, а внешними детерминирующими условиями. Например, показалась грозовая туча с начавшимся громом и мы спешим убрать все, что могло бы быть смочено дождем, со двора и с балконов, а затем закрываем во всем доме двери и окна. Здесь детерминантным условием оказывается не внутренний импульс, а внешнее обстоятельство, от нас совершенно не зависимое. Такую связь сочетательных рефлексов мы будем обозначать внешней связью рефлексов.

То же самое имеет силу и по отношению к словесным сочетательным рефлексам. Например, на небе мы усмотрели комету и призываем других ее посмотреть, а затем начинаем рассуждать с ними о яркости кометы, о ее положении среди созвездий, о ее хвосте, его направлении и вообще обо всем, что касается самой кометы и всех связанных с ее появлением условий, а также об известных нам научных данных, относящихся к кометам вообще и к данной комете в частности, если она была предсказана и о ней было сделано соответствующее сообщение. Следовательно, и здесь мы имеем внешне обусловленную связь словесных сочетательных рефлексов.

Однако существует и более свободная комбинация сочетательных рефлексов, когда связь между ними устанавливается под руководством того или другого мимико-соматического состояния. По этому пути идет творчество в искусстве. Будет ли речь идти о ритмической композиции при посредстве словесных рефлексов (поэзия), или о двигательных рефлексах, осуществляющих под контролем глаза художественные комбинации красок на полотне (живопись), или о двигательных рефлексах, извлекающих под контролем слуха мелодичные звуки из голосового аппарата (пение) либо из музыкальных инструментов (музыка), или о двигательных рефлексах, осуществляющих под контролем осязания и зрения объемные формы (ваяние), или о двигательных рефлексах, осуществляющих своей сменой и формой определенные ритмические движения (хореография), или, наконец, о рефлексах, осуществляющих соответствующие пропорции и ритмы в постройках (архитектура), — во всех этих случаях связь и последовательность сочетательных рефлексов устанавливаются в соответствии с определенным мимико-соматическим тонусом и руководящим планом, являющимся здесь главным и детерминирующим условием.

Вышеуказанная форма связи представляет переход к той форме, когда детерминирующим условием сочетательных связей является исключительно мимико-соматический тонус. Этой форме в нормальном состоянии человека соответствует мир грез, фантазии и сновидений, отдаленный от действительности и мало или вовсе с ней не считающийся. Как известно, дети, отдавшись полету своей фантазии, признают себя героями, принцами, великими изобретателями, совершенно не считаясь с действительностью, стоящей в полном с ней противоречии. То же самое случается и со взрослыми фантазерами.

Сновидения часто закрепляют в форме своеобразной фантастической канвы те вожделения и те опасения, которые развиваются явным или более скрытым образом и в бодрствующем состоянии. Примитивные народы этот мир грез и сновидений переносят в форму более или менее признанных верований, носящих явно фантастический характер. При сопоставлении этих явлений с действительностью нетрудно признать в них явное с ней противоречие и соответственно совершенную практическую бесполезность развития такой связи сочетательных рефлексов, однако этого или вообще не делается, или не делается многими, а, наоборот, в силу упрочившейся связи уделяется этим сочетаниям определенное внимание, подобно тому как многие доверяют сновидениям как действительной реальности.

Таким образом, мир грез, фантазии и суеверия становится на место действительности. Попробуйте разуверить простолюдина в колдовстве. Он с вами может быть и согласится, а все-таки при случае отправится к колдуну. Попробуйте уверить тех, кто отплевывается и стучит при произнесении слова «черт» или выбегает из-за стола, когда за ним сидящих оказалось 13 — так называемая «чертова дюжина», и вы убедитесь, что, как бы человек не соглашался с вашими доводами о вздорности этих предрассудков, на деле он все-таки будет оставаться во власти суеверий. То же относится и к предрассудкам и предубеждениям, т. е. укоренившимся неправильным толкованиям тех или иных явлений.

Религия в свою очередь обусловливает реализацию сочетательных рефлексов, имеющих свои корни в мимико-соматической сфере. И человек начинает верить, предполагая возможность обеспечения своего будущего существования после действительной смерти, оправдания своего теперешнего поведения, ограждения себя от грядущих опасностей и т. п.

Эти и подобные формы связи словесных и иных сочетательных рефлексов, руководимых мимико-соматическими состояниями в форме вожделений и опасений, приобретают особое значение в патологии, особенно у глубоких дегенератов, шизофреников и паралитиков, где такие связи сочетательных рефлексов образуют нередко поразительную по разноречию с действительностью канву бреда, доходящего до очевидных для всех и каждого нелепостей, не признаваемых нелепыми лишь самими больными.

Так как с помощью символических рефлексов вообще и речевых в частности не только устанавливаются отношения личностей к окружающему миру, но и осуществляются самоопределение личности и оценка ею всего своего поведения в настоящем и прошлом, то мы и должны различать в последующем изложении речь, с одной стороны, как непосредственный сочетательный рефлекс, а с другой стороны, как отчетный показатель различных проявлений личности в настоящем и прошлом. Так как речь и в том, и в другом случае представляет собой сочетательную связь определенных знаков, относящихся к предметам, явлениям и их взаимоотношениям, а также к своему состоянию, то ясно, что в речевых рефлексах необходимо принимать во внимание не только форму и внешний характер их связи, но и характер их в смысле указания на те предметы и взаимоотношения, к которым относятся эти речевые рефлексы, дабы этим путем выяснить в возможной полноте их соотношения с действительностью.

Не следует забывать, что речевые рефлексы связываются между собой в группы, или комплексы, в связи с теми соотношениями пространственно-временного порядка между объектами, знаками которых они являются. Такие комплексы слов могут быть вызваны первым попавшимся словом или объектом как раздражителем. Достаточно человеку сказать слово или назвать какой-либо предмет, чтобы он возбудил ряд словесных рефлексов, которые у него будут оживляться вслед за произнесенным словом, если, конечно, они по каким-либо причинам не затормозятся. В приведенном случае ряд слов не всегда будет стоять в более или менее привычных сочетаниях.

В другом случае комплекс словесных рефлексов можно вызвать путем детерминирующего словесного раздражителя, если обусловить ответные словесные рефлексы произнесением таких слов, которые находились бы в тесной связи с данным словесным раздражителем: например, мы предлагаем испытуемому назвать или предметы домашней утвари, или все круглые предметы, или все белые предметы и т. п.

Еще более сложную группу словесных рефлексов мы можем вызвать, если предложим испытуемому дать полный ряд словесных рефлексов, так или иначе связанных с каким-либо предметом, например задание как раздражитель может состоять в предложении описать или весну и осень, или лето и зиму, или утро и вечер, или летнюю прогулку и т. п.

В этих сложных словесных формах, естественно, должны выявляться в наибольшей мере индивидуально-социальные качества личности, в силу чего они дают ценный материал при обследовании больных.

Само собой разумеется, что мы можем предложить тот же ответ осуществить на бумаге в виде письменного изложения задания и это будет еще удобнее для оценки тех различных особенностей словесных комплексов, вызываемых заданной темой, в силу того что они будут зафиксированы на бумаге самим больным.

Вполне естественно, что словесные рефлексы могут сочетаться со всеми другими рефлексами, например ориентировочными, мимико-соматическими и сочетательно-двигательными. Так, скажем, предложение подать мороженое к обеду может вызвать и ориентировочный рефлекс, и оживленную мимику, и те или иные двигательные рефлексы, а также выражения и слова с положительным или отрицательным отношением данной личностью к заданному действию. В последнем случае отрицательное отношение может быть обусловлено несоответственным истолкованием самого задания, выраженного в недостаточно вежливой форме, недопускаемой установившимся укладом общественных отношений, или по другим соображениям. Как бы то ни было, такое предложение может вызвать даже резкий мимико-соматический рефлекс в виде гнева, ряда ответных словесных рефлексов того или иного характера и ответных же действий оборонительного характера (например, уход из помещения) или действий наступательного характера в форме угроз, нападения и т. п.

Как мы видели выше, важной особенностью словесных рефлексов является то, что они, будучи знаками внешних и внутренних раздражителей и рефлексов, ими вызываемых, дают возможность обозначать протекший ряд рефлексов и вызвавших их раздражителей, как внешних, так и внутренних, что может быть обозначено словесным отчетом, который еще будет рассмотрен отдельно. Однако отнюдь не все рефлексы и вызывающие их раздражители вступают в связь со словесными рефлексами. Вследствие этого все наши действия и испытываемые состояния могут быть подотчетными и неподотчетными, или безотчетными. Последние подобны тем действиям и состояниям, которые наблюдаются в просонках — состояниях так называемого естественного сомнамбулизма, о которых человек не может давать отчета, подобно тому как не может дать о себе отчета человек, вышедший из глубокого гипноза. Мы впоследствии увидим, что подотчетными являются все те рефлексы, которые протекают при условии так называемого сосредоточения и потому могут оживляться под влиянием того же сосредоточения, с которым связаны и рефлексы, ему же соответствующие.

На основании вышеизложенного становится ясным, почему мы и в патологической рефлексологии не исключаем расспросов больных, но должны иметь в виду, что высказывания больных при этом ни в каком случае не должны служить для выяснения субъективных явлений или так называемых переживаний больных, а должны быть принимаемые исключительно как объективный материал, оцениваемый в сопоставлении с другими объективными же данными поведения, так как эти высказывания лично-больных обычно страдают более или менее значительными искажениями действительности. Эти высказывания больных ни в коем случае не могут служить без тщательной проверки базой для установления того или иного положения, тем более что независимо от искажений, обусловленных сроком, протекшим со времени передаваемых в рассказе событий, и от искажений, обусловленных общим мимико-соматическим состоянием, в котором находился больной в период самих событий, возможны еще искажения и иного рода, обусловленные теми или иными сторонними поводами либо тем, что известно под названием симуляции. Вот почему, еще раз повторяю, словесные показания больных могут быть принимаемы во внимание, не иначе как в сопоставлении с другими объективными данными, и только в том случае, когда они согласуются с последними, можно принимать их в соображение.

Исследование речи можно осуществлять путем простого наблюдения, записывая по возможности точно, лучше всего стенографически речь больного, сопровождая запись примечаниями об обстоятельствах, вызвавших данную речь, указаниями на то, к кому она адресована, и характеризуя произношение и интонацию речи. Само собой разумеется, что в отношении речи эти примечания могут быть формального характера в смысле изменения скорости, характера произношения и интонации. Так как всякая речь сопровождается и восполняется жестикуляцией, то ясно, что наряду со словесной речью должны быть регистрируемы форма и характер жестов.

Но речь может и должна быть исследована путем естественного, а в случае надобности и путем лабораторного эксперимента. Наиболее простой естественный эксперимент может быть осуществляем методом опросов, где слово является раздражителем, вызывающим ту или другую реакцию. Так как слово может вызвать и словесную реакцию, и реакцию действием, то сама реакция должна быть вперед ограничена определенными условиями, например испытуемый по предварительному соглашению обязывается реагировать словами или даже словом, возникающим у него таким, а не иным образом. Так, экспериментатор предлагает испытуемому отвечать первым словом, которое он может сказать вслед за задаваемым словом, либо ставит условием говорить вслед за своим словом все, что может сказать испытуемый в последующем порядке возникающих у него слов. Далее вы предлагаете испытуемому или назвать все известные ему предметы определенного рода (например, предметы домашнего обихода, животных), или все известные ему предметы определенного цвета (например, белые, красные и т. п.), или заставляете подыскивать соподчиненные слова к тому, которое вы произносите, и т. д. Наконец, вы можете предложить испытуемому сказать все, что он может, на определенную тему.

Само собой разумеется, ответы должны быть регистрируемы без всяких субъективных толкований. Так, при первом испытании возможны ответы соответствующие, несоответствующие, подражательные (при эхомии), спутанные и т. п. При втором испытании выявляется еще и богатство еловесных реакций. При третьем испытании вы оцениваете больший или меньший запас слов из разных областей личного опыта. При четвертом испытании определяются способности человека отыскивать соотношения между словесными символами. При пятом испытании вы получите данные как в отношении связности речевых символов, богатства соответствующего материала или запаса слов, так и в отношении творчества, связанного с данной темой.

Везде и всюду оценка результатов эксперимента должна принимать во внимание как возраст испытуемого, так и ту социальную среду, где он развивался и где он выполнял свою деятельность в прошлом и выполняет ее в настоящее время.

Что касается анатомо-физиологических условий символических и, в частности, речевых сочетательных рефлексов, то, как показывают исследования, они имеют особые области, развивающиеся дополнительно к ранее упомянутым сочетательным областям в левом полушарии мозга. Таким образом, особая область мышечно-двигательных речевых сочетательных рефлексов, являясь дополнительной к кожно-мышечной сочетательной области, расположена в заднем отделе третьей лобной извилины. Разрушение ее устраняет возможность осуществления словесного рефлекса вообще при сохранности движений языком и губами и даже при возможности произносить отдельные буквы. Описывались также отдельные случаи изолированной аграфии, или неспособности писать, при сохранении других речевых функций и способности двигать рукой. При этом гнездо поражения обнаруживалось при заднем отделе второй лобной извилины непосредственно впереди области руки.

Точно так же по соседству со слуховой сочетательной областью на первой височной извилине мы имеем слуховую словесную область, а по соседству с зрительной сочетательной областью — особую зрительную словесную область в угловой извилине (g. angularis). В отношении существования последней как обособленной области имеются, однако, между авторами несущественные разноречия, смысл которых заключается в том, что, по данным некоторых авторов, роль словесной зрительной области выполняет та же общая зрительная область затылочной доли, а не особая словесная зрительная область, как то признавал Шарко (Charcot). Вместе с тем есть основание полагать, что у грамотных действительно развивается дополнительно к зрительной словесно-зрительная сочетательная область.

Как бы то ни было, и слуховая, и зрительная словесные области не имеют значения самостоятельных речевых сочетательных областей, ибо осуществление речевых рефлексов производится ими лишь при участии мышечной двигательной речевой области, расположенной при заднем отделе третьей лобной извилины, через которую выполняются все речевые рефлексы. Благодаря этому при разрушении слуховой словесной области утрачивается, несмотря на сохранность слуха, ориентировка в отношении произносимых слов вместе со способностью осуществлять подражательный словесный рефлекс (так называемая словесная глухота), а так как через слуховую область передаются и зрительные слуховые импульсы, то вместе с тем утрачивается и способность возбуждения словесных рефлексов с помощью соответствующих зрительных раздражений (так называемая амнестическая афазия), тогда как осуществление словесного сочетательного рефлекса иным путем оказывается еще возможным. При этом нарушается и ориентировка в отношении произносимых слов.

Равным образом, при разрушении областей g. angularis мы имеем при сохранении зрения утрату ориентировки в отношении словесных письменных или печатных знаков при одновременной невозможности осуществления зрительно-словесного рефлекса чтения и зрительно-словесного письменного рефлекса, в том числе списывания, тогда как осуществление словесного рефлекса иным путем оказывается осуществимым.

Таким образом, когда человек слышит, но не может использовать слова чужой речи как символы, т. е. определить отношение их к окружающим предметам или действиям, то такое состояние обозначают словесной глухотой, а когда человек видит написанное или напечатанное, но не может использовать его как совокупность символов для чтения и письма, то такое состояние обозначают словесной слепотой. В этих случаях дело идет о поражении самих словесных центров, в одном случае слухового, в другом — зрительного.

Однако если человек слышит слова, может их повторить, но тем не менее не может их использовать как символы или видит слова на бумаге и может их скопировать, но не может их понять, то здесь речь идет уже о перерыве связи, существующей между этими центрами и другими областями коры, благодаря которой, собственно говоря, и устанавливаются отношения словесных звуковых знаков к предметам, действиям или состояниям, при этом мы имеем случаи так называемой межкорковой (транскортикальной) афазии.

Существует еще и такое расстройство речи, известное под названием амнестической афазии, которое состоит в том, что человек может говорить и читать, но назвать показываемый предмет не может. В моих наблюдениях имелись неоднократно типичные случаи этого рода. Например, интеллигентный человек и недурной оратор внезапно получил своеобразное поражение, которое он сам заметил только тогда, когда подали ему впервые телеграмму от сосланного на каторгу сына, которую он не смог прочесть. Он отлично сам обсуждал свое расстройство, по-прежнему мог ораторствовать без всяких затруднений, на все вопросы отвечал соответственным образом, иногда, по свойственной ему привычке, длинными рассуждениями, но не только не мог ничего прочесть, но и любой показываемый предмет из самых обыденных (пуговица, ложка, карандаш) назвать абсолютно не был в состоянии. Само собой разумеется, он не мог списывать, а под диктовку писал, но с большими ошибками. Это расстройство речи, по-видимому, проще всего объяснить перерывом связи между зрительной словесной областью, зрительной областью коры и словесной слуховой областью.

В других случаях мы имеем состояние, которое я считал бы возможным назвать абулической афазией, при которой больной может произносить слова и может даже поддерживать разговор сам от себя, но не может говорить по произволу в смысле ответов на задаваемые вопросы. Среди моих пациентов имелись и в этом отношении классические примеры такого рода состояний. Один офицер, пораженный таким расстройством речи, свободно мог рассуждать по поводу тех или других предметов и общественных событий, но когда ему задавали даже самые несложные вопросы, например как его зовут и сколько ему лет, то больной, несмотря на то что слышал вопрос и воспринимал его содержание, отвечать на него не мог и сам удивлялся такому недостатку своей речи. По моему мнению, это состояние можно объяснить лишь нарушением связи между словесной слуховой областью и областью активного сосредоточения в лобных долях.

Наконец, мной было описано особое речевое расстройство под названием словесной парасимболии, при которой больные могут отвечать на все вопросы и могут говорить, но говорят вместо слов нечленораздельными звуками или, точнее говоря, не связанными соответствующим образом звуками и слогами, сохраняя, однако, и количество слогов, и соответственные ударения в словах, при этом характерно, что сами больные не замечают неправильности своей речи и потому охотно отвечают на любой вопрос.

Пока трудно дать удовлетворительное объяснение этого расстройства. В одном типическом случае речь шла об одновременной корковой глухоте, а по вскрытии было обнаружено двухстороннее кровоизлияние с размягчением в верхней височнои извилине и в извилине Хешля (Hescnl) того и другого полушария. В другом случае дело шло о значительном ослаблении слуха коркового же характера. Возможно, что недостаток слухового контроля совместно с транскортикальной афазией приводил к столь своеобразному расстройству речи.

В связи с вышесказанным мы считаем необходимым исправить существующие в научной литературе схемы выполнения речевых рефлексов.

Как известно, в схемах обозначают приводной, или воспринимающий, словесный центр Вернике (Wernicke) и отводной, или двигательный, центр. Помимо того, обозначают зрительный словесный центр, находится ли он в угловой извилине (g. angularis), или представляется общим с истинным зрительным центром. Для писания же обозначают центр руки, и все эти центры связаны между собой. Нарушением этой связи объясняют расстройства простых речевых рефлексов. Предполагают, что если человек повторяет чужие слова подражательно, то достаточно, чтобы возбуждение, развившееся в слуховом словесном центре, передалось в двигательный словесный центр, который и передает это возбуждение по нисходящим проводникам. Когда дело идет о чтении, то вводится в возбуждение зрительный словесный центр, который передает свое возбуждение через слуховой центр на тот же двигательный центр. Далее, считают, что при списывании зрительный центр передает свое возбуждение через слуховой центр к центру руки или к особому графическому центру, если он развился. Так дело обстоит, когда речь идет о механическом повторении слов, чтении и списывании, а когда говорят об осмысленной речи, чтении или письме, то признают, что центры речи должны находиться в связи еще и с другими высшими центрами, при этом представляют, что возбуждение должно передаваться от слухового словесного центра к особому высшему центру (центру сознания), лежащему неизвестно где, и уже оттуда оно достигает двигательного центра речи.

Мы полагаем, что существуют связи и двигательно-речевой области, и воспринимающих слуховых и зрительных речевых областей с корой лобных областей, где имеется область активного сосредоточения. Благодаря связи с последней возможна постоянная поддержка возбуждения словесной слуховой либо зрительной области, к которой в таком случае (а не от них к высшему центру) непрерывно направляется возбуждение из других воспринимающих областей коры, согласно принципу доминанты (см. ниже). Благодаря последнему последовательно приводятся в возбужденное состояние разные области мозговой коры для осуществления речевой функции, направляемой и контролируемой из области сосредоточения.

Так как при посредстве слуховой и зрительной словесных областей происходит передача импульсов не только на мышечную речевую область третьей левой лобной извилины, но и к мышечно-двигательным областям центральных и заднего отдела лобных извилин мозговой коры, то очевидно, что разрушение третьей левой лобной извилины, устраняя речевые рефлексы, не устраняет осуществления двигательных рефлексов, возбуждаемых при посредстве слуховой и зрительной словесных областей, а потому в этих случаях представляется невозможным лишь осуществление речевого рефлекса, как подражательного, так и какого-либо иного, выполняемого при участии разрушенной области. При этом не только осуществимы все другие двигательные рефлексы, возбуждаемые со словесных слуховой и зрительной областей мозговой коры, но сохраняется вполне и ориентировка в отношении слуховых и зрительных словесных раздражений. Между тем разрушение центра Вернике (Wernicke) и словесно-зрительной области лишает человека возможности выполнять действия под руководством в первом случае словесных слуховых символов, а во втором — словесных письменных или печатных символов. Отсюда ясно, что эти последние расстройства являются в общем тяжелее первых.

Необходимо еще иметь в виду, что писание рукой осуществимо благодаря связи словесных речевых рефлексов с письменными рефлексами руки, а потому поражение речевого центра Вернике (Wernicke), как мы говорили, нарушает и осуществление письма, вызывая явления аграфии.

В целом по отношению к письму в связи с соответствующими мозговыми поражениями приложимы те же данные, что и к устной речи. Так, разрушение слуховой словесной области устраняет осуществление письма под диктовку, а разрушение зрительной словесной области — осуществление списывания.

С другой стороны, разрушение самой графической области не нарушает устной речи.

Наряду с устной речью предметом рефлексологии должна быть и письменная речь, причем не только в отношении ее содержания, но и в отношении начертания букв и почерка вообще. До сего времени последним занималась в сущности графология, пытаясь видеть в почерке отражение характера тех или других наклонностей человека. Нет надобности говорить, что характер и наклонности человека отражаются в действиях человека, в его мимике, жестах, устной речи, во всем вообще его поведении, и потому почерк — не единственный показатель различных черт и особенностей человеческой личности. Но все же почерк представляет собой самый обыкновенный, свойственный всем грамотным лицам документальный признак, который поэтому приобретает особо важное практическое значение. К сожалению, делавшиеся до сего времени попытки измерять каким-либо способом видоизменения почерка с помощью особых приборов (например, компаса Прейера) не оказались успешными. Приходится в этом отношении поневоле пользоваться исследованиями почерка на глаз — путем его сопоставления с другими особенностями личности и сравнения почерков разных лиц между собой.

На что же следует обратить внимание в почерке? Один из работающих у меня по этому предмету сотрудников (Шницер) так определяет задачи исследования почерка: «Графолог перед задачей анализа и синтеза письма руководствуется самыми разнообразными его особенностями, а именно: направлением букв, каковое выражается в угловых градусах, т. е. в уклонах букв в ту или иную сторону; длиной по различным направлениям и шириной отдельных букв; перерывами или продолжительностью писания; разрывами слогов в слове или далеко отстоящими друг от друга буквами, словами и фразами; тесным и скученным письмом, когда буквы нагромождаются друг на друга; растянутостью букв слева и справа и длинными или широкими — в конце слов; восхождением заглавных или строчных букв высоко над строкой и опусканием их под строку; широкими и размашистыми буквами или узкими либо высокими или длинными; имеющимися на тех или иных буквах резкими толстыми, средними или малыми нажимами или их отсутствием. Затем обращается внимание на то, ведется ли письмо нежной рукой и буквы выходят почти бледные и одинаково тонкие. Далее предметом внимания исследователя должно быть, когда первые буквы разъединены, а последующие связаны или, наоборот, если буквы в письме изолированы, если буквы связаны петлями или штрихами, если в почерке наблюдаются постепенно увеличивающиеся буквы, так что последняя выше остальных или, наоборот, последняя буква самая маленькая. Еще предметом характерных особенностей почерка служит наклон его вправо или влево, вертикальное положение почерка и бесчисленное множество других едва заметных для обыкновенного глаза штрихов и крючков».

Нет надобности говорить о том, что почерк должен быть взят из письма человека, находящегося в спокойном состоянии, как типичный для него, причем даже без того, чтобы он знал, что почерк его будет подвергнут анализу.

С другой стороны, почерк устанавливается не сразу, до 8 лет он может дать мало материала для анализа, ибо развивается в сущности до 12 лет, затем все более и более определяется до 16 лет и окончательно утверждается в возрасте приблизительно от 16 до 22 лет. В пожилом и старческом возрасте почерк, сохраняя свои основные черты, начинает снова подвергаться изменениям, в связи с возрастом становится дрожащим, на нем сказываются черты старческой слабости.

Не следует упускать из виду, что на почерке сказывается и общий мимико-соматический тонус, при котором пишется данное письмо, причем на почерке скажется и всякое болезненное состояние, отражающееся на двигательном аппарате (например, при последствиях мозгового удара или при боковом амиотрофическом склерозе, рассеянном склерозе, спинной сухотке, мышечной дистрофии и т. п.), а также поражение нервов или мышц самой руки, как это мы видим в случаях писчеи судороги и при мышечной атаксии. Точно так же на почерке отразится как болезненное состояние мозга в областях, заведующих письмом и речью вообще, так и те изменения сочетательно-рефлекторной деятельности, которые нарушают зрение в его центральном или периферическом приборе, а также общие неврозы (истерия, психастения и др.) и продолжительные истощающие физические заболевания.

Если человек пишет не руками, а, при их лишении, ногами, губами или подбородком, то, само собой разумеется, это изменит его почерк, но общий характер этого почерка все же сохранится.

Несомненно, что почерк левши будет резко отличаться от правши. Состояние глазных сред также влияет на почерк. Близорукие пишут мелким почерком, дальнозоркие — более крупным. Замечено, что у человека с приподнятым мимико-соматическим тонусом во время письма при завязанных глазах рука будет восходить кверху за строку, тогда как у человека с понижением мимико-соматического тонуса письмо сопровождается стремлением руки выйти за строку книзу, причем и в том, и другом случае буквы могут сбиваться.

При состоянии растерянности под влиянием какого-либо внезапно обрушивающегося события почерк резко изменяется, буквы находят одна на другую, сталкиваются друг с другом и искажаются в своем начертании.

При состояниях общего возбуждения буквы становятся крупнее, почерк размашистым, а само письмо представляется малоэкономным в отношении бумаги. При состоянии общего угнетения, наоборот, письмо становится более мелким, тесным и более вообще убористым.

При пониженном интеллекте и общем безразличии почерк поразительно однообразен и однотипен.

Независимо от самого почерка особое значение приобретают в письменной речи большая или меньшая правильность в начертаниях букв, которые могут чрезвычайно разнообразиться, а также и начертание слов, так, например, в письме происходят пропуски или удвоения слогов и т. п.

Наконец, и своеобразные формы начертания букв, даже особая форма пользования знаками препинания и далее большая или меньшая связность слов и в особенности расхождение их содержания с действительностью в смысле бреда могут представлять те или другие особенности при болезнях личности, что не лишено важного диагностического значения.

4.4. Словесный отчет

До сих пор мы говорили о сочетательных рефлексах исключительно с объективной точки зрения. Однако в явлениях этого рода, как мы убеждаемся путем самонаблюдения во время совершения того или другого акта (смотрения, слушания, сосредоточения, действования и т. п.), наши сочетательные рефлексы, в основе которых, как и всяких других рефлексов, без сомнения, лежит движение нервного тока, мы открываем и внутреннюю, или субъективную, сторону, состоящую во внутреннем самоощущении, чувстве, представлении и выявляющую собой так называемые внутренние, или субъективные, переживания, которые до сих пор были предметом исключительного внимания психологов.

Будучи доступными в той или иной мере самонаблюдению, эти явления психологами изучались и путем так называемого посредственного самонаблюдения, иначе говоря, самонаблюдения, производимого на других людях при посредстве их слов, действий и мимики.

Мы признаем, вопреки психологам-субъективистам, что в действительности никакого «посредственного самонаблюдения» нет и быть не может, а о субъективных состояниях, переживаемых другими лицами, которые только сами могут подвергать их самонаблюдению, мы можем иметь суждение лишь на основании тех объективных данных, т. е. тех же сочетательных рефлексов, которые при этом мы можем подвергать своему наблюдению. Будет ли при этом дело идти о направлении взора, об изменении в мимике лица, о каком-либо поступке или действии, о жестах или словах, в любом случае мы можем создавать то или другое суждение о внутренних переживаниях, сопутствующих этим действиям, руководствуясь своим самонаблюдением во время аналогичных рефлексов, выполняемых нами самими.

В «Общих основах рефлексологии» я подробно касался вопроса о том, что наше суждение о другом лице может быть только более или менее приблизительным, а иногда и обманчивым. И это до такой степени верно, что имеется даже поддерживаемое некоторыми психологами-философами так называемое солипсическое учение, согласно которому оба процесса, субъективный и объективный, управляются каждый своими особыми законами, благодаря чему нет возможности даже иметь убеждение, т. е. точно знать о существовании чужого одушевления, или чужого «я». Это учение, опровергаемое другими философскими умами, говорит, что чужое «я» является лишь предметом веры, а не знания (Введенский, Lipps). Признание такого учения обозначало бы, что в этой области нет места никакому вообще знанию, а следовательно, и научному исследованию. Эти психологи, таким образом, исключают самих себя из сподвижников научных изысканий. Данное учение показывает только, насколько ненаучно подходить к изучению личности теми методами субъективного анализа, которыми пользовались психологи-субъективисты и благодаря которым до сих пор познание личности, несмотря на колоссальный труд, затраченный для достижения этой цели рядом недюжинных умов, остается знанием и неточным, и не входящим в круг естественных наук.

Обычно для понимания чужого «я» пользуются словесной передачей, или пересказом, полагая, что это наиболее верный показатель чужих переживаний, но мы знаем, в какой мере неточны эти показатели, хотя бы из примера свидетельских показаний, которые и в тех случаях, когда свидетели не могут быть заподозрены в неискренности, тем не менее крайне резким образом противоречат друг другу. И это даже несмотря на то, что свидетели находились в одних и тех же условиях, когда, например, событие, о котором даются показания, происходило от начала до конца на их глазах. Раскрытие этой неточности свидетельских показаний привело к тому, что судьи стали больше придавать значение объективным данным, и только сопоставление этих данных с показаниями свидетелей выводит судей на правильный путь выяснения обстоятельств дела. Во всяком случае, объективные данные и здесь получают решительный перевес над показаниями свидетелей и достаточно одного точно проверенного факта, чтобы все показания свидетелей, не согласные с этим фактом, были им решительно и окончательно опровергнуты. Даже признание самого обвиняемого в собственном преступлении, если оно противоречит точно проверенному факту, не может быть признано и не признается современным законодательством за показание, имеющее решающее значение.

Выяснению неточностей в показаниях о виденном, т. е. о пережитом в самоощущении, посвящен ряд работ, в числе которых мы считаем нужным упомянуть и русских авторов, как например А. П. Нечаева и К. И. Поварнина (из моей лаборатории). Все они согласно указывают не только на неточность этих показаний, но и на те искажения, или так называемые ложные реминесценции, которыми полны эти показания.

Существуют экспериментальные доказательства, полученные с помощью гипноза, показывающие, что состояние сознания ничуть не может быть поставлено в безусловную связь с действием. Внушите в гипнозе человеку по пробуждении зажечь спичку из коробки, лежащей на столе, и он проделает это безукоризненно. Но спросите его, зачем он это сделал, и он непременно придумает какой-нибудь повод, например: «Я думал, что кому-либо надо закурить» или «Я хотел испробовать, хорошо ли зажигаются спички». Словом, согласно условиям и индивидуальным особенностям, человек, по-видимому незаметно для самого себя, придумывает мотивы, которые не соответствуют реальности, тогда как действительный повод им здесь не указывается и не может быть указан.

Ясно, что и у любого лично-больного со стремлением осуществить то или другое действие всегда найдутся мотивы этих действий, которые на самом деле не будут соответствовать действительности. Хороший пример такой ложной мотивировки без намерений лжи мы имеем у Тарда: пациент, усыпленный гипнотизером, получил приказ показать «нос» бюсту Галля; пациента будят; под влиянием полученного приказания, которого он не помнит, пациент показывает «нос», однако, как бы для того чтобы не признаться самому себе в том, что им управляет непреодолимая внешняя сила, он спешит сказать, что этот бюст «отвратителен».

Очевидно, что не состояние сознания служит причиной поступка, а поступок является следствием нервного процесса, вызванного данным раздражителем, реакция же может только отразиться так или иначе на сознательных процессах. Так, человек, производящий злобную гримасу, и сам начинает испытывать в себе озлобление. Однако из этого факта трудно было бы сделать вывод, что по реакции мы всегда можем определить характер состояния сознания в том именно виде, каким оно было в действительности. Вышеприведенный пример как раз и служит этому доказательством.

В какой мере сознание обманывает самого субъекта, видно из понимания свободы воли. Это прекрасно выражено еще Л.Н. Толстым в «Войне и мире»: «Узнав из опыта и рассуждения, что камень падает вниз, человек несомненно верит этому и во всех случаях ожидает исполнения этого закона, но узнав также несомненно, что воля его подчиняется законам, он не верит и не может верить этому. Сколько бы раз опыт и рассуждение не показывали человеку, что в тех условиях, с тем же характером и он сделает то же самое, что и прежде, он в тысячный раз, приступая в тех же условиях, с тем же характером к действию, всегда кончавшемуся одинаково, несомненно чувствует себя столь же уверенным в том, что он может поступить так, как он захочет, как и до опыта».

Надо при этом принять во внимание, что, когда человек осуществляет свой пересказ, это вовсе не значит, что он передает именно свои мысли или внутренние переживания другим лицам. В действительности с помощью словесных рефлексов как знаков внешних реальностей он возбуждает в себе самом и в других лицах соответственно свои собственные и их собственные сочетательные рефлексы, ибо каждое слово и фраза отразятся в нем и в других согласно его и их пониманию, не иначе. В конце концов, как бы дело не обстояло с неточностью словесных показаний, которые, по всей справедливости, обозначаются как субъективные показания, они могут и должны быть рассматриваемы как словесный отчет о своих субъективных переживаниях, в какой бы мере ни был далек этот отчет от в действительности происшедших событий. Только в таком смысле рефлексология принимает эти показания, подчиняя их везде и всюду объективному наблюдению и эксперименту. Это является основным методам в изучении личности с точки зрения рефлексологии. Иначе говоря, мы должны оценивать их с точки зрения большего или меньшего соответствия или несоответствия с объективными данными как в поведении самой личности, так и во внешней, окружающей ее действительности.

Надо при этом иметь в виду, что субъективная сторона далеко не во всех сочетательных рефлексах, в какой бы форме они не проявлялись, может служить предметом словесного отчета, вследствие чего одни из них могут быть обозначены подотчетными, другие — неподотчетными. Но имеются случаи, в которых огромные периоды жизни для здорового состояния оказываются неподотчетными, тогда как в особых состояниях память об этом длительном жизненном периоде и все вообще прошлое становятся подотчетными. Описывались даже случаи, когда наблюдалось переживание нескольких такого рода неподотчетных состояний, отличающихся друг от друга теми или иными особенностями своих внешних проявлений.

Однако не следует забывать, что эта неподотчетность ничуть не абсолютная, а относительная, ибо оказывается, что иногда сочетательные рефлексы, осуществляемые в одном бодрственном состоянии, не могут быть предметом отчета в другом бодрственном состоянии, но в этом другом состоянии отчет может быть осуществлен, например, путем внушения, а затем переведен в нормальное бодрственное состояние. Примером могут служить случаи естественного сомнамбулизма, при котором лица, его испытавшие на себе, не могут дать совершенно никакого отчета ни о своих субъективных переживаниях, ни о своих действиях и поступках, которые ими осуществлялись за этот период сомнамбулизма. Таких лиц можно загипнотизировать, и в гипнозе прошлые сочетательные рефлексы, проявившиеся в период сомнамбулизма, как мы многократно убеждались, растормаживаются в такой мере, что о них может быть дан соответствующий отчет, а затем по внушению, т. е. путем установления связи пережитого в этом гипнотическом состоянии с нормальным бодрственным состоянием, удается сделать пережитое подотчетным и в обычном бодрственном состоянии.

То же самое относится и к истерическим состояниям, которые сопровождаются неподотчетными или безотчетными состояниями, о которых, однако, может быть сделан словесный отчет в состоянии гипноза, а этот отчет может быть в свою очередь связан путем внушения с бодрственным состоянием, благодаря чему он может быть расторможен и в этом последнем. На основании личного опыта могу сказать, что вышеуказанным путем все же оказывалось возможным, по крайней мере в отдельных случаях, сделать подотчетным бывшее состояние, которое, казалось бы, могло быть признано совершенно безотчетным и не способным к растормаживанию.

В иных случаях мы имеем дело с утратой подотчетности пережитых состояний в зависимости от протекшего времени и иных условий. Как оказалось, и здесь подотчетность пережитого может быть восстановлена с помощью так называемого «психоанализа» Фрейда (Freud), сводящегося в сущности к направлению сосредоточения на все те сочетательные рефлексы, которые в той или иной мере стоят в связи с событиями, утратившими состояние подотчетности. К сожалению, этот метод, согласно мнению его создателя и его последователей, толкуется исключительно в субъективном освещении и вследствие этого он приводил и приводит к ошибочным выводам.

Все эти данные показывают, что собственно неподотчетность сочетательных рефлексов зависит не от чего иного, как от перерыва связи, или расщепления, между рефлексами, протекшими в неподотчетном состоянии, и рефлексами в подотчетном состоянии, и что достаточно так или иначе восстановить эту связь и протекшие ранее рефлексы становятся уже подотчетными.

До сих пор, насколько известно, не удавалось восстановить подотчетность в состояниях эпилептического приступа. Это, очевидно, объясняется тем, что в таких состояниях в сущности ни о каких сочетательных рефлексах нет и помину вследствие тяжелого поражения мозга, при котором исчезают даже прирожденные рефлексы, такие как зрачковый и коленный.

На основании всего вышеизложенного представляется возможным прийти к выводу, согласно которому сочетательные рефлексы везде и всюду имеют не только внешнее выражение в форме движений, сердечнососудистых явлений и секреторных процессов, но имеют и внутреннее выражение в форме субъективных явлений, относительно которых может быть дан словесный отчет, а если иногда этого отчета и не дается, то его можно получить, установив прерванную связь между неподотчетным состоянием и подотчетным обычным, или нормальным, состоянием.

Во всяком случае, для понимания патологии личности получает известное значение то, насколько полно или неполно дается ответ о тех или других пережитых состояниях и как он дается в смысле его соответствия или несоответствия с объективными фактами, о чем можно составить суждение из сопоставления одного с другим.

В этом отчете нас интересуют, таким образом, не сами субъективные переживания, а полнота этого отчета и его качество, сводящееся к тем или иным искажениям бывшей действительности.

В отношении элементарных процессов, вызываемых внешними раздражениями, сопоставление словесного отчета с действительностью было начато исследованиями Вебера (Weber). Позднее Фехнер (Fechner) обработал данные Вебера, дав им соответствующее математическое выражение, вследствие чего установленная в этом отношении закономерность известна ныне под названием закона Вебера—Фехнера (Weber—Fechner). В соответствии с этим законом для раздражений средней силы — не очень слабых и не очень сильных — отношение нарастания ощущений к соответствующему нарастанию раздражений выражается логарифмической зависимостью. Очевидно, дело здесь сводится к тому, что возбуждение нервных проводников нарастает медленнее самого раздражения. Но как бы ни объяснялась физиологическая сторона этого закона, дело идет о несоразмерности силы ощущения, если судить по словесному отчету о нем, с силой раздражения, что легко подтверждается на крайне обыденных примерах, например в темноте кажется, что свеча светит ярко, а та же свеча, внесенная в светлое помещение, не прибавляет заметным образом света; в полной тишине слышен даже слабый шорох, тогда как во время оглушительного стука не слышно даже человеческого голоса.

Спрашивается, есть ли возможность сопоставления объективных проявлений в форме сочетательных рефлексов и соответствующих им переживаний, о которых судят по словесному отчету, и если есть, то в какой мере существует между ними соответствие.

Производившиеся в моей лаборатории исследования показывают, что если мы оценим минимальный раздражитель, способный давать сочетательный рефлекс, то окажется, что он стоит во всяком случае близко к минимальному порогу ощущения. Однако в работе Кротковой с электрокожным раздражением мы встретились с тем, что минимальный порог сочетательного рефлекса оказался ниже, нежели порог ощущения, ибо рефлекс появлялся при такой силе электрокожного раздражения, которая оказывалась неощутимой. Это указывало на большую тонкость объективного показателя в виде рефлекса по сравнению с субъективным показателем. Что касается пространственного порога тактильных раздражений, то, как мы видели на основании произведенных у нас исследований (Израэльсон), их топографическая дифференциация может быть доведена до размеров кругов Вебера (Weber). Следовательно, здесь мы находим более или менее близкое соответствие между объективными и словесными показателями. Однако объективный порог при испытании сочетательного рефлекса на интенсивность света в произведенных у нас опытах (д-р Молотков) оказался приблизительно равным разностному порогу в ощущении.

Таким образом, в этих относительно простых формах проявления личности мы имеем более или менее близкое соответствие в субъективных й объективных показаниях с некоторым перевесом в смысле точности в сторону последних.

Обратимся далее к ориентировочным рефлексам. Как известно, они представляют собой результат действия внешнего специфического раздражителя в виде последующего сокращения обслуживающих данный орган мышц, чем достигается наиболее соответствующее положение этого органа по отношению к внешнему воздействию, как это мы видели, например, при актах смотрения и слушания. Словесный отчет типа «вижу» и «слышу», как мы знаем, является следствием раздражения и специальных воспринимающих аппаратов (т. е. сетчатки, кортиева органа и др.), и исходящих от обслуживающих эти аппараты мышц, благодаря чему то, что обозначают психологи восприятием, является результатом слияния тех и других раздражений. Казалось бы, здесь должно быть достаточное соответствие между объективными и выраженными в словесном отчете субъективными проявлениями, которые образуют внутреннюю сторону всех вообще ориентировочных рефлексов.

Однако мы знаем, что уже в области ориентировочных рефлексов существует известный разлад между объективным и субъективным показателями — это так называемые физиологические иллюзии. Возьмем, к примеру, иллюзию — это неустранимый обман зрения, совершенно расходящийся с объективными показаниями, данными в соответствующих измерениях.

С другой стороны, всякий вообще предмет будет представляться большим против действительности, если он был показан в окружении малых предметов, и, наоборот, предметы будут казаться нам меньшими по своим размерам против действительности, если они были предъявлены нам в окружении больших предметов.

Точно так же и в других проявлениях личности мы встречаемся с разладами между объективными данными и субъективными показаниями. Возьмем сферу чувств, или чувствований, согласно обозначениям психологов, и опять при общем соответствии мы встречаемся с резким разладом между показаниями относительно чувствования и объективной действительностью. Например, усталость как чувство есть субъективный показатель реального фактора утомления, степень которого может быть измерена более или менее точными способами. И вот, оказывается, что, увлекшись работой, человек может довести себя до крайней степени утомления, делающего дальнейшую работу опасной для здоровья, и в то же время не чувствовать усталости. С другой стороны, человек опьяненный чувствует в себе избыток сил и энергии против обычной нормы, тогда как в действительности силы и энергия опьяненного человека несомненно много меньше, чем в обычном нормальном состоянии.

Далее перейдем в область представлений. Как часто человеку кажется, что он знает тот или другой предмет, а на поверку оказывается, что на самом деле его вовсе не знает. Известно также, как легко человек ошибается в отношении пространства и времени. При определенной бодрости и при отвлечении какими-либо мыслями пройденное пространство окажется очень малым, при обратных условиях, наоборот, покажется очень большим. С другой стороны, при напряженных занятиях кажется, что время проходит очень быстро, тогда как в случае, если не клеится беседа и нет особых занятий, время тянется очень медленно. И в остальном наши представления сильно расходятся с действительностью. Мы не можем, например, представить себе реальные размеры ни астрономических расстояний, ни размеров луны и солнца и вообще никаких планет, тогда как их измеряли точнейшими способами.

Возьмем затем внимание — речь здесь идет о субъективном показателе того явления, которое мы обозначаем в объективном изучении сосредоточением. И действительно, в большинстве случаев, когда мы сосредоточиваемся на каком-нибудь предмете, мы на него и направляем наше внимание. Но, с другой стороны, нам может казаться, что мы очень внимательны к чему-либо, а на самом деле находиться в состоянии рассеянности. Мы можем смотреть на предмет, но его вовсе не видеть, и т. д.

Рассмотрим, наконец, то, что обозначают волей. Это субъективное состояние может соответствовать в объективном отношении и стойкости в исполнении какого-либо дела, и способности сдерживаться. Иначе говоря, оно указывает на способность развивать усилие или в сторону какого-либо ряда действий, или в сторону отказа от этих действий. И здесь опять выясняется, что обычно нам кажется, будто мы всевластны, можем делать так, как мы хотим, и не делать так, как не хотим, или, иными словами, будто мы обладаем свободным волеопределением, а в действительности, объективно относясь к действиям человека, мы убеждаемся, что он в сущности подчинен внешним или внутренним импульсам и представляется в полной мере несвободным в своих поступках.

Нечего и говорить о симуляции намеренной или ненамеренной, о таких патологических явлениях, как иллюзии и галлюцинации, о так называемых ложных воспоминаниях и т. п., когда субъективные показания в полной мере расходятся с действительностью.

Вот почему мы были правы, когда говорили, что везде и всюду в исследовании личности мы должны ставить во главу угла результаты объективного исследования и наблюдения, при этом все, относящееся к словесным, или субъективным, показаниям, должно быть подчинено контролю объективного наблюдения, ибо только оно должно быть мерой истинного положения вещей.

Теперь спрашивается, нужны ли в порядке объективного исследования личности эти субъективные показания и как следует к ним относиться?

Так как мы имеем здесь дело со словесным отчетом о внутренних переживаниях, то он сам по себе, будучи в своем внешнем выражении объективным явлением, без сомнения, должен быть принят во внимание, как все, чем выявляет себя личность, но этот отчет мы, естественно, должны сопоставлять и с действиями, и со всеми вообще другими проявлениями личности, и с окружающей действительностью, дабы уяснить себе те отступления, которые в нем содержатся по сравнению с объективными данными.

Не следует, однако, забывать, что сама по себе речь, с точки зрения рефлексологии, есть один из видов сочетательных рефлекторных процессов, который подлежит объективному изучению не только в смысле отчета о субъективных состояниях, чем всегда интересовались психологи, но и совершенно независимо от него, как всякий другой сочетательный рефлекс, ввиду тех его особенностей проявления, которые могут иметь то или иное значение. Во всяком случае, заметим, что речь, с точки зрения рефлексологии, является одним из важных видов сочетательных рефлексов, обозначаемых символическими в силу того, что в речи под членораздельными звуками содержатся выработанные в жизненных условиях символы, или знаки, как внутренних состояний, так и имевшихся в опыте личности внешних предметов и явлений, а также и тех взаимных соотношений между ними, которые доступны человеческому сознанию.

С этой стороны исследование самой речи, или языка, как объективного проявления человеческой личности представляется тем более важным, что язык, более чем какой-либо другой рефлекс, мог служить и постоянно служит развитию и совершенствованию человеческой личности и общечеловеческой культуры.

4.5. Принцип взаимодействия и доминирования

В своей книге «Общие основы рефлексологии» я уже указал на принцип взаимодействия как на один из основных принципов сочетательнорефлекторной деятельности. Физиологи, согласно исследованиям Шеррингтона (Sherrington), обозначают этот принцип словом «индукция». Сущность его заключается в том, что деятельное состояние, или возбуждение, одной области сопровождается торможением других областей нервной системы. Таким образом, торможение данной функции является результатом возбуждения другой функции или другого отдела нервной системы.

В сочетательных рефлексах это явление характеризуется тем, что если воспитывается сочетательный рефлекс, хотя бы, например, на звук, то, как показывают произведенные в моей лаборатории исследования (д-р Шевелев), в период упрочения сочетательного рефлекса он быстро обобщается, становясь распространенным. Это показывает, что возбуждение в коре, начавшееся в соответственном пункте данной сочетательной области, иррадиируя, быстро захватывает всю эту область. Но затем, во второй стадии развития, область возбуждения все более и более ограничивается, суживаясь до раздраженного пункта, причем на смену возбуждения идет постепенно процесс торможения.

Так, на примере сочетательного рефлекса на дыхание особенно легко констатировать этот факт, ибо на дыхательных волнах ясно обозначается не только эффект возбуждения подъемом кривой, но и эффект угнетения снижением кривой. Имеющиеся в моем распоряжении результаты опытов с вызыванием сочетательного рефлекса на данный звук показывают, что вместе с дифференцированием этого рефлекса всякий другой звук уже не будет вызывать такого усиления дыхательных волн, как звук, на который воспитывается сочетательный рефлекс; при этом ближайший по характеру звук будет вызывать лишь слабый возбуждающий эффект на дыхание, несколько более удаленный остается совершенно без эффекта, а самый удаленный вызовет совершенно ясное уплощение дыхательной экскурсии и, следовательно, даст в полной мере затормаживающий эффект.

Все это показывает, что на смену волны возбуждения, развивающегося в определенном пункте данной области коры, с периферии постепенно вместе с ограничением этой волны возбуждения идет волна угнетения. Очевидно, ранее, при первоначальном развитии сочетательного рефлекса, состояние угнетения, препятствовавшее развитию рефлекса, сменялось постепенно состоянием возбуждения, все более и более распространяющимся по данной области мозговой коры. Дело в том, что и сам процесс развития сочетательного рефлекса, как я показал в одной из своих работ (Бехтерев В. М. Обозрение психиатрии. 1916. № 5—12.), является преодолением тормозящих условий в нервном пути при раздражении с периферии и развитии состояния возбуждения, которое затем вновь сменяется состоянием торможения.

Как известно, и психологи-субъективисты начали останавливаться на явлениях взаимного торможения одних процессов другими (Heymans. Untersuchungen fiber psychische Hemmung И Zeitschr. fur Psychologie. Bd 21, 26, 34, 41, 53; Rauschburg. Hemmung gleichzeitigen Reizwirkungem II Zeitschr. fur Psychologie. Bd 30.). Этот принцип, как мы уже упоминали, был выявлен и в физиологии спинного мозга исследованиями Шеррингтона (Sherrington), откуда явствует, что мы имеем здесь дело с общим принципом в деятельности нервной системы. Ясно, что и в жизненных условиях процесс взаимодействия проявляется везде и всюду. Когда мы заняты каким-либо предметом, все другое остается вне поля нашего зрения. Когда мы развиваем сокращение в определенной группе мышц, вся остальная мышечная система остается в состоянии большего или меньшего расслабления. Влечение к одному предмету ослабляет влечение к другому, и наоборот.

Общии принцип взаимодействия в сочетательно-рефлекторной деятельности заключается в том, что возбуждение одних рефлексов приводит к торможению других. При всем том повседневное наблюдение показывает, что могут быть приводимы в действие не один, а несколько рефлексов, но именно таких, которые проявляют себя согласованно, иначе говоря, которые в жизненной обстановке постоянно совмещались при выполнении одной и той же задачи. Так, мерный шаг и удар стопой легко совмещаются с соответствующим движением рук, но несовместимы без особого упражнения с каким-либо иным движением. Нельзя одновременно вести танец и петь, если звуки не соответствуют такту танца, но можно одновременно петь и жестикулировать соответственно пению. Можно одновременно играть на инструменте и петь, но нельзя одновременно играть и говорить, рассуждая о чем-нибудь. Точно так же можно писать и говорить о том, что пишешь, но для большинства невозможно писать и говорить что-либо стороннее, например вести во время письма обсуждение какого-либо стороннего предмета.

То же самое мы наблюдаем в мимико-соматических рефлексах. Нельзя одновременно ласкаться и проявлять враждебное отношение и т. п. Словом, принцип взаимодействия приводит к тому, что одно действие исключает другое, противоположное, только согласованные рефлексы могут выполняться одновременно как выработанные жизненным опытом в качестве совместных действий. И все это потому, что, когда работает одна область или несколько синхронно функционирующих областей, другие затормаживаются; даже при работе одной и той же области в одном направлении не может та же область выполнять работу в другом направлении, ему противоположном.

Из сказанного очевидно, что принцип взаимодействия обусловливает постоянную смену в сочетательно-рефлекторной деятельности (которой мы, собственно, и заняты в данном случае) состояний возбуждения и торможения. Спрашивается, какие условия приводят к торможению и какие — к растормаживанию.

Обратимся с самого начала к экспериментам над сочетательными двигательными рефлексами. Если мы воспитаем сочетательный рефлекс (по выработанному в нашей лаборатории методу) в виде отдергивания пальцев на звонок после многократного совмещения звонка с электрическим током, то достаточно всего нескольких пустых (без раздражения током) возобновлений звукового раздражителя, чтобы сочетательный рефлекс погас. Такую форму торможения мы называем внутренним торможением. Это значит, что возникшая волна возбуждения в данном центре после временной иррадиации сменилась состоянием торможения. При этом нельзя решить, зависело ли это только от возможной работы других корковых центров, или от накопления шлаков вследствие утомления при постоянно возобновляемой связи звукового раздражителя с движением. Возможно, что здесь играет роль и то, и другое.

В иных случаях торможение, как мы знаем, происходит в связи с появлением стороннего раздражения. В этом случае достаточно одновременно со звуком, который вызывал сочетательный рефлекс, дать какой-либо сторонний раздражитель, например произвести шум или дать свет, и рефлекс на звук тотчас же затормозится. Не входя в подробности по этому предмету, которые дает нам в этом отношении эксперимент, обозначим этот второй случай торможения внешним торможением. Само собой разумеется, что при этих экспериментах не безразлично и общее состояние индивида (общий соматический тонус, утомление или бодрость и др.), не говоря уже о том, что имеется и особая форма общего торможения в виде сна. И то, и другое торможение, однако, можно сменить состоянием возбуждения, или растормаживанием. Когда развилось внутреннее торможение под влиянием многократно вызванного сочетательного рефлекса, достаточно удлинить промежуток между рефлексами вдвое или втрое, и угасший рефлекс возобновляется. Если рефлекс хорошо упрочился, то, будучи угашенным при частом повторении, он растормаживается снова через то или другое время. Это внутреннее растормаживание.

Точно так же рефлекс растормаживается тотчас же, если сочетательное раздражение, в данном случае звук, вновь поддержать основным раздражителем — электрическим током. Равным образом при известных условиях, особенно в первом периоде иррадиации, и стороннее внешнее раздражение растормаживает сочетательный рефлекс. Это явление внешнего растормаживания.

Однако многократное сочетание какого-либо нерефлексогенного раздражения (например, звукового или светового) с рефлексогенным, в нашем случае электрическим, приводит к такому упрочению сочетательного рефлекса, что он держится целые месяцы и даже годы.

Оба вида торможения, внутреннее и внешнее, проявляются ежеминутно, причем новые внешние раздражители, преодолевая торможение областей, служат возбудителями новых сочетательных рефлексов, которые со временем вновь тормозятся, чем и обусловливается постоянная смена последних.

Вышеуказанные явления торможения и растормаживания мы с постоянством наблюдаем в жизненных условиях, это давно известный факт. Человек в состоянии утомления, как известно, не может воспроизвести самых знакомых ему вещей. Но пройдет утомление, и утраченное оживляется вновь. С другой стороны, все вновь заученное с течением времени без обращения к оригиналу постепенно затормаживается и, наконец, утрачивается.

Допустим, человек подвергается тому или иному взысканию. Это на него воздействует подавляющим образом. Но представьте себе, что это взыскание повторяется много раз. Оно постепенно, с каждым разом, уже все больше и больше теряет для него свое значение и, наконец, воздействие от него становится равным нулю. Этим и характеризуется процесс внутреннего торможения, развивающийся в зависимости от многократного повторения одного и того же воздействия, которое с каждым разом утрачивает все более и более свое значение. Однако пройдет то или другое время, и то же взыскание может вновь произвести свое действие. Предположим, человек при наблюдении за физическими упражнениями, проводимыми сторонними лицами, сам воспроизвел какое-либо сложное незаученное движение. Не обращаясь к образцу, это сложное движение он в точности уже воспроизвести не может, причем чем больше он будет повторять это движение, тем все больше и больше будет отступать от оригинала, а пройдет некоторое время, и осуществление вызванных вышеуказанным путем рефлексов окажется уже совершенно невозможным. При этом достаточно вновь обратиться к образцу, с которого производилось заучивание, и заторможенный было рефлекс вновь растормаживается.

Приведем другой пример. Допустим, человек во время разговора, развивая свою тему, встретился с каким-либо сторонним раздражителем. Это приводит к тому, что человек теряет нить разговора благодаря затормаживанию соответствующих привычных для него сочетательных словесных рефлексов. Здесь мы имеем пример того внешнего торможения, при котором стороннее раздражение осуществляет свое действие даже при хорошо упрочившейся сочетательно-рефлекторной деятельности. Человек идет за какой-либо вещью в другую комнату, но, будучи чем-либо отвлечен во время своего пути, утрачивает цель действия и теряет возможность на известное время взять то, что ему нужно. Здесь дело идет о затормаживании путем того же внешнего торможения привычного двигательного акта, уже начавшего развиваться.

Мимико-соматический рефлекс, вызванный тем или иным внешним, т. е. экзогенным, раздражителем, может быть заторможен, или подавлен, либо извне теми или другими экзогенными же раздражениями, либо какими-либо иными расторможенными рефлексами. Например, мы были озлоблены, но нас рассмешили и наш гнев совершенно рассеялся. В ином случае озлобление проходит, как только нам скажут о жалком положении лица, вызвавшего наш гнев.

Но торможение может быть и неполным, или частичным. Например, мы громко говорим, но от вида больного в соседней комнате рефлекс частично затормаживается, и тогда мы понижаем свой голос и почти умолкаем. Однако в то же время мы не прерываем нити сочетательных рефлексов и продолжаем развивать предмет нашей темы, но ограничиваемся лишь незначительным их выявлением своей мимикой, полушепотным движением губ и языка. Мы имеем, таким образом, лишь частично заторможенный рефлекс в форме одной мысли, ибо в этом случае он оказался заторможенным лишь в своей двигательной части. Само собой разумеется, и эти частично заторможенные рефлексы могут затем вновь растормозиться в соответствующем пересказе того, о чем пришлось умолчать во избежание беспокойства больного.

В некоторых случаях внутреннее торможение может проявляться внезапно, под влиянием растормаживания такого скрытого рефлекса, вызванного тем или другим внешним поводом как раздражителем в прошлый период времени.

Таким образом, привычное действие может быть человеком сразу приостановлено по внутренним мотивам при известных условиях и больше это действие может уже и не проявляться в течение того или другого времени. Но наступят другие условия, и бывшее ранее привычное действие вновь будет осуществляться по-прежнему. Допустим затем, что человек вел игру совместно со своими товарищами. Но какой-либо повод растормаживает рефлекс, связанный с необходимостью быть в данное время в другом месте. Не говоря ни слова, человек сразу прекращает игру и уходит. Здесь снова рефлекс затормаживается при растормаживании другого, мысленного, рефлекса, подавляющего первый рефлекс. В другом случае, сидя за чтением, человек стал испытывать влияние голода, он тотчас же поднимается с кресла, оставляет книгу и уходит в другое помещение, чтобы пообедать. Произошло, таким образом, внезапное затормаживание привычного акта чтения, которое могло возникнуть и в связи с наступлением аппетита, с которым сочетался привычным образом акт еды. Но закончен обед, и чтение может вновь возобновиться, таким образом, прежний сочетательный рефлекс подвергается растормаживанию.

В другом случае мы можем быть подавлены или чем-нибудь возбуждены, но вследствие какого-либо одновременного внешнего раздражения или под влиянием растормаживания какого-либо прошлого воздействия мы не подадим виду ни о нашем подавленном состоянии, ни о нашем возбуждении. Это будет также торможение, но торможение, коснувшееся лишь внешних проявлений мимико-соматического рефлекса, тогда как его внутренний компонент (сердцебиение, сосудодвигательные явления) продолжает оставаться по-прежнему. Мы имеем в таком случае задержанный, или заторможенный, мимический рефлекс без подавления его соматического компонента, который продолжает оставаться в скрытом состоянии и при каком-либо внешнем толчке-раздражителе весь рефлекс может подвергнуться совершенно неожиданно растормаживанию и разрешиться бурной внешней реакцией.

Точно так же мы можем испытывать сильный голод, но ни одним движением не показывать виду, что мы хотим есть. Это будет сложный органический рефлекс, обозначаемый многими как инстинкт, но заторможенный в своем внешнем проявлении. Наконец, могут быть обстоятельства или, что то же самое, внешние раздражители, вынуждающие нас к действию. Например, нам нужно быть к определенному времени в определенном месте, но мы можем воздержаться от этого акта под влиянием стороннего совета как нового раздражителя или под влиянием вызванного чем-нибудь растормаживания какого-либо противодействующего прошлого события, при этом акт, готовый уже разрешиться, будет заторможен.

Из вышеизложенного ясно, что те явления, которые психологами обозначаются как внутренние переживания (в виде представлений или мыслей, в виде чувства, желания или намерения), подчиняются, как и другие сочетательные рефлексы, процессу торможения, что и не могло быть иначе, ибо они суть, как мы видели, заторможенные в своих высших проявлениях рефлексы, иначе говоря, рефлексы, задержанные в момент перехода нервного тока на центробежные проводники и, следовательно, являющиеся скрытыми рефлексами.

Нет надобности здесь приводить другие примеры внешнего торможения сочетательных рефлексов. Вообще говоря, всякое новое, достаточно сильное раздражение тормозит сочетательный рефлекс, который вновь может быть оживлен прежде бывшим раздражением или той или другой составной его частью. Надо при этом заметить, что торможение не есть в сущности полное прекращение рефлекса. В минимальном размере он все же остается. Так, если кто-либо внутренними усилиями старается не допустить какого-нибудь действия, тем не менее в минимальном размере оно все же будет проявляться, что доказывается, между прочим, известными опытами с чтением мыслей. С другой стороны, то, что известно под названием внутренней речи, характеризующейся минимальными движениями гортани и языка, относится также к процессам торможения или задержки словесных рефлексов.

Вообще говоря, всякий заторможенный рефлекс не есть рефлекс бесследно исчезнувший: либо он доведен до минимума, если условия его развития поддерживаются по-прежнему, но приостановлено лишь внешнее выявление рефлекса, либо он временно прекращается совершенно, если развитие сочетательных рефлексов направилось по другому руслу, т. е. стало выражаться возбуждением других приводящих путей. Однако это правильно лишь для нормального состояния. В патологических же случаях может быть такая сила торможения, что даже яркая мимико-соматическая реакция, возникнув под влиянием внешних условий, может быстро ослабеть и потом уже не возобновляться, в других же случаях та же реакция может держаться с упорством в течение долгого времени и не подвергаться ни внутреннему, ни внешнему торможению.

Что касается таких более общих форм торможения, как общее утомление, сон и наркоз, то о них следует сказать лишь то, что они не имеют избирательного действия на тот или другой рефлекс, а действуют тормозящим образом на все сочетательные рефлексы более или менее равномерно. Причем это общее тормозящее действие в двух первых случаях зависит от внутренних условий, наступающих в организме (развитие токсинов, самоотравление), а в третьем случае (наркоз) оно вызывается введением в организм внешних тормозящих агентов, таких как алкоголь, хлороформ и т. п.

Наконец, мы должны иметь в виду, что отрицательный мимико-соматический тонус вызывает затормаживание в той или иной мере даже вполне упрочившихся рефлексов и усиливает все вообще процессы торможения, будут ли они обусловлены внешними, или внутренними поводами.

В других случаях мы имеем облегченный процесс растормаживания сочетательных рефлексов, которые оживляются, вообще говоря, с необычайной легкостью. То, что относится к области круговой реакции, нередко наблюдаемой у детей, а также так называемая персеверация — это суть, без сомнения, явления растормаживания в области двигательных рефлексов. Многократное воспроизведение мотивов, фраз или слов также может служить примером растормаживания.

Из сказанного очевидно, что всякий вообще сочетательный рефлекс, развившийся естественным путем или вызванный искусственно, неизбежно приводит к оставлению после себя следа, благодаря чему и происходит растормаживание сочетательных рефлексов. То, что дело идет в этих случаях об оставлении следа, не только может быть признано самоочевидной истиной, но может быть и доказано с помощью опыта. Так, если мы будем производить по предварительному условию известное движение, например, как это делалось у нас, нажимать пальцем на баллончик вместе с определенным раздражителем, в частности звуковым, то оказывается, что при известной быстроте этих движений после внезапной остановки звукового раздражителя двигательный рефлекс все же будет осуществляться еще то или другое число раз с прежним темпом. Это, очевидно, возможно, не иначе как при посредстве оживления следа, оставшегося в центрах от бывшего ранее рефлекса, и установки этого оживления на определенный темп.

Возьмем другой случай. Перед испытуемым сквозь щель на вращающемся цилиндре проходит известное число самых банальных изображений (например, коровы, лошади, собаки и т. п.) в количестве хотя бы десяти. Из этих изображений после их прохождения испытуемый может назвать далеко не все, а лишь часть, например 5—6. Если мы в другой раз дадим такое же число аналогичных изображений, причем из них часть будут составлять те, которые раньше проходили перед взором наблюдателя, но не были воспроизведены, а другие будут для испытуемого совершенно новыми, не бывшими в предыдущей серии, то окажется, как показали произведенные у нас опыты, что после прохождения перед взором испытуемого такой серии изображений он назовет значительно большее число изображений из числа тех, которые проходили ранее перед его глазами, но им названы не были, нежели из совершенно новых. Очевидно, что все процессы растормаживания основаны на оставлении следа в областях, ибо если тот или другой рефлекс был заторможен и затем растормаживается, то это возможно не иначе, как путем оживления следа, оставшегося от рефлекса, сохранявшегося и в периоде его торможения. Последнее, таким образом, никак нельзя приравнивать к процессу истощения, при котором следы бывших рефлексов, вероятно, стираются временно или совсем.

Так как сочетательные рефлексы благодаря взаимосвязям образуют иногда прочную цепь, то нередко случается, что для растормаживания всей цепи достаточно растормозить первый ее член, чтобы вся цепь рефлексов последовательно развернулась как бы автоматически. Обратимся к примеру с заторможенным текстом стихов или чего-либо заученного. Никакими усилиями мы не можем иногда его воспроизвести. Но кто-то подсказал нам первую фразу, даже одно первое слово, и все следующие слова растормаживаются одно за другим.

Приведем еще один пример. Человек внезапно утратил возможность осуществить определенное действие вследствие каких-либо случайных внешних тормозящих условий. В этом случае нередко помогает, если человек вернется к прежнему месту и вновь испытает на себе бывшие ранее раздражители, с которыми сочетался план его действия. После чего последний немедленно растормаживается (танцевать от печки). Здесь и в том, и в другом случае мы имеем дело с внешним растормаживанием.

В жизненных условиях внешнее и внутреннее растормаживание действуют на каждом шагу и приводят к воспроизведению, или оживлению, сочетательных рефлексов. Заметим лишь, что процесс растормаживания стоит в прямом соотношении с повторным, сопровождаемым временными паузами действием раздражителя, возбуждающего рефлекс, или того, что называется упражнением. На этом основан процесс, известный под названием заучивания, в результате которого растормаживание всех рефлексов происходит с легкостью при самом незначительном внешнем толчке. Не следует упускать из виду, что растормаживание равнозначно стимулированию рефлекса, вследствие чего мы можем с одинаковым правом говорить о внутреннем и внешнем стимулировании, как и о внутреннем и внешнем растормаживании.

Имеются и общие условия, благоприятствующие растормаживанию, как имеются и общие условия, способствующие торможению, о чем речь была выше. К общим растормаживающим условиям относится прежде всего отдых. Допустим, человек не мог воспроизвести под влиянием утомления какого-либо заученного текста, но он легко его воспроизведет после некоторого отдыха. Это самостоятельное, или внутреннее, растормаживание. С другой стороны, общее растормаживающее условие создается иногда действием ядов, например при небольших дозах алкоголя или гашиша, причем этот процесс искусственного растормаживания рефлексов не оказывает, по крайней мере у непривычных лиц, благотворного воздействия в отношении продуктивной сочетательно-рефлекторной деятельности.

Растормаживающие процессы могут облегчаться и в связи с наследственными, или прирожденными, условиями. Замечательные счетчики (лица, способные производить в уме математические операции с огромными числами) представляют собой пример прирожденных условий, способствующих необычайно легкому растормаживанию разнообразных форм счисления. Если имеется человек с хорошим развитием слухового воспринимающего аппарата, то обычно наряду с этим он способен и хорошо воспроизводить и исполнять музыкальные сочетательные рефлексы. С другой стороны, хорошее развитие зрительного органа сопровождается облегченным воспроизведением зрительных рефлексов, что предопределяет особенные успехи в рисовании и живописи. Преобладающее развитие двигательного нервного аппарата предопределяет легкое воспроизведение сложных движений, развиваемых в хореографическом искусстве.

Особо важную роль в деле растормаживания, или воспроизведения, рефлексов играет общий мимико-соматический тонус. Как мы уже говорили, при положительном тонусе растормаживание рефлексов облегчается, а при отрицательном тонусе оно затрудняется. Заслуживает внимания то обстоятельство, что характер мимико-соматического тонуса отражается и на характере растормаживаемых рефлексов. При положительном тонусе растормаживаются по преимуществу рефлексы наступательного характера, тогда как при отрицательном тонусе если и растормаживаются рефлексы, то в основном оборонительного характера. Следует затем иметь в виду, что растормаживание, или воспроизведение, рефлексов обыкновенно воспроизводятся в том же самом состоянии, в котором они были впервые осуществлены. Поэтому рефлексы, осуществленные при активном сосредоточении, воспроизводятся при таком же активном сосредоточении, тогда как рефлексы, осуществляемые без активного сосредоточения, воспроизводятся также в условиях отсутствия активного сосредоточения. В этом нетрудно убедиться на примере игры на рояле. Когда ноты берутся под контролем активного сосредоточения, они воспроизводятся при активном же сосредоточении и не могут быть взяты иначе. Когда же игра перестанет требовать активного сосредоточения и выполняется почти механически, активное сосредоточение на нотах будет уже препятствовать ее осуществлению.

Известно также, что воздействия, производимые в глубоком гипнозе, оживляются в новом состоянии гипноза и вовсе не оживляются без специального внушения в бодрствующем состоянии. То же случается и с болезненным состоянием, как например в истерии, эпилепсии и в некоторых других случаях.

Заметим еще, что те воздействия, которые вступают в тесное соотношение с органическими раздражениями и соответствующими им рефлексами, легко оживляются в зависимости от постоянного оживления органических рефлексов.

Растормаживание бывших ранее рефлексов имеет большое значение в области сочетательно-рефлекторной деятельности, ибо благодаря этому создается опыт личности. Процесс растормаживания не оставляет сомнения в том, что, как мы уже говорили выше, каждый сочетательный рефлекс оставляет в мозгу след в виде новообразованных связей и проторенного пути, представляющих собой путь наименьшего сопротивления, благодаря чему в следующие разы при действии того же раздражителя обычно этот путь проходится возбуждением с большей легкостью.

Сроки растормаживания, или воспроизведения, старых рефлексов, по-видимому, чрезвычайно широки, насколько мы знаем из примеров восстановления в старческом возрасте происшествий из раннего детства. Они подлежат во всяком случае большим индивидуальным колебаниям и стоят также в известной зависимости от тех или иных условий, лежащих в самом организме в данное время.

На принципе растормаживания основана и ориентировка в отношении последовательности событий, а следовательно, и в отношении времени, ибо полное растормаживание, начавшись, последовательно оживляет целую цепь сочетательных рефлексов, развивавшихся в следующие друг за другом периоды времени. На принципе растормаживания основано и все наше воспитание. Равным образом, сочетательные рефлексы, развивающиеся в течение жизни, становятся приобретением индивида благодаря способности к растормаживанию. Таким образом, наши жесты, речь, поступки и действия обязаны своим развитием процессу растормаживания, ибо обычно дело здесь идет о жестах, речи и поступках, имевших место раньше, хотя, быть может, и в несколько ином виде.

Что касается теории торможения, то некоторыми авторами допускается предположение об интерференции. По этому принципу, между прочим, построена схема Блуменау, в которой указывается на связь центростремительного волокна и с клеткой Мартинотти (Martinotti), и с большой пирамидой, причем клетка Мартинотти своим аксоном, направленным вверх, передает возбуждение и к соседней малой пирамиде, и к клетке Рамон-и-Кахаля, а малая пирамида своим нисходящим отростком передает в свою очередь возбуждение и к периферии, и к большой пирамиде, в которой, таким образом, встреча этих двух возбуждений нейтрализует их эффект.

Однако эта схема дает объяснение только тому, как с центростремительного волокна возбуждение направится на сочетательные связи и в значительной мере тормозится, но она не дает объяснения, как это возбуждение затем растормозится, а между тем процессы торможения и растормаживания стоят друг с другом в самой близкой связи. Кроме того, эта схема строго обособляет процесс сочетания от проводникового процесса, к чему вряд ли имеются основания. Имея в виду все существующие в этом отношении физиологические сведения, нужно признать, что возбуждение, или растормаживание, и торможение суть два процесса, сменяющих друг друга, но территориально никогда не сливающихся друг с другом в одном пункте. Стало быть, речь идет о сменном процессе. Когда возбуждение имеет место в одном пункте, соседние пункты находятся в торможении, и наоборот. Поэтому схему возбуждения надо представить себе другим образом.

Выше мы уже говорили, что центростремительные волокна передают возбуждение через сочетательную клетку, служащую началом центробежного пути. В коре такой клеткой является клетка Мартинотти (Martinotti), посылающая аксон в поверхностный сочетательный слой коры, где своими разветвлениями он достигает сочетательной клетки Рамон-и-Кахаля, посылающей свой аксон к соседним частям коры, здесь возбуждение передается через контакт с верхушечными отростками пирамидных клеток к последним и через них — к центробежным аксонам, тем самым возникает отток нервной энергии к периферии. В силу этого нарушается равновесие в напряжении энергии между данным пунктом, представляющим отток нервной энергии, и другими областями коры, где такого оттока не происходит.

Благодаря описанному процессу образуется в области возбуждения очаг, притягивающий нервную энергию в виде нервного тока с соседних областей коры, которые вследствие этого находятся в состоянии торможения. Само собой разумеется, что это торможение в любом пункте может быть преодолено возбуждением, притекающим с периферии, с последующей передачей его через соседние области коры к периферии по центробежным путям. Поскольку в первоначальном пункте возбуждение постепенно затихает, то развивается такой же очаг возбуждения в другом месте, которое при этом становится притягательным пунктом и к которому нервный ток направляется с соседних корковых областей.

Процессы возбуждения по этой схеме являются исходящими с периферии, причем безразлично, будет ли это периферия внешних воспринимающих органов, или периферия внутренних органов. При этом каждое периферическое раздражение в зависимости от связей может ввести в возбуждение значительные участки коры или даже передаваться на отдаленные области, например со зрительной области на центральные извилины, тогда как все другие области подвергнутся при этом торможению. Точно так же при возбуждении с другой части периферии будет вызван такой же процесс распространяющий торможение на соседние области коры, причем первый очаг возбуждения потухает. Дело, таким образом, не в интерференции, а в направлении нервного тока, причем акт возбуждения, сопровождаясь оттоком нервного тока на периферию, в то же время создает притягательный пункт для нервного тока, притекающего с других областей коры, а этот отток нервного тока и характеризуется торможением, ибо затрудняет развитие самостоятельного очага возбуждения.

Как известно, физиологом Ухтомским выдвинуто учение о доминанте как об одном из основных принципов функционирования нервной системы. Все данные говорят за то, что речь здесь идет об особом принципе взаимодействия. Согласно этому принципу, как мы видели, если одна из областей приходит в состояние возбуждения, то в других областях наступает состояние торможения. Однако в ряде случаев мы имеем такое преобладание функции возбужденной области, при котором наряду с возбуждением не только деятельность других областей затормаживается, но еще и сторонние раздражения, не возбуждая соответствующих рефлексов вследствие затормаживания их областей, еще более стимулируют возбуждение работающей области.

Рассмотрим один из примеров. Если раздражать в коре головного мозга животного области, заведующие движением задней конечности, и одновременно заставить животное глотать жидкость, то при этом обнаруживается усиление глотательного акта и торможение движения конечностью. Аналогичное явление обнаруживается и при акте дефекации. Здесь, таким образом, дело идет об интенсивном притяжении нервной энергии к сильно возбужденной области, ибо сторонние раздражения не только не могут осуществить эффекта возбуждения своих областей, но еще и усиливают эффект действия возбужденной области, направляя к нему развиваемую энергию, неизбежно связанную со сторонним раздражением. Иначе говоря, возбужденная область здесь становится сильнейшим очагом притяжения для всех других притекающих к мозгу возбуждений, и пока доминанта не преодолена каким-либо особо резким раздражителем, до тех пор она будет служить этой областью тяготения для всех более слабых по сравнению с ней возбуждений.

Интересно, что в известные периоды в связи с теми или иными функциями организма развивается естественная доминанта. Так, например, если животное находится в периоде течки, то всякие внешние раздражения (например, звук и др.) только усиливают ее проявления. Аналогичные процессы можно наблюдать и на обнимательном рефлексе самца лягушки во время спаривания, а при половом акте быстрее происходит семяизвержение, если возникают сторонние раздражения.

Принцип доминанты имеет особо важное значение и по отношению к сочетательно-рефлекторной деятельности. Еще задолго до введения термина «доминанта» и даже задолго до установления физиологами самого принципа в его функциональной сущности в моей работе, помещенной в «Вестнике психологии» за 1911 г., а затем в опубликованном сочинении 1907—1911 гг. под заглавием «Объективная психология» были подробно описаны те же самые функциональные соотношения с объяснением их физиологической основы в том процессе, который обозначен мной сосредоточением.

Описывая процесс сосредоточения в указанном сочинении, я говорю следующее: «Под этим названием, т. е. сосредоточением, мы понимаем тот комплекс мышечных сокращений, который ставит соответствующий воспринимающий орган в наиболее благоприятные условия для осуществления впечатления, устранив в то же время все, что могло бы в той или иной мере воспрепятствовать последнему. Этот комплекс мышечных сокращении представляется более или менее типичным для каждого воспринимающего органа, служащего местом реакции сосредоточения. Таким образом, мы можем различать зрительное, слуховое, осязательное и вкусовое сосредоточение​.

Поскольку внутренние раздражения могут быть объектом сосредоточения, то может быть, без сомнения, и особое соматическое сосредоточение, как возможно и внутреннее сосредоточение, направленное на невыявленные сочетательные рефлексы (Объективная психология. СПб., 1911).

Первое характеризуется поворотом головы и устремлением взора к предмету сосредоточения соответственным сокращением аккомодативной мышцы и сокращением зрачков, небольшим сдвиганием и раздвиганием бровей, служащих к устранению посторонних зрительных раздражений, а также задержкой дыхания и инспирации при общей задержке движений других частей тела. Слуховое сосредоточение характеризуется поворотом головы, который дает возможность лучше улавливать звуковые волны. При этом происходит сокращение т. stapedii и вместе с тем глаза поворачиваются к источнику звука. Лобные мышцы слегка сокращаются, одновременно наблюдаются задержка дыхания и неподвижность мышц всего тела. У животных, кроме того, играет важную роль в слуховом сосредоточении и соответственный поворот наружной ушной раковины, что у человека иногда заменяется подставляемой сзади уха ладонью. Кроме того, при наивысшем сосредоточении обыкновенно открывается и рот для улавливания звуков евстахиевой трубой. Осязательное сосредоточение заключается в ощупывающих движениях пальцев руки, дающих возможность полностью уловить внешние особенности предмета при небольшом сокращении лобных мышц, при слегка или совсем прикрытых глазах, при задержке дыхания и при общей неподвижности всего тела» - Бехтерев В. М. Объективная психология. СПб., 1911.

Имеются, конечно, столь же типичные признаки обонятельного, вкусового и других форм сосредоточения.

Исследования со слуховым сосредоточением, производимые по моему предложению над младенцами Педологического института, привели к выводу, что акт сосредоточения всегда сопровождается более или менее полной мобилизацией всех частей тела, дыхание же становится ровным и спокойным (д-ра Поварнин и Владычко) - Владычко С. Д. "Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма".

В литературе имеются специальные исследования по отношению к влиянию сосредоточения на зрачок. Так, если сосредоточиться на пламени, находящемся на периферии поля зрения, то зрачок при неподвижном глазе суживается, несмотря на то что взор может быть обращен в направлении темного фона. Если поставить с одной стороны испытуемого белый экран, а с другой стороны — черный экран, то, заставляя его сосредоточиться то на одном экране, то на другом, не смещая глаз, мы получим при сосредоточении на белом цвете сужение зрачка, а при сосредоточении на черном цвете — расширение (Piltz J. Neurol. Zentr. 1899). С моей точки зрения, дело здесь сводится уже к внутреннему сосредоточению.

Заслуживают внимания также исследования Гайнриха (Heinrich W. Zeitschr. Psychologie und Physiologie der Sinuesorgane. Bd IX—XI.). Он завязывал испытуемым один глаз и заставлял фиксировать другой глаз на точке, а в боковом поле зрения под разными углами помещал белый картон с буквами. Испытуемым предлагалось, не изменяя направления взора, сосредоточиться то на точке, то на буквах, то на умственной работе. Этим путем было выяснено, что при сосредоточении на буквах зрачок расширялся, еще больше он расширялся при сосредоточении на умственной работе. При этом оказалось, что расширение зрачка стояло в прямой зависимости от торможения аккомодации, причем сосредоточение на умственной работе сопровождалось изменением взора, как при смотрении вдаль. Те же явления наблюдались и при сосредоточении на тиканье часов.

Очевидно, что при внутреннем сосредоточении воспроизводятся те самые двигательные акты в отношении направления взора, состояния аккомодации и зрачков, которые должны происходить и при сосредоточении на действительном раздражении, что мной и было показано в вышеупомянутом сочинении. Отметим лишь, что умственное сосредоточение, как и слуховое сосредоточение, характеризуется не только общей задержкой движений, но и задержкой акта смотрения (на близкий предмет), причем всякое стороннее раздражение, как показали мои наблюдения, устраняется (например, при звуках уши закрываются руками), а само напряжение сосредоточения в смысле характерных для него движений еще более усиливается.

В моем ранее упомянутом труде «Объективная психология» дано и физиологическое объяснение этого процесса: «Сосредоточение помимо внешних проявлений сопутствуется еще и внутренними процессами (в мозгу) в виде развития токов действия, усиленного прилива крови к соответствующим центрам, повышенного в них обмена и т. п., что указывает на большое развитие нервно-психической энергии в соответствующих центрах. С другой стороны, так как акт сосредоточения сопровождается подавлением всех других движений и более или менее пассивным состоянием всех других воспринимающих органов, то очевидно, что при сосредоточении мы имеем все благоприятные условия к тому, чтобы нервно-психические процессы достигали наибольшего напряжения в том центре, который находится при этом в деятельном состоянии... Поддержкой более или менее постоянного напряжения этих процессов в определенном центре и служат постоянно притекающие к нему импульсы с периферии от сокращающихся мышц и от самого воспринимающего органа, частью же благодаря установившимся сочетаниям и от личной сферы невропсихики».

Итак, процесс сосредоточения в свое время (еще в 1911 г.) был разъяснен мной как доминанта и с физиологической стороны. Поэтому процесс доминанты я признаю с не меньшим основанием своим открытием, как и открытием проф. Ухтомского, ибо оба мы подошли к этому явлению самостоятельно и независимо друг от друга, он — в области физиологии, я — в области рефлексологии, опирающейся на биологию. При доминанте, таким образом, дело идет о тяготении, но тяготении, конечно, физиологического характера, благодаря которому область, находящаяся в состоянии сильного возбуждения, притягивает к себе возбуждения, возникающие по тем или иным условиям в других областях нервной системы, соседних или более удаленных. Если затем природа обеспечила доминантой такие процессы, как глотание, дефекация, обнимательный рефлекс, половой акт и некоторые другие жизненно необходимые функции, то это, вероятно, обусловливается силой тех центростремительных импульсов, которые при этом неизбежно развиваются.

Отсюда для нас ясно, что доминанта есть высшая степень принципа взаимодействия, ибо с развитием наибольшего напряжения той или другой области процесс взаимодействия как бы непосредственно переходит в доминанту, характеризующуюся, кроме торможения других областей, еще и ее усилением за счет этих последних, т. е. за счет притекающих импульсов с периферии возбуждения данной деятельной области.

Мы уже упоминали выше, что, записывая дыхание младенцев в нашем Педологическом институте, мы убедились, что бодрствующий младенец, освобожденный от стесняющей его одежды, производит столько беспорядочных движений, что запись дыхания дает чрезвычайно сбивчивую и неправильную кривую. Однако стоит произвести звон колокольчика, как тотчас же дыхание приобретает совершенно спокойное течение и кривая показывает идеально правильную смену дыхательных экскурсий. Это и есть проявление принципа взаимодействия в форме доминанты. Совершенно аналогичные явления мы можем наблюдать и у взрослых лиц. Но здесь вот что важно. Если дать взрослому человеку такой раздражитель, который возбудит в нем акт сосредоточения, например вести какой-либо трогательный рассказ, то мы заметим, что дыхание будет испытывать уже временные остановки, что указывает на большое напряжение возбуждения в соответствующей области, а в зависимости от этого и большее торможение других областей, включая корковые и подкорковые области дыхания.

Что касается внутреннего сосредоточения, т. е. сосредоточения на скрытых рефлексах, то и здесь можно проследить то же самое. Если речь идет о простом растормаживании скрытых рефлексов, то оно обычно сопровождается соответствующим проявлением ориентировочных рефлексов в том или ином органе согласно характеру растормаживаемых рефлексов, тогда как все другие рефлексы остаются в заторможенном состоянии. Так, при сосредоточении на репродуцируемом зрительном объекте мы напрягаем внешние мышцы глаза, изменяем ширину зрачка и напряжение аккомодации. Прислушиваясь к воспроизводимым звукам, мы те же самые процессы имеем в аккомодательной мышце ушей и даже в известном повороте головы. Даже сосредоточение на внутренних органических процессах возбуждает в той или иной мере соответствующие органы. На этом основаны «произвольное» ускорение или замедление сердцебиения, вызывание прилива крови к лицу и т. п.

Здесь, однако, опять же надлежит отметить следующее. При обычном растормаживании речь идет в сущности о простой смене одного репродуцируемого рефлекса другим. Но если мы возбудим сосредоточение к определенному комплексу сочетательных рефлексов, например предложим испытуемому называть предметы домашнего обихода, кухонной утвари или предметы того или другого цвета, то мы убедимся, что при этом будут называться по возможности все подходящие предметы, названия которых при обычном растормаживании как правило не воспроизводятся в таком количестве. Таким образом, акт сосредоточения, в данном случае процесс растормаживания, или репродуцирования, перешел в доминанту, благодаря чему из заторможенных областей коры приходят импульсы, усиливающие акт репродуцирования.

Ввиду вышесказанного рефлексологическая точка зрения в процессе репродуцирования, т. е. растормаживания, предполагает совершенно иную физиологическую основу по сравнению с той, которая признавалась до сих пор психологами в отношении памяти. Обычно ходячее воззрение в этом случае заключается в том, что запоминание связано с распространением возбуждения с одного центра на другой благодаря установившейся ассоциации представлений. Тогда как из вышеизложенного ясно, что при репродуцировании дело идет о возбуждении одной какой-либо области, которое притягивает затем к себе нервный ток из других областей, оживляя этим и хранившиеся здесь следы, а это и обусловливает воспроизведение сочетательных рефлексов в определенной последовательности. Эта точка зрения была развита мной, между прочим, и в «Общих основах рефлексологии».

Доминирование может проявляться в отношении зрительных, слуховых, обонятельных, вкусовых, кожных и других раздражений. В таком случае мы пристально всматриваемся, прислушиваемся, принюхиваемся, смакуем, испытываем предмет на ощупь. Такого рода доминирование обязательно сопровождается напряжением в мышцах, обслуживающих соответствующий орган, без чего вообще не бывает доминанты. Она может быть направлена не только на внешние объекты, но и на производимые нами самими рефлексы, притом не только на выявленные, но, как мы видели, и на рефлексы скрытые, заторможенные в своем внешнем выявлении (так называемое внутреннее сосредоточение).

Доминанта в форме сосредоточения вызывается обычно теми раздражениями, которые менее обычны и которые чем-нибудь выделяются из ряда других.

Таким образом, всякий новый предмет, так же как и всякий предмет, выделяющийся новизной или яркостью красок, возбуждает рефлекс сосредоточения, что доказывается и специальными опытами, произведенными в моей лаборатории Бухваловой.

Длительное сосредоточение поддерживается обыкновенно и тем положительным мимико-соматическим рефлексом, который почему-либо возбуждается данным предметом, чаще всего ввиду его связи с раздражителями, возбуждающими наши потребности, этот предмет обыкновенно называют «интересом». Как бы то ни было, без положительного мимико-соматического рефлекса, связанного с тем или иным предметом, не может быть длительного на нем сосредоточения.

Существенно важно, что наряду с подавлением других рефлексов сосредоточение обладает и притягательной силой в отношении всего, что так или иначе сцеплено с тем объектом, который возбудил сосредоточение. Энергия, направляемая в одну сторону при подавлении всех других процессов, привлекает в этом случае все силы, относящиеся к источнику возбуждения, и дает возможность использовать их при данном возбуждении, поднимая его до необычной степени напряжения. Таким образом, при доминанте сочетательная деятельность в направлении объекта сосредоточения возбуждается до наивысшей степени, в то же время подавляются все прочие сочетательные процессы, не относящиеся к объекту сосредоточения.

Необходимо иметь в виду, что сосредоточение не только обусловливается внешними раздражениями, но и вызывается эндогенно в связи с органическими раздражениями, проявляясь в форме активного сосредоточения. Так, состояние голода возбуждает сосредоточение на основании бывшего опыта с утолением голода в направлении продуктов питания; недостаток привычного возбудителя (табака, алкогольных напитков и др.) вызывает сосредоточение на этих раздражителях; половое возбуждение в свою очередь возбуждает сосредоточение в направлении полового объекта и т. п.

Между тем физическое утомление, а равно и действие некоторых ядов (алкоголь, гашиш и др.) ослабляют способность к сосредоточению; точно так же его ослабляют и разные болезненные состояния, нарушающие сочетательно-рефлекторную деятельность, причем ослабление сосредоточения в этих случаях может достигать иногда крайне резкой степени.

Необходимо еще принять во внимание известную установку сосредоточения на определенных раздражителях, которая может быть результатом привычного сосредоточения (каждый специалист легко усматривает влияния, относящиеся к его специальности) или результатом действия раздражителя, вызывавшего ранее какой-либо резкий мимико-соматический порыв (особая чуткость у подозрительных лиц) к предметам, вызывающим малейшее подозрение на возможность вреда («у страха глаза велики», усиленное сосредоточение к поведению супруга или супруги у ревнивцев и т. п.). Возможна и отрицательная установка, когда человек уклоняется от сосредоточения на предмете, возбуждающем или возбудившем некогда в нем отрицательный мимико-соматический порыв.

Особо важно отметить, что все раздражители, бывшие однажды предметом сосредоточения, могут легко растормаживать соответствующие ориентировочные рефлексы, тогда как объекты, хотя и возбуждавшие ориентировочные рефлексы, но без сосредоточения на них, не приводят к растормаживанию ориентировочных рефлексов до тех пор, пока они не возбудят сосредоточение. А так как раздражители растормаживаемых рефлексов связываются на основании прошлого опыта с речевыми рефлексами, то отсюда ясно, что одни внешние воздействия и вызываемые ими рефлексы могут быть предметом словесной передачи, а следовательно, будут подотчетными, тогда как нерастормаживаемые рефлексы и их раздражители не могут возбудить соответствующих речевых рефлексов и соответственно не могут быть переданы словами, являясь, следовательно, неподотчетными, или безотчетными, процессами. Например, из всего виденного может быть передано и таким образом окажется подотчетным только то, что возбудило акт сосредоточения, остальное же не подвергнется растормаживанию. При этом те рефлексы, по отношению к которым имеется отрицательная установка на сосредоточение и которые вследствие этого не могут растормаживаться, до такой степени ослабляют свою связь с сосредоточением, что, естественно, вытесняются из цепи рефлексов, способных растормаживаться, и тем самым в свою очередь становятся неподотчетными.

В связи с выяснением физиологии рефлекса сосредоточения мы подошли к вопросу о двух видах рефлексов, из которых одни более или менее тесно связаны с рефлексом сосредоточения и могут быть расторможены, или репродуцированы, а вместе с тем и подвергнуты словесному отчету, другие же от самого начала не вступают в связь с рефлексами сосредоточения или впоследствии утрачивают с ними всякую связь и потому оказываются неподотчетными. Последние, однако, путем особых приемов, которые сводятся к возможности установить связь неподотчетных рефлексов с сосредоточением, окольными путями могут возобновить свою связь с последним и тогда окажутся вновь подотчетными. То, что все дело сводится в этих случаях к сосредоточению и связи с ним рефлексов, можно доказать и экспериментальным путем. Если дать человеку сложный счет, заставив производить его вслух, а затем проводить перед его глазами изображения тех или других предметов, то окажется, что во время напряженного счета из пробегающих изображений почти ничего не воспроизводится или воспроизведется очень мало по сравнению с тем, что воспроизвел бы человек, не занятый счетом.

Другой эксперимент представляет собой гипнотическое состояние. Сам по себе гипноз сопровождается устранением активного сосредоточения, которое достигается либо его торможением при смотрении на блестящий предмет или длительными пассами, либо простым внушением, сводящимся к вызыванию того же гипнотического состояния при посредстве словесных воздействий. Вместе с торможением активного сосредоточения в гипнозе человек утрачивает тем самым способность самостоятельно управлять этим процессом, но он сохраняет способность пассивного сосредоточения, направляемого словесными заявлениями гипнотизера. В более глубоких степенях гипноза сосредоточение может быть направляемо только словами гипнотизера с помощью так называемого внушения. Но вот что здесь заслуживает внимания. Благодаря утрате активного сосредоточения загипнотизированный не может оказывать сопротивления никаким вообще внушениям, и потому глубоко загипнотизированный человек по внушению может выполнять какие угодно действия по одному приказу гипнотизера и без всякого противодействия. При этом ни одно из действий, производимых в глубоком гипнозе, не может сделаться подотчетным до тех пор, пока не направят сосредоточение гипнотизируемого на тот или другой акт, бывший с ним в гипнозе, после чего этот акт уже может воспроизводиться.

Отсюда ясно, что процесс растормаживания, или репродуцирования, а следовательно, и подотчетность с помощью речевых рефлексов стоят в прямом соотношении с сосредоточением. Точно так же и в периоде гипноза, направляя путем внушения сосредоточение гипнотизируемого, можно не только вызывать необычные для человека обострения ориентировочных рефлексов (например, галлюцинации и т. п.), но и подавлять вовсе ориентировочные рефлексы, как и репродукцию их путем устранения от них сосредоточения.

В нормальном состоянии сосредоточение, являясь проявлением доминанты, перемещается с одного предмета на другой и вводит в деятельное состояние то один орган, то другой, что может зависеть, как мы знаем, от характера внешних раздражителей. С другой стороны, сосредоточение направляется внутренними соматическими раздражителями. В последнем случае мы и говорим об активном сосредоточении как связанном с нашими потребностями. Вместе с физическим истощением от переутомления происходит подавление активного сосредоточения, приводя к засыпанию. Но при подавлении во сне активного сосредоточения как доминанты становится все же возможным развитие доминанты под влиянием тех или других условий раздражения, возникающих в корковых областях зрения, обоняния, вкуса, кожного и мышечного осязания (с целью дать объективный термин этому важному воспринимающему аппарату, я нахожу соответственным ввести термин «мышечное осязание» на место так называемого мышечного чувства), благодаря чему возбуждение этих областей может быть доведено до наивысшей степени при более или менее полном торможении других областей мозговой коры, что и лежит в основе сновидений.

В нормальном состоянии, как в действиях, так и в речи, основным раздражителем является цель, будет ли она реальной вещью, данной в опыте, или же только воспроизводимой на основании своего либо чужого прошлого опыта. Эта цель возбуждает по тем или иным причинам сосредоточение, являющееся в физиологическом смысле настоящей доминантой в сочетательно-рефлекторной деятельности. Как и при всякой доминанте, речь здесь идет о возбуждении соответствующей области, к которой привлекаются возбуждения со стороны других областей независимо от того, будет ли это возбуждение развиваться под влиянием текущих, или прошлых раздражителей (путем репродукции). Благодаря этому целевое раздражение, приводящее в возбуждение соответствующую область, является тем инжектором, который привлекает к себе все возникающие в стороне возбуждения, а следовательно, и соответствующие им рефлексы, будут ли они явными, или скрытыми, т. е. невыявленными в смысле внешнего звука или действия.

В этом заключается сущность планомерно выполняемых действий и в этом же заключается сущность логически направляемого мышления. И там, и здесь мы имеем ряд, или цепь, соподчиненных сочетательных рефлексов, направляемых основным раздражением, каковым является цель действия или развиваемых словесных рефлексов.