Эмоции (У. Джеймс)

Сравнение эмоций с инстинктами

Джемс В. Психология. Часть II
СПб: Изд-во К.Л. Риккера, 1911. С.323—340.

Различие между эмоциями и инстинктами заключается в том, что эмоция есть стремление к чувствованиям, а инстинкт — стремление к действиям при наличности известного объекта в окружающей обстановке. Но и эмоции имеют для себя соответствующие телесные проявления, которые заключаются иногда в сильном сокращении мышц (например, в момент испуга или гнева); и во многих случаях может оказаться несколько затруднительным провести резкую грань между описанием эмоционального процесса и инстинктивной реакции, которые могут быть вызваны тем же объектом. К какой главе следует отнести явление страха — к главе об инстинктах или к главе об эмоциях? Куда также следует отнести описания любопытства, соревнования и т. д.? С научной точки зрения это безразлично, следовательно, мы должны для решения этого вопроса руководствоваться одними практическими соображениями. Как чисто внутренние душевные состояния, эмоции совершенно не поддаются описанию. Кроме того, такого рода описание было бы излишним, так как читателю эмоции, как чисто душевные состояния, и без того хорошо известны. Мы можем только описать их отношение к объектам, вызывающим их, и реакции, сопровождающие их. Каждый объект, воздействующий на какой-нибудь инстинкт, способен вызвать в нас и эмоцию. Вся разница заключается здесь в том, что так называемая эмоциональная реакция не выходит из пределов тела испытуемого субъекта, а так называемая инстинктивная реакция может идти дальше и вступать на практике во взаимные отношения с вызывающим ее объектом. И в инстинктивных, и в эмоциональных процессах простое воспоминание о данном объекте или образ его могут быть достаточными для возникновения реакции. Человек может даже приходить в большую ярость, думая о нанесенном ему оскорблении, чем непосредственно испытывая его на себе, и после смерти матери может питать к ней больше нежности, чем во время ее жизни. Во всей этой главе я буду пользоваться выражением «объект эмоции», безразлично применяя его как к тому случаю, когда этим объектом служит имеющийся налицо реальный предмет, как и к тому, когда таким объектом служит просто воспроизведенное представление.

Разнообразие эмоций бесконечно велико

Гнев, страх, любовь, ненависть, радость, печаль, стыд, гордость и различные оттенки этих эмоций могут быть названы наиболее грубыми формами эмоций, будучи тесно связаны с относительно сильным телесным возбуждением. Более утонченными эмоциями являются моральные, интеллектуальные и эстетические чувствования, с которыми обыкновенно бывают связаны значительно менее сильные телесные возбуждения. Объекты эмоций можно описывать без конца. Бесчисленные оттенки каждой из них незаметно переходят один в другой и отчасти отмечаются в языке синонимами, как, например, ненависть, антипатия, вражда, злоба, нерасположение, отвращение, мстительность, неприязнь, омерзение и т. д. Различие между ними установлено в словарях синонимов и в курсах психологии; во многих немецких руководствах по психологии главы об эмоциях представляют просто словари синонимов. Но для плодотворной разработки того, что уже само по себе очевидно, есть известные границы, и результатом множества работ в таком направлении явилось то, что чисто описательная литература по этому вопросу начиная от Декарта и до наших дней представляет самый скучный отдел психологии. Мало того, вы чувствуете изучая его, что подразделения эмоций, предлагаемые психологами, в огромномном большинстве случаев являются простыми фикциями или весьма существенны, и что претензии их на точность терминологии совершенно неосновательны. Но, к несчастью, огромное большинство психологических исследований эмоций — чисто описательного характера. В романах мы читаем описание эмоций, будучи созданы для того, чтобы переживать их на себе. В них мы знакомимся с объектами и обстоятельствами, вызывающими эмоции, а потому всякая тонкая черта самонаблюдения, украшающая ту или другую страницу романа, немедленно находит в нас отголосок чувства. Классические литературно-философские произведения, написанные в виде ряда афоризмов, также проливают свет на нашу эмоциональную жизнь и, волнуя наши чувства, доставляют нам наслаждение. Что же касается «научной психологии» чувствований, то, должно быть, я испортил себе вкус, читая в слишком большом количестве классические произведения по этому вопросу. Но только я предпочел бы читать словесные описания размеров скал в Нью-Гемпшире, чем снова перечитывать эти психологические произведения. В них нет никакого плодотворного руководящего начала, никакой основной точки зрения. Эмоции различаются и оттеняются в них до бесконечности, но вы не найдете в них никаких логических обобщений. А между тем вся прелесть истинно научного труда заключается в постоянном углублении логического анализа. Неужели же при анализе эмоций невозможно подняться над уровнем конкретных описаний? Я думаю, что есть выход из области таких конкретных описаний, стоит только сделать усилия, чтобы найти его.

Причина разнообразия эмоций

Затруднения, возникающие в психологии при анализе эмоций, протекают, мне кажется, оттого, что их слишком привыкли рассматривать как абсолютно обособленные друг от друга явления. Пока мы будем рассматривать каждую из них как какую-то вечную, неприкосновенную духовную сущность, наподобие видов, считавшихся когда-то в биологии неизменными сущностями, до тех пор мы можем только почтительно составлять каталоги различных особенностей эмоций, их степеней и действий, вызываемых ими. Но если мы станем их рассматривать как продукты более общих причин (как, например, в биологии различие видов рассматривается как продукт изменчивости под влиянием окружающих условий и передачи приобретенных изменений путем наследственности), то установление различий и классификация приобретут значение простых вспомогательных средств. Если у нас уже есть гусыня, несущая золотые яйца, то описывать в отдельности каждое снесенное яйцо — дело второстепенной важности. На немногих последующих страницах я, ограничиваясь на первых порах так называемыми грубыми формами эмоций, укажу на одну причину эмоций — причину весьма общего свойства.

Чувствование в грубых формах эмоций есть результат ее телесных проявлений

Обыкновенно принято думать, что в грубых формах эмоции психическое впечатление, воспринятое от данного объекта, вызывает в нас душевное состояние, называемое эмоцией, а последняя влечет за собой известное телесное проявление. Согласно моей теории, наоборот, телесное возбуждение следует непосредственно за восприятием вызвавшего его факта, и сознавание нами этого возбуждения в то время, как оно совершается и есть эмоция. Обыкновенно принято выражаться следующим образом: мы потеряли состояние, огорчены и плачем; мы повстречались с медведем испуганы и обращаемся в бегство; мы оскорблены врагом, приведены в ярость и наносим ему удар. Согласно защищаемой мною гипотезе порядок этих событий должен быть несколько иным — а именно: первое душевное состояние не сменяется немедленно вторым, между ними должны находиться телесные проявления, и потому наиболее рационально выражаться следующим образом: мы опечалены, потому что плачем; приведены в ярость, потому что бьем другого; боимся, потому что дрожим, а не говорить: мы плачем, бьем, дрожим, потому что опечалены, приведены в ярость, испуганы. Если бы телесные проявления не следовали немедленно за восприятием, то последнее было бы по форме своей чисто познавательным актом, бледным, лишенным колорита и эмоциональной «теплоты». Мы в таком случае могли бы видеть медведя и решить, что всего лучше обратиться в бегство, могли бы понести оскорбление и найти справедливым отразить удар, но мы не ощущали бы при этом страха или негодования.

Высказанная в столь грубой форме гипотеза может немедленно дать повод к сомнениям. А между тем, для того чтобы умалить ее, по-видимому, парадоксальный характер и, быть может, даже убедиться в ее истинности, нет надобности прибегать к многочисленным и отдаленным соображениям.

Прежде всего обратим внимание на тот факт, что каждое восприятие путем известного рода физического воздействия оказывает на наш организм широко распространяющееся действие, предшествующее возникновению в нас эмоции или эмоционального образа. Слушая стихотворение, драму, героическую повесть, мы нередко с удивлением замечаем, что по нашему телу пробегает неожиданно, как волна, дрожь, или что сердце наше стало сильнее биться, а из глаз внезапно полились слезы. То же самое в еще более осязательной форме наблюдается при слушании музыки. Если гуляя в лесу, вдруг замечаем что-то темное, двигающееся, наше сердце встает биться, и мы задерживаем дыхание мгновенно, не успев еще образовать в голове своей никакой определенной идеи об опасности. Если наш добрый знакомый подходит близко к краю пропасти, мы начинаем испытывать хорошо знакомое чувство беспокойства и отступаем назад, хотя хорошо знаем, что он вне опасности, и не имеем никакого отчетливого представления о его падении. Автор живо помнит свое удивление, когда он 7-8-летним мальчиком упал однажды в обморок при виде крови, которая после кровопускания, произведенного над лошадью, находилась в ведре. В этом ведре была палка, он начал размешивать этой палкой жидкость, которая капала с палки в ведро, причем не испытывал ничего, кроме детского любопытства. Вдруг свет померк в его глазах, в ушах поднялся шум, и он потерял сознание. Он раньше никогда не слышал о том, что вид крови может вызывать в людях тошноту и обморок, и питал к ней так мало отвращения и так мало усматривал в ней опасного, что даже в столь нежном возрасте не мог не удивляться тому, как простое присутствие ведра красной жидкости может оказывать такое потрясающее действие на организм.

Лучшее доказательство тому, что непосредственной причиной эмоций является физическое воздействие внешних раздражений на нервы, представляют те патологические случаи, когда для эмоций нет соответствующего объекта. Одним из главных преимуществ моей точки зрения на эмоции является то обстоятельство, что с помощью ее мы можем подвести и патологические, и нормальные случаи эмоций под одну общую схему. Во всяком сумасшедшем доме мы встречаем образчики ничем не мотивированного гнева, страха, меланхолии или мечтательности, а также образчики равно ничем не мотивированной апатии, которая упорно продолжается, несмотря на решительное отсутствие каких бы то ни было побудительных внешних причин. В первом случае мы должны предположить, что нервный механизм сделался столь восприимчивым по отношению к известным эмоциям, что почти всякий стимул, даже самый неподходящий, является достаточной причиной для того, чтобы вызвать в нем возбуждение в этом направлении и тем породить своеобразный комплекс чувствований, составляющий данную эмоцию. Так, например, если известное лицо испытывает одновременно неспособность глубоко дышать, сердцебиение, своеобразную перемену в функциях пневмогастрического нерва, называемую «сердечной тоской», стремление принять неподвижное распростертое положение и сверх того еще другие неисследованные процессы во внутренностях, общая комбинация этих явлений порождает в нем чувство страха, и он становится жертвой хорошо знакомого некоторым смертельного испуга.

Мой знакомый, которому случалось испытывать припадки этой ужаснейшей болезни, рассказывал мне, что у него центром душевных страданий были сердечная область и дыхательный аппарат; что главное усилие его побороть припадок заключалось в контролировании дыхания и замедлении сердцебиения и что страх его исчезал, как только ему удавалось начать глубоко вздыхать и выпрямиться.

Здесь эмоция есть просто ощущение телесного состояния и причиной своей имеет чисто физиологический процесс.

Далее, обратим внимание на то, что всякая телесная перемена, какова бы она ни была, отчетливо или смутно ощущается нами в момент своего появления. Если читателю не случалось до сих пор обращать внимание на это обстоятельство, то он может с интересом и удивлением заметить, как много ощущений в различных частях тела являются характеристическими признаками, сопровождающими те или другие эмоциональные состояния его духа. Нет оснований ожидать, что читатель ради столь курьезного психологического анализа будет задерживать в себе самонаблюдением порывы увлекательной страсти, но он может наблюдать эмоции, происходящие в нем при более спокойных состояниях духа, и выводы, которые будут справедливы относительно слабых степеней эмоций, могут быть распространены на те же эмоции при большей интенсивности. Во всем объеме, занимаемом нашим телом, мы при эмоции испытываем очень живо разнородные ощущения, от каждой части его в сознание проникают различные чувственные впечатления, из которых слагается чувство личности, постоянно сознаваемое каждым человеком. Удивительно, какие незначительные поводы вызывают нередко в нашем сознании эти комплексы чувствований. Будучи хотя бы в самой слабой степени огорчены чем-нибудь, мы можем заметить, что наше душевное состояние физиологически всегда выражается главным образом сокращением глаз и мышц бровей. При неожиданном затруднении мы начинаем испытывать какую-то неловкость в горле, которая заставляет нас сделать глоток, прочистить горло или кашлянуть слегка; аналогичные явления наблюдаются во множестве других случаев. Благодаря разнообразию комбинаций, в которых встречаются эти органические изменения, сопровождающие эмоции, можно сказать, исходя из отвлеченных соображений, что всякий оттенок в его целом имеет для себя особое физиологическое проявление, которое представляет такое же unicum, как самый оттенок эмоции. Огромное число отдельных частей тела, подвергающихся модификации при данной эмоции, делает столь затруднительным для человека в спокойном состоянии воспроизведение внешних проявлений любой эмоции. Мы можем воспроизвести игру мышц произвольного движения, соответствующую данной эмоции, но не можем произвольно вызвать надлежащее возбуждение в коже, в железах, сердце и внутренностях. Подобно тому как в искусственном чихании недостает чего-то сравнительно с настоящим, точно так не производит полной иллюзии искусственное воспроизведение печали или энтузиазма при отсутствии надлежащих поводов для возникновения соответствующих настроений.

Теперь я хочу приступить к изложение самого важного пункта моей теории, который заключается в следующем: если мы представим себе какую-нибудь сильную эмоцию и попытаемся мысленно вычитать из этого состояния нашего сознания одно за другим все ощущения связанных с ним телесных симптомов, то в конце концов от данной эмоции ничего не останется, никакого «психического материала», из которого могла бы образоваться данная эмоция. В результате же получится холодное, безразличное состояние чисто интеллектуального восприятия. Большинство лиц, которых я просил проверить мое положение путем самонаблюдения, вполне соглашались со мною, но некоторые упорно продолжали утверждать, что их самонаблюдение не оправдывает моей гипотезы. Многие не могут только понять самого вопроса. Например, просишь их устранить из сознания всякое чувство смеха и всякую наклонность к смеху при виде смешного предмета и потом сказать, в чем будет тогда заключаться смешная сторона данного предмета, не останется ли тогда в сознании простое восприятие предмета, принадлежащего к классу «смешных»; на это они упорно отвечают, что это физически невозможно и что они всегда вынуждены смеяться, видя смешной предмет. Между тем задача, которую я предлагал им, заключалась не в том, чтобы, глядя на смешной предмет, на самом деле уничтожить в себе всякое стремление к смеху. Это — задача чисто спекулятивного характера, и заключается она в мысленном устранении некоторых чувственных элементов из эмоционального состояния, взятого в его целом, и определении того, каковы бы были в таком случае остаточные элементы. Я не могу отрешиться от мысли, что всякий, кто ясно понял поставленный мною вопрос, согласится с высказанным мною выше положением.

Я совершенно не могу представить себе, что за эмоция страха останется в нашем сознании, если устранить из него чувства, связанные с усиленным сердцебиением, с коротким дыханием, дрожанием губ, с расслаблением членов, с «гусиной» кожей и с возбуждениями во внутренностях. Может ли кто-нибудь представить себе состояние гнева и вообразить при этом тотчас же не волнение в груди, прилив крови к лицу, расширение ноздрей, стискивание зубов и стремление к энергичным поступкам, а наоборот: мышцы в ненапряженном состоянии, ровное дыхание и спокойное лицо. Автор, по крайней мере, безусловно не может этого сделать. В данном случае, по его мнению, гнев должен совершенно отсутствовать как чувство, связанное с известными наружными проявлениями, и можно предположить. что в остатке получится только спокойное, бесстрастное суждение, ело принадлежащее интеллектуальной области, именно, мысль о том, известное лицо или лица заслуживают наказания за свои грехи. То же рассуждение применимо и к эмоции печали: что такое была бы печаль без слез, рыданий, задержки сердцебиения, тоски под ложечкой? Лишенное чувственного тона признание того факта, что известные обстоятельства весьма печальны — и больше ничего. То же самое обнаруживается при анализе всякой другой страсти. Человеческая эмоция, лишенная всякой телесной подкладки, есть один пустой звук. Я не утверждаю, что такая эмоция есть нечто противоречащее природе вещей и что чистые духи осуждены на бесстрастное интеллектуальное бытие. Я хочу только сказать, что для нас эмоция, отрешенная от всяких телесных чувствований, есть нечто непредставимое. Чем более я анализирую мои душевные состояния, тем более я убеждаюсь, что «грубые» страсти и увлечения, испытываемые мною, в сущности создаются и вызываются теми телесными переменами, которые мы обыкновенно называем их проявлениями или результатами. И тем более мне начинает казаться вероятным, что, сделайся мой организм анэстетичным (нечувствительным), жизнь аффектов, как приятных, так и неприятных, станет для меня совершенно чуждой и мне придется влачить существование чисто познавательного или интеллектуального характера. Хотя такое существование и казалось идеалом для древних мудрецов, но для нас, отстоящих всего на несколько поколений от философской эпохи, выдвинувшей на первый план чувственность, оно должно казаться слишком апатичным, безжизненным, чтобы к нему стоило так упорно стремиться.

Моя точка зрения не может быть названа материалистической

В ней не больше и не меньше материализма, чем во всяком взгляде, согласно которому наши эмоции обусловлены нервными процессами. Ни один из читателей моей книги не возмутится против этого положения, пока оно остается высказанным в общей форме, и если в этом положении кто-нибудь все-таки усмотрит материализм, то только имея в виду те или другие частные виды эмоций. Эмоции суть чувственные процессы, которые обусловлены внутренними нервными токами, возникающими под влиянием внешних раздражений. Такие процессы, правда, всегда рассматривались платонизирующими психологами как явления, связанные с чем-то чрезвычайно низменным. Но, каковы бы ни были физиологические условия образования наших эмоций, сами по себе, как душевные явления, они все равно должны остаться тем, что они суть. Если они представляют собой глубокие, чистые, ценные по значению психические факты, то точки зрения любой физиологической теории их происхождения они останутся все теми же глубокими, чистыми, ценными для нас по значению какими они являются и с точки зрения нашей теории. Они заключают самих себе внутреннюю меру своего значения, и доказывать с помощью предлагаемой теории эмоций, что чувственные процессы не должны непременно отличаться низменным, материальным характером, так же логически несообразно, как опровергать предлагаемую теорию, ссылаясь на то, что она ведет к низменному материалистическому истолкованию явлений эмоции.

Прелагаемая точка зрения объясняет удивительное разнообразие эмоций

Если предлагаемая мною теория верна, то в таком случае каждая эмоция есть результат соединения в один комплекс психических элементов, из которых каждый обусловлен определенным физиологическим процессом. Составные элементы, из которых слагается всякая перемена в организме, есть результат рефлекса, вызванного внешним раздражителем. Отсюда немедленно возникает ряд вполне определенных вопросов, которые резко отличаются от всяких вопросов, предлагаемых представителями других теорий эмоций. С их точки зрения, единственно возможными задачами при анализе эмоции были классифицирование: «К какому роду или виду принадлежит данная эмоция?» или описание: «Какими внешними проявлениями характеризуется данная эмоция?». Теперь же дело идет о выяснении причин эмоций: «Какие именно модификации вызывает в нас тот или другой объект?» и «Почему он вызывает в нас именно те, а не другие модификации?». От поверхностного анализа эмоций мы переходим, таким образом, к более глубокому исследованию, к исследованию высшего порядка. Классификация и описание суть низшие ступени в развитии науки. Как только выступает на сцену вопрос о причинной связи в данной научной области исследования, классификация и описания отступают на второй план и сохраняют свое значение лишь настолько, насколько облегчают нам исследование причинной связи. Раз мы выяснили, что причиной эмоций являются бесчисленные рефлекторные акты, возникающие под влиянием внешних объектов и немедленно сознаваемые нами, то нам тотчас же становится понятным, почему может существовать бесчисленное множество эмоций и почему у отдельных индивидов они могут неопределенно варьировать и по составу, и по мотивам, вызывающим их. Дело в том, что в рефлекторном акте нет ничего неизменного, абсолютного. Возможны весьма различные действия рефлекса, и эти действия, как известно, варьируют до бесконечности.

Короче говоря: любая классификация эмоций может считаться «истиной» или «естественной», коль скоро она удовлетворяет своему назначению, и вопросы вроде «Каково "истинное" или "типичное" выражение гнева и страха?» не имеют никакого объективного значения. Вместо решения подобных вопросов мы должны заняться выяснением того, как могла произойти та или другая «экспрессия» страха или гнева — и это составляет, с одной стороны, задачу физиологической механики, с другой — задачу истории человеческой психики, задачу, которая, как и все научные задачи, по существу разрешима, хотя и трудно, может быть, найти ее решение. Немного ниже я приведу попытки, которые делались для ее решения.

Дополнительное доказательство в пользу моей теории

Если моя теория справедлива, то она должна подтвердиться следующим косвенным доказательством: согласно ей, вызывая в себе произвольно при спокойном состоянии духа так называемые внешние проявления той или другой эмоции, мы должны испытывать и саму эмоцию. Предположение это, насколько его можно было проверить опытом, скорее подтверждается, чем опровергается последним. Всякий знает, до какой степени бегство усиливает в нас паническое чувство страха и как можно усилить в себе чувства гнева или печали, дав волю их внешним проявлениям. Возобновляя рыдания, мы усиливаем в себе чувство горя, и каждый новый припадок плача еще более усиливает горесть, пока не наступает, наконец, успокоение, обусловленное утомлением и видимым ослаблением физического возбуждения. Всякий знает, как в гневе мы доводим себя до высшей точки возбуждения, воспроизводя несколько раз подряд внешние проявления гнева. Подавите в себе внешнее проявление страсти, и она замрет в вас. Прежде чем отдаться вспышке гнева, попробуйте сосчитать до десяти — и повод к гневу покажется вам до смешного ничтожным. Чтобы придать себе храбрости, мы свистим и тем действительно придаем себе уверенность. С другой стороны, попробуйте просидеть целый день в задумчивой позе, поминутно вздыхая и отвечая упавшим голосом на расспросы окружающих, и вы тем еще усилите ваше меланхолическое настроение. В нравственном воспитании все опытные люди признали чрезвычайно важным следующее правило: если мы хотим подавить в себе нежелательное эмоциональное влечение, мы должны терпеливо и сначала хладнокровно воспроизводить на себе внешние движения, соответствующие противоположным желательным для нас душевным настроениям. Результатом наших упорных усилий в этом направлении будет то, что злобное, подавленное состояние духа исчезнет и заменится радостным и кротким настроением. Расправьте морщины на челе, проясните свой взор, выпрямите корпус, заговорите в мажорном тоне, весело приветствуя знакомых, и если в вас не каменное сердце, то вы невольно поддадитесь мало-помалу благодушному настроению.

Против сказанного можно привести тот факт, что, по словам многих актеров, превосходно воспроизводящих голосом, мимикой лица и телодвижениями внешние проявления эмоций, они при этом не испытывают никаких эмоций. Другие, впрочем, согласно свидетельству д-ра Арчера, который собрал по этому вопросу среди актеров любопытные статистические сведения, утверждают, что в тех случаях, когда им удавалось хорошо сыграть роль, они переживали все эмоции, соответствующие последней. Можно указать весьма простое объяснение этого разногласия между артистами. В экспрессии каждой эмоции внутреннее органическое возбуждение может быть у некоторых лиц совершенно подавлено, а вместе с тем в значительной степени и самая эмоция, другие же лица не обладают этой способностью. Актеры, испытывающие во время игры эмоции, неспособны, не испытывающие эмоций — способны совершенно диссоциировать эмоции и их экспрессию.

Ответ на возможное возражение

Мне могут возразить на мою теорию, что иногда, задерживая проявление эмоции, мы ее усиливаем. Мучительно то состояние духа, которое испытываешь, когда обстоятельства заставляют удерживаться от смеха; гнев, подавленный страхом, превращается в сильнейшую ненависть. Наоборот, свободное проявление эмоций дает облегчение.

Возражение это — скорее кажущееся, чем реально обоснованное. Во время экспрессии эмоция всегда чувствуется. После экспрессии, когда в нервных центрах совершился нормальный разряд, мы более не испытываем эмоции. Но и в тех случаях, когда экспрессия в мимике лица подавлена нами, внутреннее возбуждение в груди и в животе может проявляться с тем большей силой, как, например, при подавленном смехе; или эмоция вследствие комбинации вызывающего ее объекта с задерживающим ее влиянием может переродиться в совершенно другую эмоцию, которая, быть может, сопровождается иным и более сильным органическим возбуждением. Если бы я имел желание убить моего врага, но не осмелился бы сделать это, то моя эмоция была бы совершенно иною сравнительно с той, которая овладела бы мною в том случае, когда бы я осуществил мое желание. В общем, это возражение несостоятельно.

Более тонкие эмоции

В эстетических эмоциях телесное возбуждение и интенсивность ощущений могут быть слабы. Эстетик может спокойно, без всякого телесного возбуждения, чисто интеллектуальным путем оценить художестенное произведение. С другой стороны, произведения искусства могут вызывать чрезвычайно сильные эмоции, и в этих случаях опыт вполне гармонирует с выставленными нами теоретическими положениями. Согласно нашей теории основными источниками эмоций являются центростремительные токи. В эстетических восприятиях (например, музыкальных) главную роль играют центростремительные токи, независимо от того, возникают ли наряду с ними внутренние органические возбуждения или нет. Самое эстетическое произведение представляет объект ощущения, и поскольку эстетическое восприятие есть объект непосредственного, «грубого», живо испытываемого ощущения, постольку и связанное с ним эстетическое наслаждение «грубо» и ярко. Я не отрицаю того факта, что могут быть тонкие наслаждения, иначе говоря, могут быть эмоции, обусловленные исключительно возбуждением центров совершенно независимо от центростремительных токов. К таким чувствованиям можно отнести чувство нравственного удовлетворения, благодарности, любопытства, облегчения после разрешения задачи. Но слабость и бледность этих чувствований, когда они не связаны с телесными возбуждениями, представляет весьма резкий контраст с более грубыми эмоциями. У всех лиц, одаренных чувствительностью и впечатлительностью, тонкие эмоции всегда были связаны с телесным возбуждением: нравственная справедливость отражается в звуках голоса или в выражении глаз и т. п. То, что мы называем восхищением, всегда бывает связано с телесным возбуждением, хотя бы мотивы, вызвавшие его, были чисто интеллектуального характера. Если ловкое доказательство или блестящая острота не вызывают в нас настоящего смеха, если мы не испытываем телесного возбуждения при виде справедливого или великодушного поступка, то наше душевное состояние едва ли может быть названо эмоцией. De facto здесь происходит просто интеллектуальное восприятие явлений, которые относятся нами к группе ловких, остроумных или справедливых, великодушных и т. п. Подобные состояния сознания, заключающие в себе простое суждение, следует отнести скорее к познавательным, чем к эмоциональным душевным процессам.

Описание страха

На основании соображений, высказанных мною выше, я не стану приводить здесь никакого инвентаря эмоций, никакой классификации их и никакого описания их симптомов. Почти все это читатель может вывести сам из самонаблюдения и наблюдения окружающих. Впрочем, как образчик лучшего описания симптомов эмоции я приведу здесь дарвиновское описание симптомов страха:

«Страху нередко предшествует изумление и так тесно бывает с ним связано, что оба они немедленно оказывают действие на чувства зрения и слуха. В обоих случаях глаза и рот широко раскрываются, брови приподнимаются. Испуганный человек в первую минуту останавливается как вкопанный, задерживая дыхание и оставаясь неподвижным, или пригибается к земле, как бы стараясь инстинктивно остаться незамеченным. Сердце бьется быстро, с силою ударяясь в ребра, хотя крайне сомнительно, чтобы оно при этом работало более усиленно, чем обыкновенно, посылая больший против обыкновенного приток крови ко всем частям тела, так как кожа при этом мгновенно бледнеет, как перед наступлением обморока. Мы можем убедиться в том, что чувство сильного страха оказывает значительное влияние на кожу, обратив внимание на удивительное мгновенно наступающее при этом выделение пота. Это потоотделение тем замечательнее, что поверхность кожи при этом холодна (откуда возникло и выражение: холодный пот), между тем как при нормальном выделении пота из потовых желез поверхность кожи бывает горяча. Волосы на коже становятся при этом дыбом, и мышцы начинают дрожать. В связи с нарушением нормального порядка в деятельности сердца дыхание становится учащенным. Слюнные железы перестают правильно действовать, рот высыхает и часто то открывается, то снова закрывается. Я заметил также, что при легком испуге появляется сильное желание зевать. Одним из наиболее характерных симптомов страха является дрожание всех мышц тела, нередко оно прежде всего замечается на губах. Вследствие этого, а также вследствие сухости рта голос становится сиплым, глухим, а иногда и совершенно пропадает. «Obstupui steteruntque comae et vox faucibus haesi - Я оцепенел; волосы мои встали дыбом, и голос замер в гортани (лат.)»...

Когда страх возрастает до агонии ужаса, мы получаем новую картину эмоциональных реакций. Сердце бьется совершенно беспорядочно, останавливается, и наступает обморок; лицо покрыто мертвенной бледностью; дыхание затруднено, крылья ноздрей широко раздвинуты, губы конвульсивно двигаются, как у человека, который задыхается, впалые щеки дрожат, в горле происходят глотание и вдыхание, выпученные, почти не покрытые веками глаза устремлены на объект страха или безостановочно вращаются из стороны в сторону. «Huc illuc volvens oculos totumque pererra - Вращаясь из стороны в сторону, глаз обводит целое (лат.)». Говорят, что зрачки при этом бывают непомерно расширены. Все мышцы коченеют или приходят в конвульсивные движения, кулаки попеременно то сжимаются, то разжимаются, нередко эти движения бывают судорожными. Руки бывают или простерты вперед, или могут безпорядочно охватывать голову. Г-н Гагенауер видел этот последний жест у испуганного австралийца. В других случаях появляется внезапное неудержимое стремление обратиться в бегство, это стремление бывает столь сильно, что самые храбрые солдаты могут быть охвачены внезапной паникой (Origin of the Emotions (N. Y. Ed.), p. 292.).

Происхождение эмоциональные реакций

Каким путем различные объекты, вызывающие эмоцию, порождают в нас такие-то определенные виды телесного возбуждения? Этот вопрос был поднят только весьма недавно, но были уже сделаны с тех пор интересные попытки дать на него ответ.

Некоторые из видов экспрессии можно рассматривать как повторение в слабой форме движений, которые прежде (когда еще они выражались в более резкой форме) были полезны для индивидуума. Другие виды экспрессии подобным же образом можно считать воспроизведением в слабой форме движений, которые при других условиях являлись необходимыми физиологическими дополнениями полезных движений. Примером подобных эмоциональных реакций может служить прерывистость дыхания при гневе или страхе, которая представляет, так сказать, органический отголосок, неполное воспроизведение того состояния, когда человеку приходилось действительно тяжело дышать в борьбе с врагом или в стремительном бегстве. Таковы, по крайней мере, догадки Спенсера по этому вопросу, догадки, нашедшие подтверждение со стороны других ученых. Он был также, насколько мне известно, первым ученым, высказавшим предположение, что другие движения при страхе и гневе можно рассматривать в качестве рудиментарных остатков движений, которые первоначально были полезными.

«Испытывать в слабой степени, — говорит он, — психические состояния, сопровождающие получение ран или обращение в бегство, значит чувствовать то, что мы называем страхом. Испытывать в слабой степени душевные состояния, связанные со схватыванием добычи, убиванием и съеданием ее, все равно, что желать схватить добычу, убить и съесть. Единственный язык наших склонностей служит доказательством тому, что наклонности к известным действиям суть не что иное, как зарождающиеся психические возбуждения, связанные с данными действиями. Сильный страх выражается криком, стремлением к бегству, сердечным трепетом, дрожью — словом, симптомами, сопровождающими действительные страдания, испытываемые от объекта, который внушает нам страх. Страсти, связанные с разрушением, уничтожением чего-нибудь, выражаются в общем напряжении мышечной системы, в скрежете зубами, выпускании когтей, расширении глаз и фыркании — все это слабые проявления тех действий, которыми сопровождается убиение добычи. К этим объективным данным всякий может прибавить из личного опыта немало фактов, значение которых также понятно. Каждый может на самом себе убедиться, что душевное состояние, вызываемое страхом, заключается в представлении некоторых неприятных явлений, ожидающих нас впереди; и что душевное состояние, называемое гневом, заключается в представлении действий, связанных с причинением кому-нибудь страдания».

Принцип переживания в слабой форме реакций, полезных для нас при более резком столкновении с объектом данной эмоции, нашел себе немало приложений в опыте. Такая мелкая черта, как оскаливание зубов, обнажение верхних зубов, рассматриваются Дарвином как нечто унаследованное нами от наших предков, которые имели большие глазные зубы (клыки) и при нападении на врага оскаливали их (как это делают теперь собаки). Подобным же образом, согласно Дарвину, поднимание бровей при направлении внимания на что-нибудь внешнее, раскрывание рта при изумлении обусловлены полезностью этих движений в крайних случаях. Поднимание бровей связано с открыванием глаз, чтобы лучше видеть, раскрывание рта — с напряженным слушанием и с быстрым вдыханием воздуха, обыкновенно предшествующим мышечным напряжениям. По Спенсеру, расширение ноздрей при гневе есть остаток тех действий, к которым прибегали наши предки, вдыхая носом воздух во время борьбы, когда «рот их был заполнен частью тела противника, которую они захватили зубами»(!). Дрожь во время страха, по мнению Мантегацца, имеет своим назначением разогревание крови (!). Вундт полагает, что краснота лица и шеи есть процесс, имеющий целью уравновесить давление на мозг крови, приливающей к голове вследствие внезапного возбуждения сердца. Вундт и Дарвин утверждают, что то же назначение имеет излияние слез: вызывая прилив крови к лицу, они отвлекают ее от мозга. Сокращение мышц около глаз, которое в детстве имеет назначением предохранение глаза от чрезмерного прилива крови во время припадков крика у ребенка, сохраняется у взрослых в виде нахмуривания бровей, которое всегда немедленно происходит в тех случаях, когда мы сталкиваемся в мышлении или деятельности с чем-нибудь неприятным или трудным. «Так как привычка хмуриться перед каждым припадком крика или плача поддерживалась у детей в течение бесчисленного ряда поколений, — говорит Дарвин, — то она прочно ассоциировалась с чувством наступления чего-то бедственного или неприятного. Затем при аналогичных условиях она возникла и в зрелом возрасте, хотя никогда не доходила до припадка плача. Крик и плач мы начинаем произвольно подавлять в ранний период жизни, от наклонности же хмуриться едва ли можно когда-либо отучиться». Другой принцип, которому Дарвин, возможно, не отдает полной справедливости, может быть назван принципом аналогичного реагирования на аналогичные чувственные стимулы. Есть целый ряд прилагательных, которые мы метафорически применяем к впечатлениям, принадлежащим различным чувственным областям, — чувственные впечатления всевозможных классов могут быть сладки, богаты и прочны, ощущения всех классов могут быть остры. Согласно с этим Вундт и Пидерит рассматривают многие из наиболее выразительных реакций на моральные мотивы как символически употребляемые выражения вкусовых впечатлении. Наше отношение к чувственным впечатлениям, имеющим аналогию с ощущениями сладкого, горького, кислого, выражается в движениях, сходных с теми, которыми мы передаем соответствующие вкусовые впечатления: «Все душевные состояния, которые язык метафорически обозначает горькими, терпкими, сладкими, характеризуются мимическими движениями рта, представляющими аналогию с выражением соответствующих вкусовых впечатлений. Та же аналогичная мимика наблюдается в выражениях отвращения и довольства. Выражение отвращения есть начальное движение для извержения рвоты; выражение довольства аналогично с улыбкой человека, сосущего что-нибудь сладкое или пробующего что-нибудь губами. Обычный между нами жест отрицания — вращение головы из стороны в сторону около ее оси — есть остаток того движения, которое обыкновенно производится детьми для того, чтобы воспрепятствовать чему-нибудь неприятному проникнуть им в рот, и которое можно постоянно наблюдать в детской. Оно возникает у нас в том случае, когда стимулом является даже простая идея о чем-нибудь неблагоприятном. Подобным же образом утвердительное кивание головы представляет аналогию с нагибанием головы для принятия пищи. У женщин аналогия между движениями, связанными вполне определенно первоначально с обонянием и выражением морального и социального презрения и антипатии, настолько очевидна, что не требует пояснений. При удивлении и испуге мы мигаем, хотя бы для глаз наших не представлялось никакой опасности; отворачивание глаз на мгновение может служить вполне надежным симптомом того, что наше предложение пришлось не по вкусу данному лицу и нас ожидает отказ». Этих примеров будет достаточно для того, чтобы показать, что такие движения экспрессивны по аналогии. Но если некоторые из наших эмоциональных реакций могут быть объяснены с помощью двух указанных нами принципов (а читатель, наверное, уже имел случай убедиться, как проблематично и искусственно при этом объяснение весьма многих случаев), то все-таки остается много эмоциональных реакций, которые вовсе не могут быть объяснены и должны рассматриваться нами в настоящее время как чисто идиопатические реакции на внешние раздражения. Сюда относятся: своеобразные явления, происходящие во внутренностях и внутренних железах, сухость рта, понос и рвота при сильном страхе, обильное выделение мочи при возбуждении крови и сокращение мочевого пузыря при испуге, зевание при ожидании, ощущение «куска в горле» при сильной печали, щекотание в горле и усиленное глотание при затруднительном положении, «сердечная тоска» при боязни, холодное и горячее местное и общее выпотение кожи, краснота кожи, а также некоторые другие симптомы, которые, хотя и существуют, вероятно, еще недостаточно отчетливо выделены из среды других и не получили еще особого названия. По мнению Спенсера и Мантегацца, дрожь, наблюдаемая не только при страхе, но и при многих других возбуждениях, есть явление чисто патологическое. Таковы и другие сильные симптомы ужаса — они вредны для существа, испытывающего их. В таком сложном организме, каким является нервная система, должно существовать много случайных реакций, эти реакции не могли бы развиться совершенно самостоятельно в силу одной лишь полезности, которую они могли представлять для организма. Морская болезнь, щекотливость, застенчивость, любовь к музыке, наклонность к различным опьяняющим напиткам должны были возникнуть случайным путем. Было бы нелепо утверждать, что ни одна из эмоциональных реакций не могла бы возникнуть таким мнимо случайным путем.