Поиск научности в психотерапии (размышлизм) И. Латыпов

Общаясь со многими учеными из разных областей наук (чаще всего — естественных), я сталкивался с неприятием с их стороны современной психологии и, в особенности, психотерапии как практической деятельности. Почти все её направления, кроме, пожалуй, «академически одобренной» когнитивно-поведенческой, ставились под сомнения и высказывались подозрения в шарлатанстве. Где научное обоснование? Где эффективность?.. Текст ниже — попытка поразмышлять в поисках ответа на вопрос: «где научность в психотерапии?».

Свой путь в немедикаментозную психотерапию я начинал через академическую психологию. Особых иллюзий относительно целостной концепции психики и сознания у меня не было. Зато изучение психологических экспериментов, особенно в области социальной психологии, позволило разобраться в сущности научно-исследовательской деятельности в психологии.

Работа над диссертацией обогатила опытом отношений с математической статистикой, без которой в современной научной психологии — никуда. Корреляции, t-критерий, факторный и кластерный анализы, регрессия и прочие милые ученому сердцу понятия, превращающие хаос из множества данных в упорядоченную структуру. Человек в этих структурах — лишь частный элемент, набор из числовых данных, относящихся к тем или иным операционализированным понятиям. Личная, субъективная феноменология, частный внутренний мир — все это растворялось в стройных числовых рядах, следующих за порядковыми номерами, обозначающих испытуемых.

Психотерапия из этого прекрасного, сияющего стерильной объективной чистотой мира, выглядела (да и выглядит) как какой-то кошмар: теория одна на другой, разные подходы, конфликты, противоречия… При этом темы, которые поднимались в психотерапевтических материалах, которые я читал, меня волновали значительно больше, чем объективная научная истина, которая, как оказалось, в психологии все никак не желает установиться раз и навсегда.

Пытаясь разобраться в себе, а не в абстрактных людях, я шаг за шагом погружался в мир практической психологии, где почва под ногами довольно зыбкая, а классическая научная методология, скажем так, далеко не всегда приветствуется. Примечательно в этом плане восприятие психоанализа.

Академическая психология отвергала и отвергает психоанализ со страстью, заслуживающей большего применения в других сферах [1]. Причем нападкам часто подвергался лично З. Фрейд (например, у Р. Вебстера в «Почему Фрейд был неправ»?), как будто сам психоанализ со времен деятельности его отца-основателя стоял на месте, а критика личности — лучший способ критиковать её теорию. А в рядах «психологов-борцов с лженаукой и лжепсихотерапией» слово «психоанализ» стало чуть ли не ругательным, а лозунг «Фрейд — мошенник» — аксиомой. Не все, конечно, были столь радикальны: с уважением о З. Фрейде и развитии психоанализа говорит нейрофизиолог Э. Кандель, Нобелевский лауреат.

Но, по словам Т. Уилсона, «многие психологи воздерживаются от термина «бессознательное», не то коллеги решат, что у них крыша поехала» [цит. по 6, с. 29]. Д. Барг, йельский психолог, вспоминал о том, что он однажды, в конце 1970-х, поделился с коллегой-ученым информацией о том, что есть факты, указывающие на то, что люди совершают поступки, о мотивах которых не догадываются. «Желая опровергнуть результаты таких исследований, родственник Барга привел в пример собственный опыт: он-де не может припомнить в своих действиях ровным счетом ничего, что он делал, не осознавая мотивов… Барг писал: «Нам всем очень дорога мысль, что мы — повелители собственных душ, что мы — у руля, и обратное очень страшно. По сути, это и есть психоз — ощущение отрыва от реальности, утери контроля, а это кого угодно напугает» [цит. по 6, с. 30].

Однако же — современная научная психология, вооруженная новейшими технологиями, вернулась к этому фрейдовскому понятию, наполнив его, правда, иным содержанием. Значит, было все-таки это гениальное прозрение Фрейда? И вот уже Э. Кандель рассуждает о дополнении психоанализа/психотерапии биологией (не отвергая с порога это «глубокомысленное шарлатанство») [5], В. Рамачандран сопоставляет психоаналитическое описание защит и феноменов, наблюдаемых им у его пациентов [7, с. 318—320], а Н. Дойдж пишет о психоанализе как о «методе нейропластической терапии» [4, с.352—393]. Разумеется, это не является полной реабилитацией психоанализа в глазах академического сообщества, но значительно больше похоже уже на плодотворный диалог.

Так же и я прошел путь от научного инквизитора, каленым железом выжигающим антинаучную или не подтвержденную наукой крамолу, к значительно более умеренному стороннику сочетания объективного (научно-аналитического) и субъективного (феноменологического) подходов к пониманию сознания человека.

Отрекаться от научного фундамента я считаю в корне неверным — наука позволяет опираться на те фрагменты реальности, которые она обнаруживает в своем поиске. Логика, эксперименты (от социально-психологических до применяющих фМРТ) и математические методы обработки данных — отличные инструменты для изучения общих закономерностей нашей психики, базовых ее правил ее функционирования.

Поэтому я довольно скептически отношусь к разного рода мистическим идеям в психологии и психотерапии (например, к «синхронизму» Юнга или идее, что к психологу идут такие клиенты, которые «созвучны» проблемам самого психолога), и к использованию разного рода «магических средств», вроде карт Таро — пусть даже и с самыми благими намерениями. Равно как и к психотерапевтическим конференциям, которые носят название «научно-практические», но за науку в них принимаются умозрительные построения выступающих.

Однако замечательные научные исследования не дают возможности мне понять конкретное, индивидуальное сознание человека, который сидит прямо передо мной в кабинете. Здесь объективный язык науки становится тем, что затрудняет контакт.

А как же научно-поставленное мышление? Как же когнитивная психотерапия, самая «научно обоснованная» и рациональная из всех? Читаю «Полное руководство по когнитивной психотерапии» Д. Бек, и обнаруживаю:

«Хотя основным инструментарием когнитивного терапевта являются когнитивные стратегии… также широко применяются и техники, заимствованные из других направлений психотерапии (особенно поведенческой терапии и гештальт-терапии)» [3, с. 28].

Что? Гештальт? Этот рассадник эмоциональности и ненаучного иррационализма (по мнению некоторых моих оппонентов)?!

Почему я, достаточно рациональный и научно-ориентированный психолог, вошел в немедикаментозную психотерапию через гештальт? Причин много, но есть одно важное обстоятельство, к пониманию которого я пришел относительно недавно.

Обращение к гештальт-терапии позволило мне не засушить, а поддержать и развить собственную эмоциональность — то, что начинало страдать в угоду моей любви к аналитическим построениям. Гештальт, кстати, разуму вовсе не чужд (чужды ему могут быть отдельные гештальт-терапевты), но именно обращение к эмоциональным переживаниям оказались для меня лично важнее, чем когнитивные концептуализации и выявление автоматических мыслей. Сосуществование таких разных психотерапий, как когнитивно-поведенческая и гештальт, для меня не представляет проблему.

Но почему? В академической науке есть два важнейших вопроса, обращенных к психотерапии: насколько она научна (соответствует научным данным) и насколько она эффективна. Разве могут столь разные психотерапии сосуществовать? Что-то же должно быть хотя бы эффективнее? В серьезной и большой статье «Why Ineffective Psychotherapies Appear to Work: A Taxonomy of Causes of Spurious Therapeutic Effectiveness» («Почему неэффективная психотерапия кажется работающей: таксономия причин кажущейся эффективности психотерапии») [12] исследователи привели почти исчерпывающий список из 26 причин кажущейся эффективности психотерапии (ПКЭП).

Категория 1: При отсутствии улучшения состояния клиента психотерапевт и/или клиент считают, что улучшения есть (15 ПКЭП) — паллиативная польза, искажения, подыгрывание терапевту и др.

Категория 2: Улучшения состояния обусловлены не психотерапией, а внешними факторами (8 ПКЭП) — спонтанная ремиссия, циклическая природа расстройств и др.

Категория 3: Неспецифические лечебные факторы (3 ПКЭП) — эффект плацебо, эффект новизны, эффект оправдания усилий.

В общем, любой, кто заявляет, что его психотерапия эффективна, должен исключить все 26 ПКЭП как вероятные объяснения «эффективности». При этом из данной работы следует, что ни психолог/психотерапевт, ни клиент/пациент сами судить о том, что улучшилось, а что нет, в принципе не могут — нет у них на то «полномочий». Но почему клиент психолога не может сам судить о том, помог ему визит к психологу, или нет? Ответ простой: в медицине субъективные ощущения больного или врача не могут быть критерием для объявления человека выздоровевшим.

Вот в этой точке я и подхожу к тому моменту, который не принимается в расчет борцами с «неэффективной и ненаучной психотерапией». Современная психотерапия уже давно вышла за медицинские рамки. А академической психологией она рассматривается сквозь медицинские очки, где есть конкретные диагнозы и конкретные лекарства. Огромное количество людей, которые не являются в медицинско-психиатрическом смысле больными, обращаются к психологам/психоаналитикам/психотерапевтам за улучшением качества своей жизни, а не за лечением болезни. Может ли человек, пришедший с запросом о том, что «мне скучно жить» и не имеющий депрессии, сам судить о том, «повеселела» ли жизнь в результате работы или нет (даже с учетом очень вероятного изменения первоначального запроса)? Или супружеская пара, обратившаяся к семейному психотерапевту — может ли она сама судить о том, лучше стали отношения или нет? С точки зрения поборников объективной науки — нет, не могут. Это, видимо, должен сделать аппарат фМРТ. Впрочем, таких людей — не больных — в расчет не берут в принципе. Похоже, что идеал психотерапевта в «научной парадигме» — это механик, подобный врачу-приложению к высокотехнологичным устройствам.

Пациент/клиент психотерапевта — это объект воздействия, не имеющий права на собственную оценку того, как меняется его жизнь вследствие работы с психотерапевтом. Точнее, право думать что угодно про собственную жизнь он имеет, но от субъективных оценок нужно отмахнуться — уж слишком много «неправильных» факторов и искажений.

Не берется в расчет и еще один момент, хорошо описанный С. Хокингом и Л. Млодиновым.

«Строгие реалисты часто утверждают: доказательство того, что научные теории отображают реальность, состоит в их успешном применении. Но другие теории могут столь же успешно описывать подобные явления через совершенно иные концептуальные схемы... На деле многие научные теории, которые считались успешными, потом были заменены другими столь же успешными теориями, основанными на совершенно иных концепциях реальности… Не имеет смысла спрашивать, реальна или нет модель мира, важно одно: соответствует ли она наблюдениям. Если каждая из двух моделей соответствует наблюдениям, то нельзя сказать, что какая-то из них более реальна, чем другая… Невозможно исключить наблюдателя — нас самих — из нашего восприятия мира, которое создается с помощью наших чувств и путем мышления и рассуждения. Наше восприятие (а следовательно, и наблюдения, на которых основываются наши теории) является не непосредственным, а формируется своего рода линзой — способностью человека к интерпретации» [11, с. 51—53].

Мне кажется, эти строчки, описывающие ситуацию в науке, удивительно точно описывают то, что происходит в психотерапии и разворачивают нас к центральной проблеме, связанной с научностью/ненаучностью психотерапии — проблеме сознания, потому что именно сознание является линзой, в которой преломляется наше восприятие.

И тут объективная наука влетает в серьезную переделку. Человек в традиционном естественнонаучном подходе часто рассматривается как изолированное от мира существо, а психика — как продукт деятельности некоего отдельно взятого мозга. Аналитический подход, игнорирующий тот факт, что психика живых организмов не может существовать в отрыве от среды, и породил странную идею, что понять душу человека можно при помощи исключительно аналитической редукции, сведя, в конечно итоге, человека и его «Я» к мозгу.Изучение психики человека сосредотачивается на функционировании мозга и гуморальной системы, а субъективный опыт человека, его феноменологическое сознание, отбрасываются как несущественные эпифеномены («придатки» феномена, ни на что не влияющие побочные явления) работы нервной системы.

При этом, когда серьезные ученые пытаются приступить к проблеме сознания, иногда можно наблюдать интересный поворот. Н. Хамфри, почетный профессор психологии Лондонской школы экономики, опирающийся в своих исследованиях сознания на нейробиологию и эволюционную теорию, вдруг называет свой изданный в Принстонском университете труд о сознании очень поэтично: «Пыльца души. Магия осознавания» (в русском издании: «Сознание. Пыльца души»). От академического профессора ожидаешь значительно более строгого изложения. А он не унимается, и во введении читаешь такие строки, совсем уж далекие от сухого академизма:«Материальный мир подарил человеку волшебную душу. Душа человека оплатила тем же, наложив волшебные чары на мир вокруг» [см. 10]. Душа, чары, волшебство? Но Хамфри не одинок в этом лиризме, когда он начинает говорить не о восприятии, памяти, речи и других психических процессах, а о сознании как о феномене. К нему присоединяется крупный отечественный психолог В.М. Аллахвердов, назвавший свою книгу о сознании тоже весьма лирично: «Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания» [2].

И даже В. Рамачандран, уверенно стоящий на твердой почве когнитивной нейропсихологии, говоря о самосознании, вдруг ударяется в лирику:

«Самосознание является чертой, которая не только делает нас людьми, но и парадоксальным образом заставляет нас быть больше, чем просто людьми. Наука говорит нам, что мы просто животные, но мы ощущаем себя иначе. Мы ощущаем себя ангелами, спрятанными в тела животных, вечно стремящимися к преодолению своих границ. В общем-то в этом и заключается главная проблема человека» [7, с. 344].

Феномен сознания оказывается крайне затруднительно описать, не обращаясь к субъективным образам. Объясните мне, каким образом можно объективно, не прибегая к субъективному опыту (к субъективному опыту сознания!), измерить «степень осмысленности жизни». Каким фМРТ проверить «в моей жизни стало больше смысла», «я стал получать больше радости от повседневной жизни»?

Читаю замечательную книгу об археологии. Авторы — профессиональные археологи — подробно и с большим количеством примеров описывают современную археологическую науку, которая в настоящее время относится уже больше к естественнонаучной дисциплине, чем к гуманитарной: много геологи, физики, химии… Опора на добытые факты, четкая фиксация того, что есть, стремление все интерпретации привязать к фактам и не слишком отрываться в своих реконструкциях от добытого фактического материала (есть что-то общее с феноменологией в психотерапии!). Классические научные процедуры… И вдруг взгляд спотыкается о строчки:

«Некоторые из лучших умов в археологии борются с научной методологией при изучении сознания человека, особенно религии и верований» [8, с. 482].

Глава «Археология духовного», параграф «когнитивная археология»… Пытаясь изучить содержание сознания людей прошлого, археологи вдруг осознают недостаточность классической научной методологии, или вовсе пытаются найти свой путь.

М. Якобони, рассказывая о своих и чужих исследованиях зеркальных нейронов, в конце концов переходит к рассуждениям о феноменологии, вспоминая Э. Гуссерля, и к понятию «экзистенциальная нейронаука», потому что «темы, поднимаемые исследованиями зеркальных нейронов, сильно перекликаются с темами, постоянно возникающими в экзистенциальной феноменологии» [12, с. 318]. Почему возникает эта «перекличка»? Потому что в деле понимания другого человека «львиная доля зеркально-нейронной активности, судя по всему, связана с основанным на опыте, дорефлексивным и автоматическим проникновением в чужие внутренние состояния» [12, с. 316], а не с сознательном умственным усилием.

«Дорефлексивное, автоматическое проникновение в чужие внутренние состояния» можно и нужно научно исследовать, но на практике оно нередко осуществляется в процессе психотерапии. В кабинете психолога/психотерапевта создается ситуация, в которой сливаются типичное (объективно-измеряемое) и уникальное (субъективно-значимое), и поэтому психотерапия, опираясь на науку, не может сводиться к ней и измеряться только при помощи объективных методов.

О похожем говорит и К. Фрит, один из поборников объективной нейропсихологии:

«Наш мозг тонко настроен на взаимодействия с другими людьми. Такие понятия, как воля, ответственность, и даже смысл, зависят от этих взаимодействий. Каждый из нас предсказывает, что скажет другой, и корректирует свои предсказания до тех пор, пока оба не придут к согласию. В результате тот смысл, на котором оба сойдутся в итоге, будет зависеть от обоих, а значит, может немного отличаться в зависимости от того, с кем мы разговариваем. Смысл рождается из взаимодействия сознаний» [9, с.283—284]. А с научным изучением взаимодействия сознаний — большие сложности. «Если мы хотим понять нервную основу этих взаимодействий, нам нельзя исследовать один отдельно взятый мозг. Нужно исследовать два мозга в процессе их взаимодействия. Работа в этом направлении еще только начинается. Пока что мы даже не знаем, как сопоставлять показатели измерений, полученные для мозга двух разных людей» [9, с. 284].

И даже если мы поймем нервную основу взаимодействия, мы не проникнем в субъективное переживание его человеком, оно недоступно прямому наблюдению, и я пока даже представить не могу, будет ли когда-либо доступным. Этот аспект, как я уже говорил, выводит психотерапию за рамки исключительно науки, и сближает ее с искусством и ремеслом. Мы можем детально изучить химический состав краски, которой художник писал свою картину, но смысл картины может от нас улизнуть — для ее постижения нам нужны или собственный прошлый опыт, или эмоциональная включенность, или даже прямой разговор с художником о том, что он имел в виду. Психотерапия занимается содержанием сознания конкретных людей, тогда как наука психология — «материальными носителями» и продуктами деятельности этого сознания.

В общем, поиск научного фундамента для психотерапии — дело важное. Но фундамент не может заменить всего здания, и психотерапия не может проходить исключительно по объективно-научной части. В ней очень много субъективного, не поддающегося измерительным инструментам. И это то, что я пытаюсь донести до своих ученых-коллег.

Литература

1. Айзенк Г. Дж. Сорок лет спустя: новый взгляд на проблемы эффективности в психотерапии // Психологический журнал. Т. 14. 1994. № 4. С. 3-19.

2. Аллахвердов В.М. Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания //В.М. Аллахвердов. — СПб., 2003. — 368 с.

3. Бек Д. Когнитивная терапия: полное руководство // Д. Бек. — М., 2006. — 400 с.

4. Дойдж Н. Пластичность мозга //Н.Дойдж. — М., 2010. — 544 с.

5. Кандель Э.В поисках памяти: возникновение новой науки о человеческой психике // Э. Кандель. — М., 2012. — 736 с.

6. Млодинов Л. Неосознанное: как бессознательный ум управляет нашим поведением //Л. Млодинов. — М., 2012. — 360 с.

7. Рамачандран В. Мозг рассказывает. Что делает нас людьми //В Рамачандран. — М., 2012. — 422 с.

8. Фаган Б., ДеКорс К. Археология. В начале // Б. Фаган, К. Корс. — М., 2007. — 592 с.

9. Фрит К. Мозг и душа: как нервная деятельность формирует наш внутренний мир //К. Фрит. — М., 2010. — 335 с.

10. Хамфри Н. Сознание: пыльца души //Н. Хамфри. — М., 2014. — 304 с.

11. Хокинг С., Млодинов Л. Высший замысел //С. Хокиг, Л. Млодинов. — СПб, 2012. — 208 с.

12. Якобони М. Отражаясь в людях: почему мы понимаем друг друга //М. Якобони. — М., 2011 — 366 с.

13. Lilienfeld S.O., Ritschel L.A., Lynn S.J., Cautin R.L., Latzman R.D. Why Ineffective Psychotherapies Appear to Work: A Taxonomy of Causes of Spurious Therapeutic Effectiveness // Perspectives on Psychological Science. — 2014. — Vol. 9(4). — Pp. 355-387. ( изложение тезисов статьи на русском -http://goo.gl/rCDw2i).