Границы гуманистической психологии и требования психологии реалистической

Чтобы правильно оценивать возможности и границы гуманистической психологии, надо хорошо представлять породившую ее конкретную социо-культурную обстановку. Едва ли правильно утверждать, что гуманистическая психология пришла на смену бихевиористскому подходу к личности — хотя бы потому, что бихевиоризм (как, кстати, и психоанализ) с приходом гуманистической психологии никуда не исчез и продолжает пользоваться заслуженной популярностью среди психологов-практиков: ровно потому, что, если пользоваться им разумно, он работает, и работает эффективно.

Более того, читая работы Карла Роджерса, как лидера гуманистической психологии, анализируя его взгляды на фундаментальную природу человека, видно, что подходу Роджерса противостоит — не бихевиоризм.

Действительно,

«С течением лет я далеко ушел от своих первоначальных представлений, состоящих в том, что человек по существу порочен. Представляемая мною точка зрения очевидно предполагает, что фундаментальная природа человека, когда он действует свободно, конструктивна и заслуживает доверия». (К. Роджерс)

В воззрениях бихевиоризма нет представлений о природной порочности человека или о том, что он не заслуживает доверия. Там нет этого просто потому, что для бихевиоризма вообще нет представлений о свободе человека, о его выборе, а без этих исходных понятий не может быть квалификации действий кого-либо как добрых или порочных.

Компьютер не добрый и не порочный — это просто очень сложная машина.

Для бихевиоризма человек — это биокомпьютер, и характеристики «добрый» или «порочный» имеют смысл лишь как внешние оценки вложенных в этот компьютер внешних для него программ.

Если хотите на компьютерном языке, в ПЗУ (в сердце) этого компьютера собственных этических программ не зашито: ни хороших, ни плохих. Компьютер не старается и не ленится, не любит и не протестует — он или работает, или нет.

Бихевиоризм и гуманистическая психология лежат как бы в разных плоскостях, и прямого спора между ними нет.

Корни гуманистического подхода

Корни гуманистического подхода в целом и гуманистической психологии в частности лежат в общекультурной обстановке пятидесятых-шестидесятых годов двадцатого века, в столкновении волн жестко-консервативного подхода и подхода романтически-либерального. С одной стороны, это усталость от железа прошедшей второй мировой войны, протест против засилья бюрократизма, с другой — энтузиазм от победы над тоталитаризмом и утопические надежды на возможность новой жизни.

Гуманистическая психология — это реакция на распространенный в культуре тех десятилетий подход, который образно можно было бы назвать и «административно-карательным», и «нормативно-оценочным», и «авторитарным». Можно использовать и более далекие ассоциации, противопоставляющие мужской (волевой и требовательный) подход с подходом женским, более принимающим, эмоциональным и любящим. Так вот, на языке таких образов те года были доминированием жесткого мужского подхода.

Это скорее настроение, чем осознанная философия, скорее мировоззренческая концепция, чем конкретная инструкция, но этот авторитарный идеологический конструкт формировал сознание бизнесменов и родителей, руководителей и социальных работников, учителей, педагогов и медиков. Используя метафору, суть его можно было бы выразить, наверное, так: есть нормы (административные, культурные, учебные или медицинские), которые обязательны к исполнению, и есть к сожалению живые и неправильные люди, которые в эти нормы регулярно не укладываются. Соответственно, к этим неправильным людям должны быть приняты меры, чтобы они этим нормам следовать стали.

Этот общий идеологический конструкт имел множество самых разных конкретных проявлений. В частности, в теории управления доминирующим являлся подход, согласно которому человек изначально ленив и задача руководителя — заставлять его работать. В семье детей воспитывают по Фигнеровой, то есть детей кормят строго по расписанию, не берут на руки, запрещают соску и нельзя качать детскую кровать, для чего специально требуют снимать колесики с ножек кроватки. В медицине существует один главный подход: осмотр симптоматики — снятие показаний с допрашиваемого (простите, с пациента) — вынесение диагноза — предписание непременных лечебных процедур, и никаких разговоров про жизнь. Обязательная для пациентов с физическими недугами, эта метода напрямую переносится на пациентов с проблемами душевными.

Ошибкой было бы думать, что этот административно-авторитарный подход был неэффективным и исчерпал себя. Нет, тогда проблема заключалась только в том, что ему не было альтернативы: противоположный ему гуманистический подход не понимался и был, по сути, предметом гонения.

Сам Карл Роджерс пишет об этом так: «В различных местах в разное время мои идеи вызывали чувства гнева, презрения, критику у психологов, консультантов и педагогов» и «В глазах некоторых людей я был обманщиком, человеком, занимающимся медициной без лицензии, автором поверхностной и вредной психотерапии, ищущим славы мистиком и т.д.».

Волна гуманистического подхода

Однако, как мы уже упоминали, в пятидесятых-шестидесятых годах социально-культурная ситуация изменилась, в обществе стала подниматься очень живая и свежая волна, участники которого разделяли общегуманистическую веру в способность человека к целенаправленному, позитивному росту.

В теории управления популярной становится подход, где главный упор делается на создание мотивации и воодушевление работников. Руководителей стали учить, что их обязанность — раскрыть человеческий потенциал, помочь людям осознать и развить в себе уже заложенную в них готовность работать наилучшим образом, сочетая свои личные задачи и цели организации.

В семье детей начинают воспитывать по Споку, ребенок освобождается от пеленок, получает соску, живет на руках у матери, кормят его по первому требовательному крику, и вместо железного обруча дисциплины ребенок окружается солнцем любви и океаном свободы.

В медицине все чаще вспоминают о том, что лечить нужно не болезнь, а больного, что человек — существо целостное, и врачи начинают внимательнее относиться к психическим факторам возникновения болезненных синдромов.

В психологии формируется «Движение за реализацию человеческих возможностей», у истоков которого стоят Эсаленский институт в Калифорнии и Национальные учебные лаборатории в Майне. Карл Роджерс, как один из основоположников гуманистической психологии (точнее, ее психотерапевтического крыла) формулирует свои принципы клиентоцентрированного подхода:

«Фундаментальная природа человека, когда он действует свободно, конструктивна и заслуживает доверия».

«С течением лет я далеко ушел от своих первоначальных представлений, состоящих в том, что человек по существу порочен; что профессионально с ним надо обходиться как с объектом; что помощь основана на техническом мастерстве; что профессионал может советовать, манипулировать, формировать человека ради достижения желаемого результата».

«Основной направляющей силой в терапевтическом взаимодействии должен быть клиент, а не терапевт».

Клиент перестал быть маленьким объектом перед большим и важным психотерапевтом, он оказался главным действующим лицом, а задача психотерапевта переместилась в создание условий, чтобы клиент сам смог разобраться со своими проблемами и решить их для себя наилучшим образом. Как правило, для этого от психотерапевта требуется безусловное принятие клиента, выражающееся, в частности, в эмпатическом слушании и эмоциональной поддержке. Никакого давления, никаких предписаний — только тепло и понимание.

Гуманистический подход как материнская модель любви

Если воспользоваться распространенным в современной психологии представлением о различии моделей отцовской и материнской любви, то очевидно, что в данном случае мы имеем скорее модель любви материнской. «Я люблю тебя любого!» — говорит мать, и ребенок понимает, что его любят. «Ты будешь моим сыном, если…» — предъявляет требования отец, и ребенок понимает, что сыном не рождаются, сыном — становятся… Без материнского, безусловно принимающего отношения ребенок вырастает холодным и жестким, без отцовского требовательного отношения ребенок плохо умеет напрягать себя и преодолевать трудности, не знает, что такое дисциплина и не умеет достигать цели.

Естественно, гармоничное воспитание ребенка предполагает взаимодополнение этих двух подходов. Но то, что уже осознано в деле воспитания детей, в практике работы со взрослыми людьми осталось больной проблемой. Можно утверждать, что по крайней мере в психологии ситуация, в которой пробивал свой подход Карл Роджерс, перевернулась с точностью до наоборот: теперь уже гуманистический подход диктует свои нормы как единственно правильные, а все, что ему прямо не соответствует, отвергается. В результате с огромным трудом пробивает себе дорогу провокативная психотерапия Франка Фарелли, с подозрением встречается бодрая и требовательная Синтон-программа.

Наш тезис и состоит в том, что прошло время конфронтации между этими двумя полюсами, настало время синтезировать лучшее из этих двух подходов, если хотите — создать в психологии гармоничный союз мужского и женского начала. Задача этой статьи — показать подробнее и различие, и взаимодополнение этих подходов.

Карл Роджерс как психолог и садовод

«Если я удерживаюсь от того, чтобы приставать к людям, они сами заботятся о себе. Если я удерживаюсь от того, чтобы приказывать людям, они сами ведут себя правильно. Если я удерживаюсь от проповедывания людям, они сами улучшают себя. Если я ничего не навязываю людям, они становятся собой». Карл Роджерс цитирует Лао Цзы.

Размышляя о людях и поясняя суть своей работы, Карл Роджерс нередко использовал в качестве метафоры пример сада, себя представляя как садовника. Нам представляется эта метафора вполне адекватной и удобной, и мы хотели бы остановиться на ней подробнее.

По факту, Роджерс любил возделывать свой сад, и часто сравнивал свое преподавание в университете с работой в саду.

«Я занимаюсь садоводством. Если утром у меня нет на это времени, я чувствую себя обездоленным. Мой сад ставит передо мной тот же, всегда интересовавший меня вопрос: каковы наилучшие условия роста? Однако в саду фрустрации более непосредственны, и результаты — успехи или неудачи — проявляются скорее .

Как растение стремится быть здоровым растением, как семя содержит в себе стремление стать деревом, так и человек движим побуждением становиться целостным, полным, самоактуализирующимся человеком, — говорит нам садовник Карл Роджерс».

И если к психотерапевту за помощью приходит уродливо скрюченный человек, едва ли разумно настоятельно бить его по хребту, пока он то ли сломается, то ли разогнется. Не торопитесь, напоминает Роджерс, доверьтесь его здоровой природе и помогите человеку разогнуться самому. Если этот человек — просто давно замерзший, а кроме тычков и требований «ходи как люди!» от близких он давно ничего не получал, то — только обнимите и согрейте его, и человек распрямится сам. В человеке действительно заложено стремление быть не уродливо скрюченным, а ходить красивым и с высоко поднятой головой.

Все верно: если яблоня свертывает листья и не распускает почки, не надо почки расковыривать руками, лучше яблоню полить и подкормить почву. Это и называется: создать наилучшие условия для роста.

Но разрешите продолжить метафору сада и пойдем по саду дальше. И вот ситуация: разросшаяся (актуализировавшая себя) толстая яблоня тяжелой веткой ложится (а потом падает) на тонкий ствол хрупкой молодой вишни. Вопрос: вмешается ли, должен ли вмешаться хороший садовник в эти взаимоотношения субъектов флоры? Любой садовник-практик скажет уверенно — да. Если поможет палка-рогатина, что подопрет и остановит расходившуюся ветку, то все хорошо, если же этого окажется недостаточно, садовник возьмет обычную садовую пилу и, как бы яблоня ни скрипела, отпилит ненужную ветку.

Естественно, это уже в малой степени психотерапевтическая ситуация, но ведь и психология никак не сводится к психотерапии. Работа руководителя, к примеру, вся насквозь пропитана психологией, но попытки свести управленческие воздействия только к «поддерживающим личностный потенциал» и полностью исключить методы силового влияния обречены на неудачу. Как был убежден Аль Капоне, «доброе слово может многое, но доброе слово и пистолет могут больше», и, если «пистолет» рассматривать только как образ силового воздействия, то с этим принципом согласятся большинство эффективных, то есть реалистически работающих, практиков: директора, педагоги, родители. Если мы выходим за пределы кабинета психотерапевта, оказываемся на арене конкурентной борьбы, в ситуации конфликтного взаимодействия, решаем задачи эффективной конфронтации, то границы гуманистической психологии оказываются очевидно узки.

Представление о человеческой природе

Один из центральных пунктов гуманистического подхода к человеку состоит в представлении, что в основе его конструкции лежит нечто изначально имеющее положительный потенциал, конструктивное, доброе, заслуживающее доверие.

Как писал Карл Роджерс, «с течением лет я далеко ушел от своих первоначальных представлений, состоящих в том, что человек по существу порочен» . А также:

«У меня не вызывает симпатии распространенное представление, что человек по своей сути иррационален, и что, следовательно, если не контролировать его импульсы, они приведут к разрушению себя и других. Поведение человека утонченно-рационально, человек тонко и сложно-упорядоченно движется к тем целям, которые стремится достичь его организм. Трагедия большинства из нас состоит в том, что наши защиты не дают нам сознавать эту рациональность, так что сознательно мы движемся не в том направлении, которое естественно для нашего организма» . И еще: «Следует отметить, что фундаментальная тенденция к самоактуализации — единственный мотив, постулированный в нашей теоретической системе».

С точки зрения практики, с точки зрения реалистического подхода такой взгляд нам представляется существенно однобоким и потому — недостаточным. Представление о том, что «человек по своей природе порочен» — так же очевидно ограничивающее, как и противоположное «человек по существу непорочен», то есть честен, стремится к добру и самоактуализации. И то, и другое представление легко проиллюстрировать очень живыми фактами, но от этого иллюстрации не становятся доказательствами.

Нет сомнений, что Карл Роджерс потому так упрямо писал о позитивной и конструктивной сущности человека, что подтверждения этому в своей работе реально получал. Но что в реальности стояло за примерами из его практики? Стремление к добру может означать как деятельное живое стремление, проходящее через всю жизнь человека, так и — склонность только приятно помечтать, особенно к вечеру и когда это недорого стоит. Например, о стремлении к чему-то доброму можно просто поговорить с участливым психотерапевтом и немного попереживать о том, что я, мол, не такой хороший, вроде как покаяться.

Просмотрите записи бесед Роджерса с его клиентами и будьте реалистами. Час за часом сидит перед привлекательным мужчиной одинокая женщина, плачет, делится и ищет понимания. При этом ей надо оказаться совсем уж недалеким человеком, чтобы не заметить, как живо и тепло работающий с нею психотерапевт реагирует на ее сколько-нибудь позитивные чувства. Естественно, что в такой ситуации женщина будет чаще обнаруживать в себе именно эти самые позитивные чувства, начнет прощать, начнет понимать, тем более рядом с таким понимающим человеком, чем-то напоминающим доброго папу из детства.

Но можно задуматься о том, насколько эти чувства — ее собственные, а насколько — «наведенные» добрым психотерапевтом? И, еще важнее, насколько они основательны? Как бы ни были продолжительны сессии, рано или поздно эта женщина расстанется с психотерапевтом, и тогда выдержит ли ее гуманистическое душевное новообразование хотя бы пару скандалов с пьяным мужем под аккомпанемент отсутствия зарплаты?

А самое главное, на наш взгляд, вообще в другом, а именно: важно не «каков человек по своей природе», а ЗАЧЕМ людям об этом спорить.

Разговоры о природе человека являются, как правило, только идеологически-философским обоснованием наших, уже обычно вполне созревших, намерений. Дискуссии на тему «каков человек по своему существу» ведутся обычно не из любви к метафизике, а в связи с тем, что из этого «существа» вытекает. Речь идет о последствиях наших представлений о человеке. Например, если мы договорились, что человек по существу порочен — значит, добрые слова, обращенные к нему, могут быть только приманкой или обманкой, а все главное в жизни до него можно донести только ремнем. Если же человек ангелоподобен, то ремень надо вдеть в брюки и грозных слов не говорить.

Таким образом, вроде бы абстрактный философский спор имеет прямое отношение к практике работы психолога, в первую очередь к возможности использования им разнообразного арсенала тех или иных средств. Это предельно практический, иногда прямо административный вопрос, ибо если сторонник гуманистического подхода оказывается в роли чиновника, то свою дубинку на отступников от этого правильного метода он опускает вполне решительно. В «Педагогической поэме» А.С.Макаренко самые горькие страницы посвящены его контактам не с воспитанниками, а с профессорами, исповедующими гуманистический подход. Он писал:

«На вершинах педагогического «Олимпа» всякая педагогическая техника в области собственно воспитания считалась ересью. На «небесах» ребенок рассматривался как существо, наполненное особого состава газом, название которому даже не успели придумать. Впрочем, это была все та же старомодная душа, над которой упражнялись еще апостолы. Предполагалось (рабочая гипотеза), что газ этот обладает способностью саморазвития, не нужно только ему мешать. Об этом было написано много книг, но все они повторяли, в сущности, изречения Руссо: «Относитесь к детству с благоговением…», «Бойтесь помешать природе…»

Главный догмат этого вероучения состоял в том, что в условиях такого благоговения и предупредительности перед природой из вышеуказанного газа обязательно должна вырасти коммунистическая личность. На самом деле в условиях чистой природы вырастало только то, что естественно могло вырасти, то есть обыкновенный полевой бурьян…»

Что слышно в этих строках, кроме прямого текста? Нескрываемая боль от ощущения, как тебе связывают руки… Мы хотели бы призвать все стороны к терпимости, едва ли истина здесь так однозначна. И именно поэтому, если психолог-практик заинтересован в максимальной эффективности своей деятельности, он не будет привержен ни одной из двух крайних (гуманисты — диктаторы) позиций. Скорее, он будет придерживаться более нейтрального, если хотите — более аккуратного и уж, на наш взгляд, гораздо более реалистичного подхода, утверждающего, что разные люди — разные. Особенно с разными людьми и в разных ситуациях. Этот реалистический подход, в частности, предельно четко выражал К. Витакер: «Если приходится проявлять садизм, нужно быть садистом в нужное время, соответствующим способом и с подходящими людьми. Чтобы не навлечь на себя нежелательных последствий» . Итак, вместо крайностей как авторитарно-карательного («люди по своей природе порочны»), так и гуманистического ("люди по своей природе конструктивны и заслуживают доверие») подходов мы предлагаем объем реалистического взгляда: людей нельзя абстрактно-метафизически отнести ни к существам порочным, ни к ангелоподобным творениям. Разные люди и по своей сущностной природе, и на разных этапах своего развития, и в разных ситуациях оказываются — разными.

Философия Роджерса и новые догмы

Еще раз процитируем основные положения гуманистического подхода, особенно важные для Карла Роджерса:

«С течением лет я далеко ушел от своих первоначальных представлений, состоящих в том, что человек по существу порочен; что профессионально с ним надо обходиться как с объектом; что помощь основана на техническом мастерстве; что профессионал может советовать, манипулировать, формировать человека ради достижения желаемого результата». 

Кроме тезисов о сущности человеческой природы, тут формулируются сильные позиции о том, как можно и как нельзя психологу относиться к человеку в своей работе и какими средствами психолог может пользоваться ради достижения желаемого результата. Реалистический подход психолога-практика и в этих позициях видит неоправданные ограничения.

Итак,

«Я ушел от представлений, что… профессионально с ним (пациентом) надо обходиться как с объектом».

Протест К. Роджерса понять легко, ведь (напомним) до него, то есть при нем, торжествовала медицинская модель психотерапии с фазами «диагноз», «предписание», «лечение» и «выздоровление», и чистка души стояла в одном ряду с применением клизмы. Гуманистическая психология привнесла в работу с людьми человеческий язык и человеческое отношение, терапевты заговорили хотя бы о «прояснении ценностей», но, как всякое излишне резкое ответное движение, позиция Роджерса сама рискует стать основанием не нового уровня свободы, а авторитарного запрета: «С человеком нельзя работать как с объектом».

Мы склонны придерживаться более мягкой формулировки: выбор отношения к человеку как к объекту или субъекту может зависеть от разных обстоятельств: от квалификации психолога, от запросов клиента и требований ситуации. Иногда психологу можно и нужно работать с человеком как с объектом, особенно если он сам на этом настаивает, а порой можно — и как с субъектом, особенно если он это заслужил. Более того, работа психолога не сводится к работе с клиентами, человек перед нами может оказываться в другой социальной роли: студент или агент, сотрудник или конкурент. Едва ли нужно в таком случае ограничивать выбор психолога, тут можно только подчеркивать, что выбор субъектного или объектного отношения к человеку есть очень ответственный выбор.

Пытаясь определить в этих категориях «люди как объекты… люди как субъекты…» наш опыт работы в качестве ведущего психологических тренинговых групп, ощущаешь как бы изначальную неправильную, слишком лобовую, слишком узкую постановку вопроса. Реальная работа с людьми сложнее и интереснее. Когда-то я, как ведущий, могу видеть группу своими друзьями, коллегами по творческому поиску, когда-то — малыми детьми, за которыми нужен глаз да глаз, а когда-то, кого-то — отлынивающими лодырями и хитрыми паразитами. И не только могу, но и, время от времени, — обязательно должен. Реальный практик, опытный ведущий должен видеть группу объемно, не только тепло гуманистически, но и сильно требовательно. Слабого ведущего, который с ней не работает, а только тепло ее принимает, группа может просто в огорчении «съесть».

Это просто реальность, и для адекватного ее восприятия необходимо иметь достаточно широкие средства.

Далее,

«Я ушел от представлений, что… профессионал может советовать, манипулировать, формировать человека ради достижения желаемого результата».

Когда мы обсуждали этот тезис в кругу сотрудников ФСБ России, прекрасных профессиональных психологов, они отнеслись к нему крайне скептически: для них это нормальное выполнение должностных обязанностей.

Мало кто станет отрицать, что, осуществляя свою педагогическую деятельность, А.С.Макаренко работал как практический психолог. А теперь попробуйте представить его глаза, если бы он вдруг получил как указание сверху такую установку от Главного Психолога Министерства Психологии К.Р.Роджерса: малолетних преступников мы вам шлем и за результат мы с вам спросим, но при этом учтите, что формировать личность своих воспитанников мы вам не рекомендуем. Потому что мы пришли к таким теоретическим выводам.

Ситуация представляется абсурдной, но она является таковой ровно потому, что абсурдно опыт конкретно психотерапевтической работы переносить на поля, к тому не предназначенные.

То, что имеет большой смысл в специфической деятельности психолога-психотерапевта, за пределами ее может оказаться только ограничивающим верованием, снижающим эффективность практической деятельности психолога. Очевидно, что работа психолога например в исправительной колонии или банковской сфере, как и психологическое консультирование в бизнесе или в сфере public relations имеет свою серьезную специфику, и прямой, неадаптированный перенос туда принципов гуманистической психологии может оказаться совершенно неуместным.

Как минимум, многие заказчики, предприятия и организации будут сильно огорчены, если психолог, ведущий с ними переговоры, в жесткой форме сформулирует им данное кредо гуманистической психологии: его просто не возьмут на работу. При этом едва ли стоит считать, что в данном случае происходит столкновение правильных принципов и неправильной жизни. Скорее надо просто считаться с тем, что запросы практики бывают очень разнообразны, и профессионал (если он действительно профессионал) когда-то может и советовать, и манипулировать, и формировать человека ради достижения желаемого результата. Естественно, в первую очередь заботясь об интересах общества и самого человека, и в любом случае при соблюдении уголовного кодекса и этических норм.

Конкретные обстоятельства требуют своего, реалистического подхода. Например, вряд ли на работу в крупный банк будет приглашен слабый психолог, и если психолог там выполняет свои задачи успешно, его ценят, хотя бы его деятельность не во всех пунктах совпадала бы с принципами психотерапевтической деятельности Карла Роджерса. В данном случае нельзя забывать, что между работодателем и работником всегда существует гласный или негласный договор, и если я иду работать в банк, я соглашаюсь, что в определенных, известных мне рамках мою личность будут вполне осознанно и целенаправленно формировать, мною будут манипулировать, меня будут заставлять и так далее — независимо от того, нравится мне это или нет в какой-то конкретной ситуации. Это просто изначально принимаемое условие работы на данном месте.

Едва ли это обстоятельство подталкивает психолога к бездумному следованию установкам авторитарно-карательного подхода, реализуемому во многих жестких коммерческих организациях, но наш тезис в том, что выбор того или другого (гуманистического, авторитарного, любого другого) подхода надо осуществлять не абстрактно, а обговаривая каждый раз конкретно: где, с кем, когда, при каких обстоятельствах. В этом и будет следование реалистическому подходу.

И последнее.

«Я ушел от представлений, что… помощь основана на техническом мастерстве».

В данном случае Роджерс подчеркивает свою убежденность, что установки консультанта имеют большее значение, чем его техника. Как практик, он фиксирует факт, что для психотерапевтического изменения личности исключительное значение имеют три существенных качества психолога-консультанта: «конгруэнтность», то есть подлинность, реальность, свобода от фасада; «эмпатия», то есть понимание мира, как его видит клиент, и возможность донести это понимание до клиента; и «безусловно позитивное отношение», то есть признание личности клиента и уважение к нему, независимо от его проблем или степени антисоциальности.

Никто не будет отрицать значение личности психолога в психотерапевтической, личности ведущего в тренинговой психологической деятельности, но ничуть не более разумна позиция, принижающая значение технической оснащенности психолога-профессионала. Простая аналогия: работать с детьми должен учитель, который детей любит. Верно. Но это никаким образом не отменяет требования к учителю глубоко владеть учебным материалом и знать современные методики преподавания, основанные в том числе на использовании психологических техник. Выражаясь языком руководителей: «Хороший человек — это еще не профессия. Надо уметь делать дело». А практическому психологу — надо уметь владеть всем арсеналом эффективно работающих методик и инструментов, как «внешних», так и «встроенных» в него, если инструментом психолога считать и его глаза, его голову, его чувство человека и ситуации. Усилим этот пункт: профессиональная помощь психолога всегда и неизбежна основана на техническом мастерстве хотя бы в том смысле, что в психолога-профессионала уже «встроены» вооруженные отточенной техникой глаза, воспитанные мудрой техникой чувства. Почти весь психотерапевтический блок насквозь техничного НЛП построен на виртуозной технике работы Виржинии Сатир и Милтона Эриксона, но кто будет утверждать, что они работали, как неправильные профессионалы?

Профессионал должен быть вооружен всем арсеналом средств, как внутренних, так и внешних.

Очень хочется в этом месте снова предоставить слово А.С.Макаренко, который, излагая своего кредо, в числе важнейшего пункта настаивал на разработке технологий воспитывающего воздействия. Он писал следующее:

«Наше педагогическое производство никогда не строилось по технологической логике, а всегда по логике моральной проповеди. А я, чем больше думал, тем больше находил сходства между процессами воспитания и обычными процессами на материальном производстве, и никакой особенно страшной механистичности в этом сходстве не было. Человеческая личность в моем представлении продолжала оставаться человеческой личностью со всей ее сложностью, богатством и красотой, но мне казалось, что именно потому к ней нужно подходить с более точными измерителями, с большей ответственностью и с большей наукой, а не в порядке простого темного кликушества. Очень глубокая аналогия между производством и воспитанием не только не оскорбляла моего представления о человеке, но, напротив, заражала меня особенным уважением к нему, потому что нельзя относиться без уважения и к хорошей сложной машине.

Во всяком случае для меня было ясно, что очень многие детали в человеческой личности и в человеческом поведении можно было сделать на прессах, просто штамповать в стандартном порядке, но для этого нужна особенно тонкая работа самих штампов, требующих скрупулезной осторожности и точности. Другие детали требовали, напротив, индивидуальной обработки в руках высококвалифицированного мастера, человека с золотыми руками и острым глазом. Для многих деталей необходимы были сложные специальные приспособления, требующие большой изобретательности и полета человеческого гения. А для Всех деталей и для всей работы воспитателя нужна особая наука. Почему в технических вузах мы изучаем сопротивление материалов, а в педагогических не изучаем сопротивление личности, когда ее начинают воспитывать? А ведь для всех не секрет, что такое сопротивление имеет место. Почему, наконец, у нас нет отдела контроля, который мог бы сказать разным педагогическим партачам:

— У вас, голубчики, девяносто процентов брака. У вас получилась не коммунистическая личность, а прямая дрянь, пьянчужка, лежебок и шкурник. Уплатите, будьте добры, из вашего жалованья.

Почему у нас нет никакой науки о сырье, и никто толком не знает, что из этого материала следует делать — коробку спичек или аэроплан?»

Подводя итоги… Едва ли правильно на место старых догм ставить новые, и реалистический подход призывает психолога-практика, психолога-профессионала его личностную искренность, вовлеченность разумно сочетать с использованием всех хорошо работающих технических приемов, методических разработок, сценарных и других возможностей.

Гуманистическая психология — это только одна из ветвей дерева психологии, и нельзя обрубать все другие, тем более сильные и цветущие побеги. Те приемы, которые были личностны близки некоторым сильным профессионалам, не могут стать общим правилом, тем более для других сильных профессионалов. То, что хорошо работает в области психотерапии, может абсолютно не работать в психологии педагогики или психологии бизнеса.

Предельно афористично по поводу аналогичной проблемы писал Омар Хайям:

Вино запрещено, но есть четыре НО:
Где, с кем, когда и сколько пить вино.
При соблюдении всех четырех условий
Всем здравомыслящим вино разрешено.

Можно считать Омара Хайяма предвестником реалистического подхода в психологии.