Второбыт — поселения будущего

Валерий Хилтунен, журналист и путешественник, много лет изучает поселения, где стараются осуществить способы жизни, альтернативные современной техногенной цивилизации. Их называют по-разному: пострыночные, трансглобалистские, экопоселения, экополисы... Сам Хилтунен называет такой образ жизни «второбытным». Как первобытная жизнь предшествовала цивилизации известного нам типа, так, полагает он, «второбыт» рано или поздно придет ей на смену. И даже уже приходит.

Чтобы понять экопоселенцев, их жизнь, мотивы и смыслы, Хилтунен лично объехал множество таких мест, справедливо полагая, что для полноты понимания нет ничего лучше, чем увидеть своими глазами и пощупать своими руками. И что же? Выяснилось: опыт этого мира за его пределами остается, по существу, неизвестным. О самом интересном в справочниках говорится скороговоркой, а многое из написанного на поверку оказывается попросту неправдой. Стало ясно, что пора исправлять положение.

Хилтунен — сам себя называющий «гражданином земли» и «бродячим псом мировой цивилизации» — уверен: опыт экопоселений очень важен. Хотя бы потому, что открывает современному человеку глаза на его собственные неизвестные или давно забытые стороны и возможности. Некоторые социологи вообще считают, что обитатели таких поселений, с их, вроде бы, чудачествами и странностями, обогнали остальную планету лет на семьсот. Неужели? Наш корреспондент встретился с Хилтуненом, чтобы получить хотя бы предварительные ответы на этот и другие вопросы.

Интервью

Юрий Плюснин: — Валерий Рудольфович, так что же такое на самом деле — экопоселения?

Валерий Хилтунен: — Это — совершенно новый тип поселений, который сейчас выстраивается в мире. В дорыночных общинах обитает нынче около 6 миллионов человек, в пострыночных, по моим оценкам — около полумиллиона.

Классификация таких поселений пока очень условна. Серьезная наука этим почти не занимается. А пресса пишет об этом плохо, невнятно. Не удивительно: журналисты — люди, по своему духу и образу жизни наиболее далекие от «второбытной» среды. Они, думаю, будут самыми последними, кто туда придет.

Я же, окунаясь в пострыночную жизнь, узнаю в ней то, что уже видел в игровых моделях коммунарских сборов «Алого паруса» 60-х годов, на бардовских слетах, оргдеятельностных играх... Мы тогда многое угадали — интуитивно, порой не очень понимая, почему делаем так, а не иначе. Главным было — творчески подходить к делу, постоянно улучшать окружающую жизнь. С весьма спокойным отношением к внешнему антуражу, собственности, жилищу. Общий слоган — «быть, а не иметь». Кроме того, обязательна была постоянная ротация управленческих функций, чтобы на дух не пахло рабством и чиновничеством.

Оказалось, мы играли правильно. Играли в то, что сейчас воплощается в новые и, думаю, перспективные формы будущей жизни.

Моя гипотеза такова: для людей будущего проблемы жилища и одежды отойдут на второй план. При всем моем уважении к этим полезным вещам.

Есть общий принцип организации второбытной жизни — я для себя определяю его тремя линиями. Первое: там живут негАдяи — люди, которые стараются не преумножать зла и не гадят. Второе: они самодостаточны. Полной независимости от внешних источников энергии и пищи я не видел пока нигде, кроме, пожалуй, самых экзотических, «робинзонных» вариантов, но всюду отметил стремление до минимума сократить потребление бензина, газа, а рацион формировать из местной пищи, а не ввозимой из-за пределов поселений.

И третье: в этих поселениях всегда идет мучительная, но регулярная работа по раскрыванию какого-то секрета человеческой жизни, какой-то тайны. Это тоже принимает иногда довольно странные формы.

Скажем, в Вяйнеле в Финляндии в течение нескольких десятилетий занимаются распознаванием ошибок, сделанных человечеством при переводах древних книг. Вышло уже более ста томов на финском языке, кое-что на английском, есть даже одно издание на русском. Эти энтузиасты старательно изучают даже «геометрию» разговора какого-то пророка со своими учениками: кто где сидел во время беседы, кто что и как мог понимать, исходя из местоположения и образованности — одно и то же слово могло дойти до нас в совершенно разных видах. В текстах Евангелия, например, эти люди находят до восьми переводческих ошибок в слове. Эту работу начал еще в XIX веке один гениальный, видимо, человек — Пекка Эрваст.

В огромном доме неподалеку от финского города Тампере, где среди множества мудрых книг копошатся ученики и последователи Эрваста, все приспособлено для исследовательской работы: у каждого кабинет типа кельи, гигантская библиотека. Они там все время с книгами. Мы с приятелем приехали туда случайно и без звонка, зашли в какую-то дверь, сели, ждем — и вдруг идет вереница совершенно голых женщин с тюрбанами на голове и с книжками. Ну, думаю, тут живут амазонки, нудисты, а тюрбан — наверное, знак принадлежности к какой-то секте. Сижу, рисую квадратики в своей тетрадке, куда я записываю все, что вижу в таких экопоселениях — и тут ко мне подходит застенчивая тетенька и говорит смущенно: «Вы знаете, у нас гостевой вход с той стороны, а вы зашли в баню, у нас как раз сегодня женский день. Мы вообще-то без комплексов, но вы уверены, что вам именно сюда?» С книжками-то они, как оказалось, вообще никогда не расстаются. Работы еще много...

Я думаю, что только в таких вот необычных местах могут вызревать новые нетривиальные идеи, новые технологии (особенно питание, лекарства). Это как бы конфедерация более-менее надежно защищенных инкубаторов, где пестуется будущее. Иногда их желание не иметь никаких дел с внешним миром доходит до смешного, но, может, это как раз тот случай, когда лучше перебдеть, чем недобдеть? Помню, как мы пытались помочь с дешевыми солнечными батареями Ауровилю — замучились с переговорами по поводу того, через какие банковские счета проводить платежки: «Наши денежные дела мы ведем за пределами территории». По итальянскому Дамангуру я ходил с большой корзиной каких-то средневековых дукатов — никаких евро и банковских карт тут в качестве платежей не принимают.

Ю.П.: — И много ли сейчас таких второбытных поселений?

В.Х.: — В Европе, в Шенгенской зоне, по моим подсчетам, примерно 3 000 более-менее устойчивых поселений. В мире — более 40 000. Но цифры весьма приблизительные: ткань живая, ежедневно что-то возникает, что-то погибает. Примерно половина поселений располагаются в сельской местности, но многие — и в мегаполисах. Разделение на город и деревню тут вообще не срабатывает. Главное — другое.

В моем понимании коммуна — это самая высокая фаза развития коллектива. Структура ее многослойна. Здесь многое зависит от схемы управления. Право «вето» у каждого человека в таком поселении характеризует высокоразвитую коммуну. Такое редко, но бывает. В воплощенном варианте это практически недостижимо — хотя встречается в игровых ситуациях, когда вся деятельность коллектива может быть заблокирована одним голосом маленького ребенка, который чувствует, что в принимаемом решении что-то не то. А вдруг именно этот ребенок — Будда?

Ю.П.: — А что, корни этой формы жизни — религиозные?

В.Х.: — Если говорить о религиозных корнях, то, действительно, многие поселения возникли на волне религиозного эскапизма: многие люди, прочитав что-то такое, уходили и начинали строить уединенные храмы, обители, монастыри. Да ведь и старинные монастыри — хотя бы Соловки и Валаам с их мощными и довольно природосообразными монастырскими хозяйствами — это тоже своего рода экопоселения, вполне самодостаточные. Северные монастыри после церковной реформы были вынуждены заниматься жизнеобеспечением, ведь Север по преимуществу был староверческий и некого было нанимать в работы. И все же я бы отнес монастыри к «внерыночному» варианту жизнедеятельности.

Но религия — не все. Есть еще и антирынок — это уже из советского времени, когда попытались перепрыгнуть исторические этапы. Получилось что-то вроде преждевременных родов. Выкидыш, правда, оказался более-менее жизнеспособным и лет семьдесят довольно бодро сучил ножками. Из чего я делаю оптимистический вывод об огромной жизнеспособности настоящего пост-рынка.

Ю.П.: — Приведите, пожалуйста, самые яркие примеры второбытных поселений.

В.Х.: — Прежде всего — Ауровиль, который известен еще с конца шестидесятых. Это что-то вроде попытки оборудовать интеллектуальную и духовную столицу человечества, которую предприняли ученики Ауробиндо Гхоша. Кто читал «Чайку по имени Джонатан Ливингстон», написанную одним из самых верных и последовательных гхошевцев — Ричардом Бахом (книгу он и задумал как «предисловие к интегральной веданте», адресованное всем читающим людям, в том числе и далеким от эзотерики домохозяйкам), тот примерно представляет главную идеологему Ауровиля — «города, который не принадлежит никому конкретно, но сразу всему человечеству». На воротах его была помещена копия «Сеятеля» Ван-Гога: помните, он вышел до рассвета и все бросает, бросает семена в каменистую почву — в надежде, что где-нибудь прорастет... Ауровиль был запланирован примерно тысяч на 50 обитателей — это в перспективе, но и сейчас население уже можно измерять в тысячах, особенно если считать всех, кто приезжает и пробует на вкус это «второбытие».

Про Ауровиль я могу рассказывать сутками — еще в конце 70-х «Комсомолка» чуть было не разродилась моей огромной статьей про ауровильянцев, но все кончилось визгом на редколлегии, моими безнадежными походами по коридорам ЦК КПСС: там просто честно не понимали, о чем я толкую. Я привык. Когда я уже в этом веке написал про другое второбытное чудо в перьях — Дамангур, построенный молодыми леваками, которые после событий 1968 года в Париже сбежали в горы и за 40 лет руками вырыли целый подземный город между Миланом и Турином, меня стали приглашать на свои семинары писатели-фантасты: решили, что я сочинил красивую сказку из послезавтрашней жизни. А я просто описал то, что видел. Это особенно смешно сейчас, когда конфедерация Дамангура вполне открыта и гостеприимна, у них даже есть свой сайт: www.damanhur.org.

Когда я там был в последний раз, в Дамангуре жило около 700 человек. На поверхности — поселение, куда не очень-то пускают посторонних, а внутри — гигантское подземелье, туда разрешают спускаться за деньги. Занимаются они там многими вещами, и серьезными и чудными. У них более сотни производств, своя конституция, валюта...

Ближайшее к России штайнеровское поселение (их всего около сотни по Шенгену) — в Таполе, в Финляндии, примерно в 150 километрах от границы. Там живет сейчас около полусотни человек, — сплошь светлая, высокоразвитая интеллигенция, работающая с детьми. Поскольку Штайнер завещал работать с самыми проблемными и незащищенными детьми, они с такими и работают: олигофрены, сумасшедшие... Но видели бы вы их хозяйство!

Самое старое штайнеровское поселение — в Исландии. Гитлер почти по всей Европе их позакрывал, а сюда не дошел.

С моей точки зрения, Исландия вообще дает нам пример постепенного становления пост-рынка уже не в отдельных очагах, а в рамках целого общества. Правда, внешние наблюдения тут мало что дают: это — страна сплошных парадоксов. Сверхсытость, Интернет, поголовная автомобилизация — и при этом детская вера в эльфов. Традиционная многодетность — и четкая тенденция к распаду нуклеарной семьи. Исландские женщины большей частью живут одни, об их сексуальной доступности по Европе ходят легенды, и при том это самая нравственная страна из виденных мною в кругосветных путешествиях. Каждый мальчишка знает поименно всех своих предков за тысячу лет. А во время знаменитого эксперимента, когда по столичным сортирам всех стран подбрасывали кошельки со ста долларами, лишь в Рейкьявике владельцам вернулись все 100 %(в Москве — один из ста).

В Исландии как бы нет слабых людей: «Всех, кто не крепко стоял на ногах, давно уже сдуло ветром в океан», как они говорят. Приезжаешь и видишь: люди там действительно крепкие, все сплошь как греческие боги. Их жилища, с точки зрения европейца или американца — это какие-то непритязательные с виду сараюшки. Никаких бетонных изгородей. Практически нет зелени — есть даже партия странных экологов, протестующих против лесовосстановления и клумб: нельзя, мол, размывать основы национального — спартанского! — духа всякими сибаритскими штучками. А дети все работают лет с восьми и самодостаточны. Потому и постепенное отмирание нуклеарной моногамной семьи не воспринимается как нечто трагическое.

Кстати, про детский труд — это ведь чисто марксистский тезис, на практике блестяще проверенный Антоном Макаренко. Так что страница 198 из 16-го тома ПСС Маркса — отнюдь не бред воспаленного ума, как предположили многие исследователи, встав в тупик перед экзотическими мыслями классика.

Маркс, напомню, говорил: ребенок должен быть с девяти лет реальным мастером, получать деньги за свой реальный труд. Дикость, да? А по-моему, он догадался, что человек, рано оказавшись во взрослой, ответственной ситуации, быстро достигает вершин, после которых накопление становится ему просто неинтересным. Тогда он начинает выходить из своей ситуации и строить что-то новое, свое. Если же он не начинает рано, то боится выйти из ситуации, которой овладел, боится потерять приобретенное, сколь бы малым оно ни было. И лишь к старости человек начинает понимать, что все, чем он владел в жизни, ничего, в сущности, не стоило. Но уже поздно что-то с собой сделать.

Заметьте, практически все наши олигархи были очень бедны в детстве. Это чуть ли не заболевание такое: навязчивое чувство, что надо «копить про запас». Потому что, накопив первые 20 миллионов долларов, человек уже не чувствует, много ли это или мало. Его все равно преследуют миазмы детства — застоявшийся в малой кубатуре запах нищеты. Иногда помнить это так страшно, что человек строит в доме семнадцать туалетов для себя, любимого и единственного, как это сделала одна американка.

Я подозреваю, пока только исландцам и удалось как-то преодолеть это испытание. Стендалевские герои, которые спрашивали: «И это все? И ради вот этого — жить?» — были, есть и, надеюсь, не переведутся у всех народов. Но чтобы целый народ?!

Конечно, будет некоторой натяжкой сказать, что Исландия — одна большая коммуна. Но, например, Президент Исландии — наименее охраняемый на Земле глава государства. Я видел, как маленькая девочка дергала ее за юбку, когда та работала в своем непритязательном дворце, тоже похожем на сарайчик.

Впрочем, я видел в экопоселениях и настоящие дворцы, нашпигованные электроникой. Но жили там молодые шведские архитекторы — для них жилье было скорее лабораторией, полигоном по проверке инновационных идей.

Все это, по-моему, доказывает: жилище — переходная форма жизни. Разве случайно то, что практически все основные религии с уважением относятся к бродяжничеству своих святых и с некоторым подозрением — к недвижимости? Что многие люди, оставившие самый глубокий след на земле, не имели жилья? Я не раз слышал мнение, согласно которому собственность, привязывая тебя к земле, что-то значительное у тебя забирает. Ты чем-то ей платишь. Не способностью ли к творчеству?

Мне нравится формула — «вседомье». Это не бездомье в его классическом смысле. Это жизнь везде. Человек не становится рабом того, что можно потерять. У него дом повсюду. Вроде «флагманской каюты» — раньше на крупных военных судах всегда была пустая каюта на случай появления флагмана. Так и здесь: ты можешь участвовать в делах любой общины на правах соратника, и тебе будут рады. Это — один из идеалов, к которому лично я стремлюсь. Иногда получается. Счастье — это когда тебя ждут. Это — первое.

Второе. Я так понимаю Конфуция: если ты в жизни спишь, все твои проблемы не очень-то и интересны: что ты ешь, где, с кем и под какой крышей ты спишь. А ежели ты уже проснулся — очень многие внешние проблемы отходят на второй план.

Ю.П.: — А какова оптимальная численность таких поселений?

В.Х.: — Считается, что все три города, которые дали наибольшее количество интеллектуальной массы — Флоренция, Афины и Иерусалим — были небольшими, до 20 тысяч человек. Самое старое из существующих поселение, информацию о численности которого мне удалось найти — 147 человек: 29 мужчин и 118 женщин. Там с рождением «лишнего» мальчика один старик уходит умирать в пустыню. И это строго соблюдается. Я сам там не был (уж очень запаковано от посторонних взглядов) — рассказываю со слов более пронырливых друзей.

Точно так же хунзакутам удалось более 2300 лет жить изолированно, самодостаточно. Это потомки дезертиров Александра Македонского, которые не пошли с ним дальше и сбежали в горы. Они до сих пор живут в этих горах. Живут долго, ничем не болеют. Едят в основном то, что дает окружающая природа. У них есть особенность: раз в году они спускаются с гор в низинные поселения и раздают все, что у них есть. Возвращаются к небу опять голыми и босыми и все начинают заново.

В некоторых местах мне называли оптимальную цифру 259 человек: при таком количестве людей будто бы исчезает риск, что к власти в общине может прийти какой-то перегретый параноик. Всплывали и знаменитые «три семерки» — при 777 членах коммуна еще — братство и не нуждается в чиновном слое. Дальше начинается беда: выделяется узкий слой управленцев, у них появляются свои интересы... Но, повторяю, вся эта социодинамика еще ждет своих исследователей. Я лишь фиксирую, что вижу и слышу — горюя о том, что мало вижу на дорогах этой пострыночной Другой Планеты и ученых, и публицистов.

Тут ведь куда ни копни — все безумно интересно. Например, оказалось, что общины, как и семьи, периодически сотрясают кризисы — словно идет сброс накопившейся дурной энергии. Через 2 года, 8, 17 лет... Почему, зачем, что с этим делать? Неизвестно. Не проверка ли это на прочность: сытостью, медными трубами?.. Помните, как Макаренко, увидев, что у него стало уж слишком все хорошо, все бросил и ушел с ребятами на новое место, где все начал с нуля?

Экопоселения, для того, чтобы жить долго и беспроблемно, нуждаются либо в свежей крови, либо в специальных ухищрениях. Как в Дамангуре. Там четыре архонта управляют всей общиной, и один из них имеет единственную — элементарную и страшную обязанность: ему разрешено взорвать все к чертовой матери, когда остановится развитие и начнется загнивание общины.

Ю.П.: — Что будет представлять собой массовое жилище будущего, на Ваш взгляд?

В.Х.: — Оно должно быть минимально достаточным. Долго я, будучи в Афинах, искал бочку, в которой обретался Диоген. И в конце концов нашел нечто подобное на Акрополе. Отличный сосуд, пифос — там прохладно и просторно. В тех климатических условиях — это достаточное жилище. Мы решили в нем же и заночевать — и оказалось хорошо.

Где-то тут бродил по рынку Сократ, сам себе удивляясь: и без того могу вполне обойтись, и без этого... Я когда-то придумал для себя науку «Сократ-щения потребностей» — не аскеза, а спокойное выстраивание приоритетов. Я не против триады «Дом, сын, сад», но встречал уж очень многих людей, которые быстренько превратились в оголтелых мещан, полагая, что именно это и есть альфа и омега жизни, а все, что сверх того — то от лукавого.

Я думаю, что отношение к жилищу будущего будет более спокойным, чем сейчас.

Ю.П.: — Расскажите о наших, российских экопоселениях.

В.Х.: — Я сейчас смотрю, из чего российские экопоселенцы строят свои дома. В большинстве они возвращаются к деревянным формам, воспроизводят как бы народные традиции. Это и Виталий Сундаков, и Галина Борисовна Романова, возродившая славянское поселение под Можайском. А в селе Родном, где живет «второбытом» около 200 семей — делают по-разному, по-своему. Некоторые строят дома из самана — по Штайнеру, без углов...

Под Москвой было 10 поселений. Первое рериховское поселение «Китеж» основал в Барятинском районе Дима Морозов. Он жил в Индии у Рериха-младшего. Написал книжку «Дважды рожденный» — Махабхарата для простых людей по-русски. И жил бы себе в Гималаях или Бангалоре... Но нет: он создал в Калужской области поселение, где собрал сирот и людей, которые приняли их в свои семьи. Поначалу думалось, что у него выйдет нечто среднее между штайнеровским поселением (маленькая группа отважных интеллигентов организует общинную жизнь тех, кого социум отвергает: ментальных инвалидов разных возрастов и т.д.) и гмайнеровским киндердорфом. Только без жестких требований классического SOS-Kinderdorf, где заботиться о детях должна непременно незамужняя, бездетная и верующая женщина. Таких поселений в России уже несколько — первое было построено в подмосковном Томилино. Это как бы кусочки Австрии, существующие на западные деньги. Мини-рай такой. Окружающие относятся к ним двояко. С одной стороны, это спасает беспризорных. С другой — вызывает ощущение какой-то каверзы: удар по русскому менталитету...

Китеж помогали строить обитатели шотландского Финдхорна — одного из самых больших европейских поселений. Начиналось оно с караванного кемпинга, но постепенно на берегу моря выстроился целый городок. К ним теперь за опытом едут со всего света, в том числе из России. Учатся строить экодома, вести природосообразное сельское хозяйство...

Ю.П.: — И каковы же, по-вашему, перспективы этой Другой Планеты?

В.Х.: — Количество людей, настроенных на отъезд и постоянную жизнь в таких поселениях, сегодня очень велико. Почему? Я пытался понять. Объехал почти все города, стояшие в верхних строчках ООНовского списка самых устроенных городов планеты — только в Окленде не был и в Ванкувере. И на вопрос: «Как вам здесь живется?» примерно половина отвечают, что хотят уехать из этого славного города: в поля, леса, на берега озер и рек. Хоть сегодня. Но боятся: ведь это — резкая смена жизненной парадигмы. Значит, потенциал «исхода» большой. Когда у меня при опросах начали выскакивать 51, 52 процента, я сказал себе — все, процесс пошел, и он необратим.

В России я об этом не спрашивал. Но тут просто нет городов, где можно жить. В Европейской части из экологически чистых остался только Плес, хотя его с большой натяжкой можно назвать городом. А Новосибирск и Казань вообще почему-то попали в «антирейтинг» городов, где жить нельзя совершенно. Наверное, колеса у поезда сломались, и ООНовские эксперты не доехали до Новокузнецка или Нижнего Тагила.

То, что перспективы у «второбыта» есть, замечаю не только я. Некоторых финских экопоселенцев Министерство сельского хозяйства этой северной страны специально приглашает читать лекции в Хельсинки, чтобы они рассказывали, что жить в экопоселениях совсем не страшно. Всего я был в 46 финских поселениях. Большинство из них — на юге страны, примерно половина — от Выборга до Турку. Самые интересные, на мой взгляд, около Тампере. Среди них, например, есть место, где давно уже 100 % освещения и обогрева обеспечивается солнцем. Все это настолько серьезно, что там проходят международные семинары по солярной энергетике.

Россиян я там, правда, не замечал. Пока?