Эволюция печали (А. Иванов)

Вам все чаще не удается изобразить печаль в приличествующий момент. После серьезной ссоры вместо того, чтобы напиваться с горя в баре, вы отправляетесь в спортзал или смотрите юмористическое шоу. Предлагаем разобраться, почему большинству из нас уже не особо жаль замученного котенка, а если и жаль, то совсем недолго. Почему перед монитором больше не плачется и морально ли лайкать грустные истории?

 

 

Диктат массовой культуры не собирается становиться таким очевидным, как в романах антиутопистов. Если представители прогрессивной молодежи, начитавшаяся Оруэлла и Хаксли, уверены, что у них есть прививка от превращения в «винтик системы», то они заблуждаются. Их интеллектуальный уровень, возможно, и не позволяет всучить им чудо-таблетки для похудения и откровенного бандита в качестве кандидата, однако это не значит, что ему не удастся посадить очередного интеллектуала в клетку из тревел-блогов, лайфхаков и бесконечных скидок на одежду в модных магазинах.

То же самое происходит и с чувствами. Если отдельный человек не разделяет коллективного оргазма от апелляции телевидения к его животным инстинктам, то можно незаметно сокращать его чувствительность к человеческим переживаниям. Нельзя заставить ненавидеть — но можно приучить не расстраиваться от увиденного. Всем известную двухминутку ненависти сегодня успешно заменила двухминутка печали.

В начале этого года в The Telegraph появилась статья под названием «Разучились ли британцы горевать?». Журналистка и писательница Кловер Страуд жалуется на то, что, когда ей хотелось хорошенько погоревать, у нее было ощущение, что общество настроено против такого поведения.

 

 

В Британии, по словам главы Центра изучения смерти и общества Батского университета, многие женщины ненавидели траурные обязательства, навязываемые обществом, и в конце XIX века выступали за то, чтобы горе из общественной сферы переместилось в плоскость личного опыта. Первая мировая война привела к тому, что в Британии траурные церемонии были временно вытеснены из общественной жизни в целях национальной безопасности.

История славянских народов также неразрывно связана с традициями печали и горевания. Далеко в прошлое ходить не надо — достаточно съездить в российскую глубинку. Нам всем знакомы образы причитающих от горя старушек, плачущих днями напролет женщин, горюющих безработных мужиков с бутылкой в обнимку.

Раньше с печалью боролись с помощью мифов про демонов и злых духов, которые приходили к тем, кто беспросветно горевал. Современному обществу все это не надо. Позитивное мышление, американский оптимизм, смешные картинки из интернета, превращение трагикомических новостей в комические, а откровенно трагических — в остросюжетный сериал. Постепенно нас лишают права отдаваться печали. Но мы, как ни странно, этому не противимся.

 

 

Злобному боссу не нужна в офисе фрустрированная биомасса. Ему нужен бодрый и веселый планктон, желающий потреблять, а соответственно — зарабатывать.

Плохие новости

В жизни современного человека нередки моменты, когда нужно если не заплакать, то хотя бы сделать угрюмый вид, но мышцы лица тебя не слушаются. И совсем не потому, что находишься в людном месте, где от тебя ожидают такой реакции, — то же самое происходит, когда сидишь наедине с монитором. Это, несомненно, связано и с количеством информации как таковой: печальных историй так много, что мы просто не успеваем расстраиваться.

Автоматически лайкнув новость в ленте, пользователь вдруг испытывает неловкость оттого, что теракт, катастрофа, потерявшиеся люди или животные — все это не может на самом деле нравиться. По крайней мере среднестатистическому пользователю. Некоторые, запостив что-то далекое от позитивного, даже указывают, что лайкать вовсе не обязательно — можно просто поделиться с друзьями. Однако и к тем, кому «нравятся» плохие новости, как правило, относятся с пониманием: уделил внимание, отметился — и ладно.

Плохие и хорошие новости сегодня одинаково разбавляются рекламой.

 

 

Мы получаем плохие известия, прочитав несколько секунд назад о десяти наиболее удачных нарядах звезд Голливуда, слушая музыку вконтакте, ожидая ответа на сообщение и загружая с торрента очередную тупую американскую комедию. Мозг, не успевший среагировать на печальную новость, отвлекается на только что появившийся в ленте анекдот. В какой-то момент человек подсознательно недоумевает: «Эй, подождите, я ведь только что хотел заплакать».

Верните слезы

Нет, современность не отучила нас горевать, а лишь придумала новый способ — горевать быстро и незаметно. Просто страдать сейчас немодно. Это все равно что быть домохозяйкой или матерью пятерых детей.

Джордж Бонанно, профессор психологии и образования Колумбийского университета, выделяет три модели горевания: хроническое горе, обычное горе и устойчивость или отсутствие горя.

 

 

Исследования показывают, что она свойственна почти 50% людей. По мнению профессора Бонанно, неверно считать, что с людьми, не выставляющими свою печаль на всеобщее обозрение, что-то не так. Те, кто не проявляют симптомов горя, просто отличаются жизнеспособностью — с ними тоже все в порядке. Каменное лицо и хладнокровное поведение перед лицом страшного, которые раньше считались отклонением и поводом для осуждения, сегодня может разочаровать лишь пожилых сторонников традиционного этикета.

Все традиции меняются, а некоторые и вовсе исчезают. Общепринятая, простая и понятная реакция на печальные события, равно как и ее отсутствие, далеко не всегда отражает внутреннее состояние человека. Даже зануда Ремарк в своих непросыхающих романах жаловался на то, что заплакать в нужный момент не всегда получается:

«Просто удивительно, до чего нелеп этикет горя. Застань ты меня мертвецки пьяным — и приличия были бы соблюдены. А я играл в шахматы и потом лег спать. И это вовсе не говорит о том, что я черств или бессердечен. Что же тут непонятного?»

Социальные обязательства, связанные с реакцией на горе, действительно устарели. Печаль постепенно вымирает так, как в свое время вымерли незамысловатые дворянские провинциальные развлечения, требовавшие бесконечного свободного времени и стабильного дохода, передававшегося по наследству.