Зигмунд Фрейд: неюбилейные заметки

Шестого мая исполнилось сто пятьдесят лет со дня рождения основателя психоанализа Зигмунда Фрейда. К этой дате приурочено несколько публикаций, которые лишь с большой натяжкой можно назвать юбилейными в обычном смысле этого слова.

Фрэнк Чоффи ("Был ли Фрейд лжеученым?") приводит выдержки из своего исследования научного статуса психоанализа, продолжая дискуссию Поппера и Грюнбаума о верифицируемости психоанализа как научного направления.

Верифицируемость (testability) является одним из традиционных критериев научности теории. Чоффи пишет, что для признания научного статуса теории недостаточно показать верифицируемость ее положений. Верифицируемость психоанализа по-разному оценивается противниками Фрейда, например Поппером, и сторонниками, например Грюнбаумом. Однако не с любого верифицируемого положения подозрение в лженаучности должно автоматически сниматься: в качестве примера верифицируемой лженауки Чоффи приводит астрологию. Здесь можно было бы, впрочем, возразить, что в астрологии, как, например, и в гадании на картах, большую роль играют интерпретация и метафоры, значительно осложняющие верификацию утверждений: самые разные и подчас диаметрально противоположные ситуации реального мира могут быть интерпретируемы в соответствии с результатами гадания. То же, как мы увидим ниже, приложимо и к психоанализу, по крайней мере отчасти. Сам Чоффи считает психоанализ не псевдонаукой, а (псевдо)герменевтикой, искусством толкования, а Скрутон указывает на склонность Фрейда к жонглированию метафорами.

Сторонники Фрейда иногда утверждают, что доказательством научности воззрений Фрейда является уже сам факт эволюции его убеждений. Верно, что взгляды Фрейда менялись, однако этого недостаточно, чтобы считать их недогматичными; последнее было бы верным в том случае, если можно было бы показать, что эволюция происходила под давлением опытных данных. Фрейд же, утверждает Чоффи, просто менял одни догматы на другие.

Проблема в том, что психоанализу приписывается - с легкой руки самого Фрейда - научный медицинский статус. Скрутон полагает, что такой статус усилен неадекватностью классического перевода Фрейда на английский язык. Вместо немецких философско-романтических das Ich, das Uber-Ich и das Es Джеймс Стрейчи использовал латинские, по-медицински объективирующие термины Ego, Super-Ego и Id.

С другой стороны, говорит Чоффи, не вполне резонны и аргументы противников Фрейда. То, что Фрейд отвергал факты, противоречащие его теории, не является доказательством ненаучности его взглядов: история науки полна случаев, когда сторонники теории продолжали поддерживать ее, несмотря на кажущееся несоответствие эмпирическим данным, и в конце концов, после получения новых эмпирических данных, оказывались правы.

Лженаучный характер аргументации Фрейда и некоторых его последователей проявляется в другом. Фрейд не только отказывался признавать возражения, выдвигаемые его оппонентами, и факты, очевидно противоречащие его гипотезам, - он выстроил механизм, позволяющий использовать контраргументацию как инструмент подтверждения теории. В качестве аналогии Чоффи рассказывает анекдот про первого шефа ЦРУ Гувера. Давая указание о прослушке телефона, тот заранее готовил два варианта отчета, один под названием "подрывная деятельность" - на случай, если содержание подслушанных разговоров может быть инкриминировано объекту, второй под названием "скрытая подрывная деятельность" - на случай, если ничего особенного в подслушанных разговорах не содержится.

Аналогия, конечно, неточная. Но Фрейд действительно был склонен анализировать получаемые данные некорректным образом, считает Чоффи, а Дэниэлс и Скрутон к нему, по сути, присоединяются. Когда сновидения одного из его пациентов вступили в противоречие с основным положением психоанализа ("сон является исполнением неосознанных желаний"), Фрейд истолковал это как исполнение подсознательного желания пациента расшатать основные положения психоанализа. Сходным образом критику наиболее независимых своих последователей, например Юнга и Адлера, Фрейд интерпретировал как проявление Эдипова комплекса.

Иными словами, как и Маркс (аналогию с марксизмом, вслед за Поппером, эксплуатируют и Скрутон, и Дэниэлс), Фрейд не стремился опровергнуть аргументы своих оппонентов рациональным образом. Вместо этого он рассматривал саму дискуссию как объект психоанализа, приписывая своим оппонентам те или иные бессознательные мотивации, объявляя их причинами возражений и смещая таким образом дискуссию в им же построенную модель сферы бессознательного. Результат вполне предсказуем: всякое лыко в строку. Теория становится нефальсифицируемой.

Каковы бы ни были мотивации оппонентов Фрейда, считают и Скрутон, и Чоффи, и Дэниэлс, вне зависимости от того, насколько хорошо они укладываются в психоаналитическую интерпретацию, они не имеют никакого отношения к сути возражений, с которой должен дискутировать Фрейд как ученый. Вместо того чтобы "учить" оппонента, Фрейд начинает его "лечить".

Таким образом, проблема научного статуса психоанализа в первую очередь заключается в том, что Фрейд не только не обсуждает способы фальсификации своей теории, но и, напротив, использует аргументы, видимо противоречащие теории как косвенные способы ее подтверждения. Поппер называл этот элемент метода (общий для фрейдизма и марксизма) "усиленным догматизмом" (reinforced dogmatism).

В статьях много обсуждается проблема честности Фрейда как ученого, причем все три автора - Дэниэлс, Скрутон и Чоффи - сходятся на том, что Фрейд не был чистоплотен ни в научном, ни в медицинском смысле этого слова. Он не только присваивал себе интеллектуальные результаты своих предшественников (например, открытие "бессознательного"), но и объявлял исцеленными пациентов, продолжавших испытывать явные психологические проблемы. И если мнение Чоффи о том, что проблема чистоплотности имеет непосредственное отношение к научной истинности метода, по меньшей мере спорно (хочется согласиться, скорее, с цитируемым Чоффи Морисом Иглом, который писал, что психоаналитические интерпретации могут быть истинными с научной точки зрения, даже если все психоаналитики научно нечистоплотны), то с практической точки зрения он, несомненно, прав: ни один теоретик науки не будет тратить свое время на то, чтобы пытаться верифицировать подход, основанный на подтасованных фактах.

Итак, все три автора сходятся на том, что Фрейд - лжеученый. Однако, спрашивает наиболее лояльный (не столько фрейдизму, сколько самому Фрейду) Дэниэлс ("Фрейд на кушетке"), почему же он столько лет является объектом такой активной и иногда ожесточенной критики? В чем секрет Фрейда?

Фрейд умеет удивляться и находить удивительное там, где настоящий ученый усмотрел бы только вполне рациональное, прагматическое объяснение, - такое утверждение делает наименее лояльный Скрутон ("Зигмунд-Мошенник"). И этим он удивляет, пугает, поражает своего читателя. Фрейд самым кардинальным образом переворачивает наши представления о мире: там, где мы привыкли видеть светлое и чистое, он видит грязь и низменные наклонности (снова сближение с марксизмом). Фрейд отрицает тот очевидный и неоспоримый для Скрутона факт, что сексуальность принадлежит взрослому состоянию человека, и переносит сексуальность в детство. Фрейд объясняет ужас перед инцестом не страхом нарушить социальные стереотипы, как объяснял бы этот ужас социальный антрополог, а как силу, компенсирующую подсознательное стремление к инцесту. Справедливости ради следует отметить, что аргументация самого Скрутона явно упрощена ("сообщества, не следовавшие этим принципам, погибли"). Так, до сих пор нет единого биологически обоснованного взгляда на генетические последствия близкородственных браков (распространенных во многих традиционных культурах).

Иными словами, Скрутон считает, что Фрейд очаровывает нас ниспровержением идолов.

Дэниэлс же полагает, что влияние Фрейда объясняется в первую очередь тем, что он был великим человеком и талантливым писателем. Значение Фрейда для западной интеллектуальной и массовой культуры огромно (собственно, уже одного этого было бы достаточно для того, чтобы объяснить обилие полемики) и, с точки зрения Дэниэлса, иногда катастрофично: оно ослабило позиции рационализма (любое поведение, в том числе и интеллектуальное, интерпретируется в первую очередь с точки зрения подсознательной мотивации), укоренило в широкой публике представление о детской сексуальности (результатом чего стала сексуализация массовой культуры - хотя кто сказал, что это последствие следует считать катастрофичным?), снизило чувство личной ответственности (человек винит в своих проблемах не себя, а своих родителей). Но факт остается фактом: сложная структура личностной мотивации и влияние на мотивацию бессознательного, пусть и открытого не Фрейдом, - все это стало достоянием не только интеллектуальной, но и массовой культуры (кто не слышал об "оговорках по Фрейду"?) и значительно изменило представления человечества о самом себе - именно благодаря Зигмунду Фрейду.

Психоанализ отнюдь не является упрощенным взглядом на культуру, говорит Дэниэлс (вспомним мнение Скрутона о том, что Фрейд склонен был усложнять психологическую реальность). Взгляд Фрейда на судьбу человечества исполнен трагизма. Подавление бессознательного - это та цена, которую человечеству приходится платить за цивилизацию; современный человек лишь на шаг отошел от варварского состояния. И кто же после социально-политических катастроф двадцатого века сможет утверждать, что в этом Фрейд был неправ?

Дэниэлс завершает эту странную смесь обвинительного акта с апологией уже совершенно восторженными, по-настоящему юбилейными строчками: "Если читатель позволит мне поделиться с ним моей собственной интуицией, мне кажется, невозможно, рассматривая фотографии Фрейда, сомневаться в том, что он был очень значительным человеком. А в двух словах, которые он написал в своем дневнике, когда пришли гестаповцы, чтобы выдворить его из Вены <...в эмиграцию...> сквозит пронзительное, трогательное и полное бесконечного достоинства величие: Finis Austriae". 17.05.06 0:19