Страх смерти в детском и подростковом возрасте

Кого из нас не удивляли эти первые детские «почему?», эта любознательность, это стремление детей докопаться до самой сути. «Почему дует ветер?», «Почему трава зеленая, а солнце круглое?», «Почему листочки на деревьях летом зеленые, а осенью желтые?», «А зачем лягушка съела комара?», «А откуда берутся дети?».

Причем многие «почему?» легко превращаются в «зачем?». «Зачем дует ветер?», «А зачем листочки желтеют?», «Зачем у бабушки появляются морщинки?», «А зачем она стареет?».

Антропоморфизм мышления ребенка приводит к тому, что во всем он пытается найти какой-то явный или скрытый смысл. Отсюда эти бесконечные «зачем?» и «почему?».

Поначалу они удивляют и радуют своей наивностью. Потом начинают утомлять: всегда ли хватит терпения все объяснить? Тем более, когда появляются трудные вопросы. Они начинают раздражать своей бесконечной настойчивостью. То, что нам кажется само собой разумеющимся, в устах ребенка вдруг требует объяснения. А мы затрудняемся, мы и сами не готовы к этим вопросам. И потому раздражаемся. Многое из того, что нам казалось очевидным, оказывается не столь уж и явным, а требует объяснения. Простые ответы не так и просты.

– Мама, все люди умирают?

– Да.

– А мы?

– Мы тоже умрем.

– Это неправда. Скажи, что ты шутишь.

Он плакал так энергично и жалостно, что мать, испугавшись, стала уверять, что она пошутила.

Ребенок будит нашу мысль, а пробуждение не всегда приятно, потому что лишает нас многих иллюзий. Не сразу и сам ребенок поймет, что многих вопросов лучше было бы не задавать. Спокойней было бы жить. Почему? Потому что на них нет ответов.

– Почему у бабушки морщинки?

– Потому что она старенькая.

– А когда она станет молодой, у нее не будет морщинок?

– Бабушка раньше была молодой, а теперь старенькая. И больше молодой не будет.

– Почему?

– Потому что все люди сначала бывают молодыми, а потом старыми.

– А потом?

– А потом умирают.

– А зачем умирают?

Вот вам и тупик. Что ответить на такой вопрос?

– А вы с папой тоже будете старыми?

– Да.

– Я не хочу, чтобы вы были старыми.

– Почему?

– Потому что я не хочу, чтобы вы умирали.

– Ну, это будет не скоро, ты об этом не думай.

– Я хочу, чтобы вы были всегда со мной, – на глазах слезы.

– Мы всегда будем с тобой. – Хочется утешить ребенка: трудно удержаться от соблазна внушить иллюзию, хотя бы временно.

А однажды поздним вечером из детской комнаты раздается пронзительный крик. В страхе бросаешься на помощь:

– Что случилось, Анечка, что с тобой?

– Страшно.

– Что тебе страшно?

– Я не хочу быть старой. – Но ведь это будет не скоро, не думай об этом.

– Вот я буду расти, расти... Пойду в старшую группу... Потом в школу... Потом в институт... Потом буду работать... Потом постарею и умру! А я не хочу, не хочу умирать!

– Не бойся, доченька, все будет хорошо, ты будешь жить долго-долго.

– А потом?..

Ласковые руки матери и поцелуи – самые убедительные аргументы, самое надежное утешение.

– ...Я, когда вырасту, стану врачом и придумаю лекарство от старости. И бабуля снова станет молодой, и я буду молодой.

– Хорошо, Анечка, успокойся.

Сколько лет Ане? – Четыре года. Как проникли в ее сознание эти представления о конечности существования и откуда эта страстная потребиность остановить время? Трудно предполагать в этом возрасте чувство текучести времени. Скорее всего, причина в другом. В ощущении своего существования, в самоощущении. И страх перед несуществованием. Страх смерти в трех-пятилетнем возрасте – это симптом пробуждающегося самосознания. Само ощущение себя становится потребностью. А страх себя не ощущать легко превращается в страх смерти. Не случайно, видимо, дети не любят ложиться спать, и потому их приходится уговаривать пойти «бай-бай». И самыми убедительными аргументами становятся аргументы типа: «завтра будет день опять». Аня, когда ей было 3 года, нередко начинала плакать вечером, увидев потемневшее небо, сумерки, и кричала, кричала: «Я не хочу спать! Вы меня спать не положите?» И засыпала по 2-3 часа со слезами.

Засыпая, ребенок теряет самоощущение, а это так похоже на смерть, хотя и временную. Поэтому, вероятно, приступы страха смерти возникают перед сном. События дня уходят из сознания, мир погружается в темноту. Остается слабый огонек самоощущения, в нем весь мир, все мое «Я». Вот сейчас он погаснет, и погасну я. Завтрашний день – за горизонтом сознания. Он перестает быть реальностью. Остается одна реальность – ощущение своего Я. Вот-вот оно исчезнет. И исчезну Я... Наверное, так бывает, когда умирают... Страшно... Мама!!

Страх небытия – вот чего прежде всего боится ребенок 3-5 лет. Но что значит небытие для ребенка в это время? С этим связаны и другие страхи, которые нередко посещают ребенка в этом возрасте. Чаще всего – это страх темноты, одиночества, замкнутого пространства.

Как проявляется страх темноты? Жизнь ребенка – это жизнь его «Я». И чем меньше ее наполненность, тем она меньше, тем ближе к исчезновению, к смерти. Он видит дом, деревья, машину, маму... Само это видение составляет содержание его «Я». И вдруг... Темнота... Он не видит, он не ощущает, его самосознание сузилось, почти опустело. В этой темноте, мраке можно раствориться, исчезнуть, пропасть без следа. Оттуда всегда могут внезапно появиться угрожающие образы. Из темноты, как из пустоты, фантазии рождаются легче. Чем не смерть?

А одиночество? Как его не бояться?! «Я» – это не просто «Я», это целый мир того, что я вижу, слышу. «Я» – это мои мама, папа, братик или сестренка, друзья, бабушка, просто знакомые. А если их нет? Мое самосознание вновь сужается, уменьшается до маленькой птички моего «Я», которое вот-вот потеряется в этом огромном пустом мире, готовом меня проглотить. Как видим, снова угроза небытия.

Увы, как много мы не знаем о ребенке! Он любит, конечно, играть. Но как часто он играет поневоле. «Иди, поиграй», – говорим мы ему, желая избавиться от его назойливого общения, желая отдохнуть от него. И он идет и играет, спасаясь от злой скуки, прячась от ужасающей пустоты. Ребенок привязывается к кукле, хомячку, игрушкам, потому что пока еще у него ничего больше нет. Как верно заметил известный польский педагог и врач Януш Корчак, «узник и старик привязываются к тому же самому, потому что у них ничего нет».

Как многого мы не слышим в детской душе. Мы слышим, как девочка преподает кукле правила хорошего тона, как пугает ее и отчитывает; и не слышим, как жалуется ей в постели на окружающих, поверяет шепотом заботы, неудачи, мечты:

– Что я тебе скажу, куколка! Только никому не говори.

– Ты добрый песик, я на тебя не сержусь, ты мне не сделал ничего плохого.

Это одиночество ребенка наделяет куклу душой. Жизнь ребенка не рай, а драма.

Теперь о страхе замкнутого пространства. Психологическое воздействие его аналогично действию страха темноты и одиночества. Не случайно все три страха обычно проявляются вместе, и один порождает другой. Безответный крик о помощи, плач, отчаяние, ужас охватывают ребенка, становясь сильным эмоциональным потрясением.

В 6 лет мальчики и девочки могут бояться страшных сновидений и смерти во сне. Причем сам факт осознания смерти как непоправимого несчастья, прекращения жизни происходит часто именно во сне: «Я гуляла в зоопарке, подошла к клетке льва, а клетка была открыта, лев бросился на меня и съел». Мальчик пяти лет, в страхе проснувшись, бросается к отцу и, прижавшись к нему, всхлипывая, говорит: «Меня проглотил крокодил...». Ну и, конечно же, вездесущая Баба Яга, которая продолжает во сне гоняться за детьми, ловить их и бросать в печку.

В возрасте 5-8 лет, как заметил психотерапевт А.И. Захаров, страх смерти часто становится более обобщенным. Это связано с развитием абстрактного мышления, осознанием категории времени и пространства. Страх замкнутого пространства связывается с невозможностью его покинуть, преодолеть, выбраться из него. Появляющиеся при этом чувства безысходности и отчаяния мотивированы инстинктивно заостренным страхом быть заживо погребенным, т.е. страхом смерти.

В 5-8 лет дети особенно чувствительны к угрозе возникновения болезни, несчастья, смерти. Уже возникают вопросы типа: «Откуда все взялось?», «Зачем люди живут?». В 7-8 лет, по данным А.И. Захарова, отмечается максимум числа страхов смерти у детей. Почему?

Часто именно в эти годы дети начинают осознавать, что человеческая жизнь не бесконечна: умирают бабушка, дедушка или кто-то из знакомых взрослых. Так или иначе ребенок ощущает, что смерть – неизбежность.

Страх смерти предполагает определенную зрелость чувств, их глубину и потому выражен у эмоционально чувствительных и впечатлительных детей, склонных к абстрактному мышлению. Страшно «быть ничем», т.е. не жить, не существовать, не чувствовать, быть мертвым. При драматически заостренном страхе смерти ребенок чувствует себя полностью беззащитным. Он может с грустью обвинить мать: «Зачем ты меня родила, мне ведь все равно умирать».

Безусловно, страх смерти в драматической форме проявляется далеко не у всех детей. Как правило, дети сами справляются с подобными переживаниями. Но только в том случае, если в семье жизнерадостная атмосфера, если родители не говорят бесконечно о болезнях, о том, что кто-то умер и что с ним (ребенком) тоже может случиться несчастье.

Вопросов ребенка о смерти не нужно бояться, не нужно на них болезненно реагировать. Интерес его к этой теме, в большинстве случаев, чисто познавательный (откуда все берется и куда исчезает?). У Вересаева записан, например, такой разговор:

– Знаешь, мама, я думаю, люди всегда одни и те же: живут, живут, потом умрут. Их закопают в землю. А потом они опять родятся.

– Какие ты, Глебочка, говоришь глупости. Подумай, как это может быть? Закопают человека большого, а родится маленький.

– Ну что ж! Все равно, как горох! Вот такой большой. Даже выше меня. А потом посадят в землю – начнет расти и опять станет большой.

Или другой познавательный вопрос на ту же тему. Трехлетняя Наташа не играет, не прыгает. Лицо выражает мучительное раздумье.

– Наташа, о чем ты задумалась?

– Кто будет хоронить последнего человека?

Вопрос деловой, практический: кто похоронит покойника, когда и похоронщики будут в могиле?

Полученная о смерти информация часто не распространяется на себя. Едва только ребенок убеждается в неотвратимости смерти для всего существующего, он торопится тотчас же уверить себя, что сам он вовеки будет бессмертен. В автобусе круглоглазый мальчишка лет четырех с половиной глядит на похоронную процессию и говорит с удовольствием:

– Все умрут, а я останусь.

Или другой разговор, теперь уже матери с дочкой.

– Мама, – говорит четырехлетняя Анка, – все люди умирают. Так должен же будет кто-нибудь вазочку (урну) последнего человека на место поставить. Пусть это буду я, ладно?

Может допускаться обратимость смерти: «Бабушка, ты умрешь, а потом снова оживешь?». Или...

Бабушка умерла. Ее сейчас закопают, но трехлетняя Нина не слишком-то предается печали:

– Ничего! Она из этой ямки переляжет в другую, полежит-полежит и выздоровеет!

Но от любознательности до страха совсем недалеко. Вот как, например, описывает примерную эволюцию представлений о смерти у своей правнучки Машеньки Костюковой К. Чуковский:

«Сначала – девочка, потом – тетя, потом – бабушка, а потом – снова девочка. Тут пришлось объяснить, что очень старенькие бабушки и дедушки умирают, их закапывают в землю.

После чего она вежливо спросила у бабеньки:

– А почему вас еще в земельку не закопали?

Одновременно с этим возникла боязнь смерти (в три с половиной года):

– Я не умру! Не хочу лежать в гробике!

– Мама, ты не будешь умирать, мне без тебя скучно будет! (И слезы.)

Однако к четырем годам примирилась и с этим».

Как и другие детские страхи, со временем, при правильном отношении со стороны взрослых, страх смерти проходит или притупляется.

Годы, события, люди... Но драматичное любопытство вновь и вновь возвращается, меняя свою форму и напряженность.

– Что это, почему, зачем?

Ребенок часто не смеет спрашивать. Чувствует себя маленьким, одиноким и беспомощным перед борьбой таинственных сил. Чуткий, словно умная собака, он озирается вокруг и заглядывает в себя. Взрослые что-то знают, что-то скрывают. Сами они не то, чем себя выставляют, и от него требуют, чтобы он был не тем, что он есть на самом деле.

У взрослых своя жизнь, и взрослые сердятся, когда дети захотят в нее заглянуть; желают, чтобы ребенок был легковерным, и радуются, если наивным вопросом выдаст, что не понимает.

Кто я в этом мире и зачем?

«Когда синьор Горошек поднимался на помост, его охватил ужас. Тут только, на ступенях эшафота, он впервые ясно представил себе, что должен умереть. Такой маленький, такой толстенький, такой зелененький, с чисто вымытой головой и подстриженными ногтями, он все-таки должен умереть!» (Дж. Родари «Приключения Чиполлино»).

Для детей 8-11 лет характерно уменьшение эгоцентризма. А это в свою очередь притупляет и страх смерти, по крайней мере, его инстинктивные формы. В этом возрасте, особенно после 12 лет, увеличивается социальная обусловленность страха смерти.

Страх смерти часто воплощается в страх «быть не тем», о ком хорошо говорят, кого любят, уважают. Жизнь понимается уже не просто как видение, слышание, общение, а как жизнь в соответствии с определенными социальными нормами. И невыполнение этих норм, несоответствие предъявляемым требованиям может восприниматься ребенком, образно выражаясь, как «смерть хорошего мальчика». Потребность в самосохранении осознается уже не только как потребность самоощущения, а как потребность «быть хорошим». И для ребенка иногда быть «плохим мальчиком» – это уже смерть «хорошего мальчика». А какая смерть страшнее? Смерть меня как индивида или смерть во мне «хорошего мальчика»?

Конкретными проявлениями страха «быть не тем» становятся страхи не успеть, опоздать, сделать не то, сделать не так, быть наказанным и т.п.

Витают над ребенком и магические образы смерти. Это связано с распространенной склонностью детей этого возраста к так называемому магическому воображению. Они нередко верят в «роковое» стечение обстоятельств, «таинственные» явления. Это возраст, когда кажутся увлекательными истории о вампирах, привидениях, Черной руке и Пиковой Даме.

Черная рука для боящихся детей – вездесущая и проникающая рука мертвеца. Пиковая Дама – бесчувственная, жестокая, хитрая и коварная особа, способная наслать колдовские чары, превратить во что-либо или сделать беспомощным и безжизненным. В большей степени ее образ олицетворяет все то, что так или иначе связано с фатальным исходом событий, роком, судьбой, предсказаниями. Однако Пиковая Дама может и прямо играть роль призрака смерти, что отмечается уже у детей 6-летнего возраста, преимущественно у девочек.

Так, одна шестилетняя девочка после детского санатория, где она наслушалась перед сном всяких историй, панически боялась Пиковой Дамы. В результате девочка избегала темноты, спала вместе с матерью, не отпускала ее от себя и постоянно спрашивала: «А я не умру? А со мной ничего не будет?»

В 8-11-летнем возрасте Пиковая Дама может исполнять роль своего рода вампира, высасывающего кровь из людей и лишающего их жизни. Вот какую сказку сочинила девочка 10 лет: «Жили три брата. Они были бездомные и как-то зашли в один дом, где над кроватями висел портрет Пиковой Дамы. Братья поели и легли спать. Ночью из портрета вышла Пиковая Дама. Пошла она в комнату первого брата и выпила у него кровь. Затем сделала то же со вторым и третьим братом. Когда братья проснулись, у всех троих болело горло под подбородком. «Может быть, пойдем к врачу?» – спросил старший брат. Но младший предложил погулять. Когда они вернулись с прогулки, комнаты были черные и в крови. Снова легли они спать, и ночью случилось то же самое. Тогда утром братья решили идти к врачу. По дороге два брата умерли. Младший брат пришел в поликлинику, но там оказался выходной день. Ночью младший брат не спал и заметил, как из портрета выходит Пиковая Дама. Он схватил нож и убил ее!» В страхе детей перед Пиковой Дамой звучит беззащитность перед лицом воображаемой смертельной опасности.

Как правило, с возрастом ребенок перестает испытывать страх. Новые впечатления, школьные заботы дают ему возможность отвлечься от страхов, забыть их. Растет ребенок, и страх смерти, как и другие страхи, меняет свой характер, свою окраску. Подросток – уже социально ориентированная личность. Он хочет быть в кругу себе подобных. А это может обернуться страхом быть отвергнутым, изгоем. Для многих подростков это непереносимо. Правда, у чрезмерно замкнутых и в результате этого неконтактных детей данной проблемы не существует, как и у некоторых ориентированных только на себя подростков. Но это нетипично.

Велика в подростковом возрасте потребность быть собой, «быть собой среди других». Она рождает стремление к самосовершенствованию. Но это подчас неотделимо от беспокойства, тревоги, страха быть не собой, т.е. кем-то другим, в лучшем случае – обезличенным, в худшем – потерявшим самоконтроль, власть над своими чувствами и рассудком. В подобного рода опасениях легко узнаются знакомые отголоски страха смерти. Страх смерти звучит и в страхе несчастья, беды, чего-то непоправимого.

Большей чувствительностью в сфере межличностных отношений обладают девочки, у которых количество таких социальных страхов больше, чем у мальчиков. В целом же страхи смерти чаще проявляются у эмоционально чувствительных, впечатлительных подростков. Безусловно, для большинства подростков проблема не столь остра, и потому повода для излишней драматизации нет. Hо тем не менее при патологической заостренности страх смерти может серьезно подорвать жизнеутверждающую силу личности, творческий потенциал развития. Поэтому не стоит отмахиваться от таких страхов у ребенка. Нельзя допустить их чрезмерного разрастания, поскольку в подростковом возрасте они могут превратиться в устойчивые черты личности, подрывающие активность и уверенность в себе.

Проходит время, и вновь возникают трудные вопросы. Теперь уже в юности. «Кто я и зачем я в этом мире?» Потребность жизненного самоопределения, сопровождаемая множеством «зачем?», «для чего?» и «почему?», имеет вполне определенную психологическую основу.

Текучесть времени. Часто ли мы ее замечаем? И когда замечаем? Первые ощущения движущегося времени возникают именно в юности, когда вдруг начинаешь понимать его необратимость.

В связи с этим нередко вновь обостряется проблема смерти. Начинается постижение вечности, бесконечности. А вместе с тем иногда и страх перед ними. В его основе лежит формирующаяся концепция жизни. Возникает чувство текучести и необратимости времени. Личное время переживается как нечто живое, конкретное. Юноша сталкивается с проблемой конечности своего существования. Вот я живу. Жизнь наполняется разными событиями: книги, развлечения, школа, танцы, свидания... Но они уходят. На смену приходят другие события. Но и они уходят. Уходят безвозвратно. Это еще не так страшно. Вся жизнь впереди!.. Но вот она мысленно прокручивается на грани сознания и подсознания, проносится перед внутренним взором в считанные мгновения. И что дальше? А ничего. Пустота. И никогда ты больше не появишься в этой жизни, ты исчезнешь навсегда, как песчинка в космосе мироздания: появился, пролетел и канул в небытие.

Появляются попытки философствовать на тему смерти. Личная жизнь кажется безмерно малой песчинкой в громадном океане космоса всеобщей жизни. И от того, что эта песчинка может затеряться в этом общем потоке, становится страшно. Страшно, что вот кончится моя жизнь, мир будет продолжать жить. Очень долго... может, вечно... Но я уже никогда не вернусь в этот мир. Никогда-никогда!!! Страшно...

Эгоцентризм формирующегося, а потому незрелого самосознания бунтует. Бунтует против чувства песчинки. И ищет, ищет выхода... Но не находит... Мир вновь и вновь возвращается в сознание в образе звездного неба, черного-черного звездного космоса. И в этом космосе летишь в бесконечность, дурную бесконечность, в пустоту.

Нет, за пределами этого космоса течет обычная, повседневная жизнь со своими делами и заботами, радостями и печалями. И это особенно обидно. Но ты уже навечно обречен на этот черный, бесконечно пустой космос. И в виске стучит: «Никогда-никогда! Почему? Почему так несправедливо устроен мир?! Я не хочу уходить, я не хочу умирать. Я хочу света жизни, а не тьмы смерти. Я хочу жить!» Слезы текут по щекам от бессилия и отчаяния. И то, что это будет очень и очень нескоро, не успокаивает. Образ вневременной, философский. И пугает не реальность, а сама мысль, образ, принцип. Для эмоций, для страха нет разницы – это не столь важно. И остается одно: пережить, переждать, отвлечься, хотя это и нелегко. Или просто заснуть... Хотя мысль, образ не отпускают, постоянно возвращаются и возвращаются, как навязчивые идеи. И, как мазохист, вновь и вновь мысленно пережевываешь, мучительно переживаешь...

И представляешь, представляешь, что вот так однажды, закрыв глаза, никогда не откроешь их снова и не увидишь солнца, что с тобой ничего не будет происходить, что эта милая сердцу Земля будет все вертеться и вертеться в течение веков, а ты будешь ощущать происходящее не более, чем простой комок земли, что эта краткая, мерцающая, горько-сладкая жизнь есть мой единственный мимолетный взгляд на существование, единственное прикосновение к нему в бескрайнем океане бесконечного времени... Ощущаешь это как некое черное мрачное колдовство.

В юношеские годы так или иначе возникают образы бессмертия. Примириться с тем, что ты когда-то уйдешь из этой жизни навсегда в небытие, трудно, и потому легко прививается в сознании фантазия о том, что потом, спустя какое-то время, ты вновь появишься, может быть, в качестве другого ребенка. Наивно? Да. Но если очень не хочется умирать, можно поверить.

Расставаться с идеей личного бессмертия трудно и мучительно. И потому вера в физическое бессмертие не проходит сразу. Отчаяние, смертельно опасные поступки подростка – не просто демонстрация и проверка своей силы и смелости, а в буквальном смысле слова игра со смертью, проверка судьбы при абсолютной уверенности, что все обойдется, сойдет с рук.

«Одна из особенностей молодости – это убежденность в том, что ты бессмертен, и не в каком-нибудь нереальном, отвлеченном смысле, а буквально: никогда не умрешь!» Справедливость этой мысли Ю.Олеши подтверждают многие дневники и воспоминания. «Нет! Это неправда: я не верю, что умру молодым, я не верю, что вообще должен умереть, – я чувствую себя невероятно вечным», – говорит 18-летний герой Франсуа Мориака.

В большинстве случаев вопрос ставится не столь драматично. Но само это переживание текучести времени и осознание конечности своего существования, по-видимому, универсально. И имеет свой смысл. Если ты появился в этой жизни и уйдешь из нее безвозвратно, для чего же ты появлялся на свет? Зачем тебе дана эта жизнь? Это бессмертному некуда спешить. Он все еще успеет в этой жизни: и поучиться, и поработать, и поразвлекаться. Только человек, осознавший конечность своего существования, начинает задумываться о его смысле, начинает поиски своего места в этой жизни.

Представить свою жизнь, временную перспективу жизни в целом, как инсайт, в едином акте созерцания непросто. И приходят к этой мысли в юности не сразу и не все. Но... Есть юноши, и их немало, которые не хотят задумываться о будущем, откладывая все трудные вопросы и ответственные решения на «потом». Они пытаются продлить эпоху веселья и беззаботности. Юность – прекрасный, удивительный возраст, который взрослые вспоминают с нежностью и грустью. Но все хорошо в свое время. Вечная юность – это вечная весна, вечное цветение, но также и вечное бесплодие.

«Вечный юноша» вовсе не счастливчик. Гораздо чаще это человек, который не сумел вовремя решить задачу самоопределения и пустить корни в созидательной деятельности. Его изменчивость и порывистость могут казаться привлекательными на фоне бытовой приземленности и будничности многих его сверстников, но это не столько свобода, сколько неприкаянность. Ему можно скорее сочувствовать, чем завидовать. Потребность в бессмертии порождает потребность самоопределения. Вопрос о смысле жизни ставится в ранней юности глобально, и на него ждут универсального, годного для всех ответа. «Столько вопросов, проблем мучают и волнуют меня, – пишет шестнадцатилетняя Лена. – Для чего я нужна? Зачем появилась на свет? Зачем я живу? С самого раннего детства ответ на эти вопросы мне был ясен: чтобы приносить пользу другим. Но сейчас я думаю, что же такое «приносить пользу»? «Светя другим, сгораю сам». В этом, безусловно, и есть ответ. Цель человека – «светить другим». Он отдает свою жизнь работе, любви, дружбе. Человек нужен людям, он не зря ходит по земле». Девочка не замечает того, что в своих рассуждениях по сути дела не продвигается вперед: принцип «светить другим» столь же абстрактен, как и желание «приносить пользу». Но возникновение вопросов, как подчеркивал известный советский психолог С.Л. Рубинштейн, первый признак начинающейся работы мысли и зарождающегося понимания.

Приходят и другие вопросы. Типичный из них: «Кем быть?». В мечтах о будущем, в профессиональных намерениях отражается прежде всего потребность быть значительным как конкретное проявление потребности в бессмертии. Профессиональные планы в ранней юности часто представляют собой расплывчатые мечты, которые никак не соотносятся с практической деятельностью. Эти планы ориентированы скорее на социальный престиж профессии, чем на собственную индивидуальность. Отсюда и характерная завышенность уровня притязаний, потребность видеть себя непременно выдающимся, великим.

«Каждый человек, – пишет И.С.Тургенев, – в молодости своей пережил эпоху «гениальности», восторженной самонадеянности, дружеских сходок и кружков... Он готов толковать об обществе, об общественных вопросах, о науке; но общество так же, как и наука, существует для него – не он для них. Такая эпоха теорий, не обусловленных действительностью, а потому и не желающих применения, мечтательных и неопределенных порывов, избытка сил, которые собираются низвергнуть горы, а пока не хотят или не могут пошевельнуть и соломинку, – такая эпоха необходимо повторяется в развитии каждого; но только тот из нас действительно заслуживает названия человека, кто сумеет выйти из этого волшебного круга и пойти далее, вперед, к своей цели».

He сразу и не просто приходит юноша к необходимости размышления над средствами достижения цели. Юношеская склонность к философствованию мешает ему обратить взор к повседневным делам, которые должны приблизить реализацию мечты. Однако представление, что будущее «само придет» – это установка потребителя, а не творца.

Пока юноша не нашел себя в практической деятельности, она может казаться ему мелкой и незначительной и отождествляться с будничной рутиной. Еще Гегель отмечал это противоречие: «До сих пор занятый только общими предметами и работая только для себя, юноша, превращающийся теперь в мужа, должен, вступая в практическую жизнь, стать деятельным для других и заняться мелочами. И хотя это совершенно в порядке вещей, – ибо, если необходимо действовать, то неизбежно перейти и к частностям, – однако для человека начало занятия этими частностями может быть все-таки весьма тягостным, и невозможность непосредственного осуществления его идеалов может ввергнуть его в ипохондрию. Этой ипохондрии, – сколь бы незначительной ни была она у многих, – едва ли кому-либо удавалось избегнуть. Чем позднее она овладевает человеком, тем тяжелее бывают ее симптомы. У слабых натур она может тянуться всю жизнь. В этом болезненном состоянии человек не хочет отказаться от своей субъективности, не может преодолеть своего отвращения к действительности, которая легко может превратиться в действительную неспособность».

Стремление к бессмертию побуждает к деятельности. И в этом смысле страх смерти, умеренно выраженный, не достигший патологической заостренности, играет позитивную роль в юношеском возрасте.