«Ереси» стратегического подхода: характеристики терапии

1. Первая ересь

Терапевт, следующий стратегическому подходу к человеческим проблемам, может справедливо считаться «еретиком» (еретик, в этимологическом смысле слова, есть «тот, кто имеет возможность выбора»), поскольку он не позволяет заключить себя ни в клетку ригидной модели, интерпретирующей «человеческую натуру», ни в клетку ригидного и ортодоксального психологического и психиатрического моделирования. Стратегический подход к терапии, прямо обращаясь к современной конструктивистской философии (Bannister, 1977; Elster, 1979; Glasersfeld, 1979, 1984; Foerstei, 1970, 1973, 1974, 1987; Kelly, 1955, Matiirana, 1978; Piaget, 1970, 1971, 1973; Riedl, 1980; Stolzenberg, 1978; Varela, 1975, 1979; Watzlawick, 1981; Watzlawick, 1976, 1981) основывается на констатации невозможности любой отрасли науки предложить какое-то одно абсолютно «верное» и «окончательное» объяснение реальности, и на констатации того, что эта реальность, напротив, в значительной степени определяется пунктом наблюдения исследователя (субъекта).

Существует не одна единственная реальность, но множество реальностей, в зависимости от пункта наблюдения и от инструментов, использованных для этого наблюдения. С точки зрения этой эпистемологической перспективы отвергается любая модель, интерпретирующая и нивелирующая в абсолютном смысле натуру и поведение человека, поскольку любая модель этого типа попадает в ловушку «автореферентности» (самооправдания). Говоря словами эпистемолога Поппера, никакая теория не может найти подтверждение внутри самой себя с помощью своих собственных инструментов и избежать при этом «невозможности фальсификации».

По этому поводу полезно напомнить читателю, что «начиная с 1931 года, когда Геделы основываясь на Principia Mathematica, опубликовал свою знаменитую теорему неразрешимости, нам пришлось расстаться с надеждой на то, что любая система, достаточно сложная, чтобы включить в себя арифметику (или, как показал Тарский, любой достаточно сложный язык), могла бы доказать свою логичность внутри своей собственной структуры. Такое доказательство может происходить только извне и должно основываться на дополнительных аксиомах, предположениях, понятиях, сравнениях и т.д., которые изначальная система не может создать или доказать, а сами они, в свою очередь, доказуемы лишь прибегая к еще более широкой структуре, и так далее по бесконечно регрессирующей цепи метасистем, метаметасистем и так далее. Согласно основным постулатам Principia Mathematica, любое утверждение о каком-либо множестве (а доказательство логичности является такого типа утверждением) предполагает все элементы множества и, следовательно, не может быть, не должно быть выражением этого множества» (Watzlawick et al., 1974.38).

Кроме того, с помощью термина «автоиммунизируюшие теории и постулаты» Поппер элегантно выразил феномен, относящийся к тем теоретическим моделям, которые иммунизируют сами себя от возможности фальсификации. Это такой тип теорий, которые являют собой самые настоящие замкнутые, всевключающие системы, внутри которых можно найти объяснение всему. Однако именно в силу этой их характеристики такие теории возвышаются до уровня религиозных концепций, но не являются моделями научного познания. Как заметил Бейтсон (1984): «Наука — это способ восприятия, организации и осмысления наблюдаемого при построении субъективных теорий, ценность которых не является окончательной».

Для клинициста теория должна быть не неопровержимой истиной, а серией гипотез относительно окружающего мира, частичными точками зрения, полезными для описания и организации наблюдаемых фактов и для воспроизведения терапевтического успеха, но подлежащими коррекции в случае неуспеха. В связи с этим полезно вспомнить, что «именно психологами, посвятившими себя изучению того, как мы познаем, введено понимание того, что человеческие существа в качестве «мыслящих организмов» воздействуют не непосредственно на встречаемую ими реальность, а на перцептивные преобразования, формирующие их опыт в окружающем мире. Следовательно, «категории», «схемы», «определения», «выводы», «эвристика» и язык составляют различные системы представлений, с помощью которых мы можем реализовывать различные конфигурации и объяснения мира. Так же как — если этот пример допустим — телескоп и радиотелескоп предлагают различное представление об одних и тех же небесных телах и об их свойствах» (Salvini & Fioraeta, 1988,7).

Стратегическое мышление не основывается на теории, которая, описывая «человеческую натуру», развивает понятия поведенческого и психиатрического «здоровья» или «нормы» в отличие от патологии, как это происходит в традиционных теориях психотерапии. Напротив, стратегическое мышление интересует функциональность человеческого поведения в случае экзистенциальных проблем и проблем взаимоотношений с другими индивидами, в терминах восприятия и отношений, которые каждый индивид переживает по отношению к самому себе, к другим людям и к окружающему миру. Стратегическое мышление интересуется объектами (субъектами) не «в себе», а «в отношениях», поскольку мы убеждены в невозможности изъятия субъекта из контекста взаимодействий. Обращаясь к знаменитой метафоре фон Глазерсфельда: находясь перед замочной скважиной, нас интересует не замочная скважина «в себе» — ее натура и внутренняя конституция, нам интересно лишь найти ключ, который ее открывает.

В фокусе внимания стратегического терапевта находятся отношения, или, лучше сказать, взаимозависимые отношения, которые каждый человек переживает с самим собой, с другими людьми и с окружающим миром. Заданной целью является их хорошее функционирование не в общих н абсолютных терминах нормальности, а в терминах персональной реальности, различающейся от индивида к индивиду и от контекста к контексту.

Таким образом, стратегии всегда приспосабливаются к ситуации, а не ситуация адаптируется к соответствующим теориям.

Следовательно, «ересь» заключается в переходе от «закрытых» теоретических систем к «открытым» теоретическим системам, от концепции «научной истины» к концепции «вероятности»; от детерминизма «линейной зависимости» к пластичности «круговой зависимости»; от «ортодоксальности» к «методологическому сомнению».

Другими словами, по нашему мнению, совершается переход от подхода верующего фидеиста к подходу свободного от иллюзий исследователя, убежденного в том, что главный критерий оценки и проверки терапевтической модели заключен не в ее «теоретической архитектуре» или в «глубине» предпринятого ею анализа, но в ее эвристической ценности и ее способности к реальному вмешательству, измеряемой в терминах эффективности и быстроты решения проблемы, к которой она применяется.

2. Вторая ересь

С этой точки зрения (следующая ересь) задача терапевта заключается не в анализе «глубинного» и не в поиске причин проблемы с целью выявления скрытых истин, а в том, чтобы понять, как действует проблема, и как можно изменить затруднительную для субъекта, пары или семьи ситуацию. Осуществляется переход от содержания к процессам, для чего важно скорее знать, как делать, нежели знать, почему.

Иначе говоря, роль терапевта заключается в том, чтобы помочь пациенту решить проблему, и чтобы пациент с помощью этого опыта стал способен адекватно решать другие проблемы, которые могут встретиться в дальнейшем. Сначала разрушается «колдовство» проблемы, а затем пациент обучается построению собственных способностей не поддаваться другому «колдовству» или дисфункциональным системам восприятия и действия.

В этой связи в зоне особого интереса находятся исследования и теории, относящиеся к «изменению», к тому, как оно происходит спонтанно и как его можно вызвать осознанно (Watzlawick et al., 1967, 1974). Следовательно, особое внимание уделяется нашему восприятию реальности и практическим аспектам наших взаимоотношений с этой реальностью: тому, как с помощью этих процессов создаются проблемные ситуации и, наконец, тому, как с помощью тех же самых процессов становится возможным эти проблемные ситуации разрешить. Отправным пунктом служит убеждение в том, что психическое или поведенческое расстройство субъекта определяется его восприятием реальности: его точкой зрения, которая обуславливает, как он воспринимает (или лучше — конструирует) реальность, на которую он реагирует дисфункциональным или так называемым «психопатологическим» поведением. Зачастую дисфункциональное поведение является, по мнению субъекта, его наилучшей возможной реакцией в определенной ситуации.

Это означает, что зачастую именно «предпринятые попытки решения» поддерживают или обостряют проблемы (Watzlawick et al., 1974).

Терапевтическое вмешательство заключается в сдвиге точки зрения субъекта с ее изначальной ригидной и дисфункциональной перцептивно-реактивной позиции на позицию более гибкую, неригидную и с большими перцептивно-реактивными возможностями. (Здесь уместно вернуться к конструктивистскому и «этическому» императиву фон Форстера: «Всегда веди себя так, чтобы увеличить возможность выбора»).

Изменение перспективы приводит к изменению в восприятии реальности, которое изменяет саму эту реальность, определяя таким образом изменение всей ситуации и реакции на нее. Вышесказанное означает, что следует сделать более пластичным, неабсолютистским восприятие и реакции субъектов — таким образом, чтобы они были в состоянии решать проблемные ситуации, избегая ригидности и упорного повторения ошибок. Иначе говоря, субъект приобретает способность бороться с проблемой, разрабатывая целый спектр различных стратегий ее решения, начиная с применения той стратегии, которая кажется наиболее подходящей, но оставляя за собой право заменить ее другой, если первая не действует, пока не будет достигнуто решение проблемы. Как хорошо было известно Ницше много десятилетий назад: «Все, что абсолютно, принадлежит патологии», — следовательно, даже если в определенной ситуации некий способ показал себя эффективным в решении проблемы, в другой, новой ситуации он может только усложнить ее.

И действительно — ригидная перцептивно-реактивная система проблемного субъекта часто проявляется в упорном использовании одной стратегии, которая кажется ему способной решить проблему или которая в прошлом была эффективной при решении схожих проблем, но это приводит лишь к постоянному воспроизведению самой проблемы.

Такая ригидная перцептивно-реактивная система (способ восприятия реальности и соответствующие ему реакции пациента. — Прим. пер.) может также выражаться в использовании одного или нескольких «хороших» решений, которые универсально применяются к различным проблемам с очевидным результатом нерешенности последних, все более осложняющихся растущей неуверенностью в возможности их решить. Может показаться странным и парадоксальным, но часто именно усилия, направленные на изменение ситуации, поддерживают ее неизменной или усугубляют ее проблематичность. В обоих случаях человек ведет себя как герой следующего анекдота.

Пьяница ищет под фонарем потерянный ключ. Прохожий предлагает ему свою помощь, и они долго и безуспешно ищут ключ под фонарем. Немного утомившись, прохожий спрашивает пьяного, потерял ли он ключ именно здесь. «Нет, я потерял его там», — отвечает пьяница и показывает в темноту. «Тогда почему ты ищешь здесь?» — спрашивает прохожий. «Потому что здесь светлее», — отвечает пьяный. Как писал Оскар Уайльд: «Именно наилучшие намерения приводят к наихудшим последствиям».

Из вышеизложенного становится ясно, что первой терапевтической акцией должно стать разрушение ригидной перцептивно-реактивной системы пациента через разрушение механизма «предпринятых попыток решения», поддерживающих проблему, и разрушение запутанности межличностных взаимодействий, выстроенных на этой основе. В результате этого изменения происходит когнитивная переоценка ситуации и пережитого опыта. Что касается терапевтических процедур и процессов, то на этом этапе мы добрались до следующей «ереси» по отношению к ортодоксальной психотерапевтической теории и практике.

3. Третья ересь

Представляется очевидным, что там, где используется радикально отличающаяся от классических психологических и психиатрических концепций теория относительно устойчивости и изменяемости человеческих проблем, становятся также совершенно отличными от классических форм психотерапии соответствующие ей процедуры (стратегии, направленные на провоцирование изменений) и процессы (эволюционные фазы изменения).

Это различие объясняется тем фактом, что на уровне терапевтических процедур и процессов стратегический подход является результатом применения в области клинической практики математической теории логических типов (Whitehead, Rüssel, 1910—1913), теории систем и современной кибернетики (Wiener, 1947; Ashby, 1954, 1971; Bateson, 1956, 1964, 1967, 1972; Foerster, 1974), и он основывается на концепции круговой причинности, обратной связи между причиной и следствием и на принципе прерывистости изменения и роста.

С этой точки зрения, которую из-за ограниченного объема книги мы не можем здесь изложить (рекомендуются следующие работы: Вацлавик П. и др. Прагматика человеческих коммуникаций. М.. 2000. Id., Change, 1974. Bateson G. Mente e natura, 1980.), представляется абсурдным общепринятое убеждение в том, что проблемы и трудности, созревавшие в течение длительного периода, требуют для своего решения столь же длительного терапевтического вмешательства. Абсурдно и убеждение в том, что приносящие множество страданий, сложные человеческие проблемы требуют столь же сложного и выстраданного решения. В то время как за основу берется уверенность, что система не может найти решения проблемы внутри самой себя, не избегая периодического повторения и производя при этом только изменение первого типа, но не изменение второго типа, которое и является конкретным решением проблемы. Такое изменение требует выхода из системы, скачка на другой уровень, который невозможно осуществить внутри самой системы, где находится проблема.

«Существует два разных типа изменений: один из них проявляется внутри данной системы, оставляя неизменной саму систему, в то время как другой тип, когда он проявляется, изменяет саму систему. Приведем пример такого различия в терминах поведения: человек, которому снится кошмар, может многое делать во сне: бежать, прятаться, бороться, кричать, прыгать в пропасть и т.д., но никакой переход от одного из этих действий к другому не может положить конец самому кошмару. Мы будем называть такое изменение изменением первого шипа.
Единственный способ выйти из кошмара предполагает изменение от состояния сна к состоянию бодрствования. Состояние бодрствования больше не является частью сна, а представляет собой переход к совершенно другому состоянию. Мы будем называть такое изменение изменением второго шипа» (Watzlawick, 1974. 27).

Здесь мы, чтобы пояснить данный «концентрат» концепций и ссылок и наше понимание термина «изменения» в терапии, неизбежно рискуя повториться, должны привести цитату из книги «Изменения» (Watzlawick, Weakland, Fisch, 1974), тем более что эта работа является основополагающей для стратегического подхода к терапии. Для более углубленного теоретического знания рекомендуется чтение данной работы.

По нашему мнению, не существует лучшего примера, иллюстрирующего стратегический подход к решению проблем и его фундаментальное отличие от других форм терапии, чем «задача с девятью точками».

В задаче дается девять точек (см. рис. 1). Точки нужно соединить четырьмя прямыми линиями, ни разу не отрывая карандаша от бумаги. Читатель, который никогда не встречался с этой задачей, может взять лист бумаги и попытаться найти ответ, не продолжая чтения и не заглядывая в приведенное на рис. 2 решение.

Рис. 1

«Почти все те, кто пытается в первый раз решить эту задачу, вводят в качестве необходимой части ее решения гипотезу, которая делает решение невозможным.

Эта гипотеза заключается в том, что точки образуют квадрат, и что решение должно находиться внутри этого квадрата; это условие самозадается решающим задачу субъектом, и никоим образом не присутствует в инструкции». Этот квадрат является частью ригидной логической схемы субъекта, заключающей в себе систему возможных решений внутри запирает его внутри заданного им самим квадрата. «Следует искать причину неуспеха не в невозможности решения задачи, а скорее в выбранном способе решения. После того как создается эта проблема, в каком бы порядке и направлении ни проводились линии, в конце концов, всегда остается хотя бы одна несоединенная точка. Это означает, что можно пройти всю гамму возможностей изменения первого типа, существующих внутри квадрата, но задача в результате останется нерешенной. Ее решением является изменение второго типа, которое предусматривает выход за пределы поля: решение не может заключаться внутри самого себя, поскольку, выражаясь языком Principia Matematica, предполагает все элементы коллекции и, следовательно, не может быть ее частью». (Watzlawick et al., 1974, 39). Чтобы решить проблему девяти точек, субъект должен выйти за пределы собственной логической схемы, которая запирает его внутри заданного им самим квадрата.

Рис. 2. Решение.

«Лишь немногим удается самостоятельно решить задачу девяти точек. Те, кто пасует после неудачных попыток решения, обычно поражаются его простоте. Нам кажется здесь очевидной аналогия со многими ситуациями реальной жизни. Каждый из нас уже побывал запертым в подобных ситуациях, и не имеет никакого значения, пытались ли мы найти решение спокойно и рассудительно или же, что более вероятно, в поиске решения мы исступленно ходили по замкнутому кругу. Но, как уже было упомянуто, только находясь внутри «клетки», только с точки зрения изменения первого типа решение может показаться неожиданным, удивительным, неконтролируемым. С точки зрения изменения второго типа для решения необходимо просто переструктурировать множество исходных данных в другое множество такого же логического типа. Первое множество содержит в себе правило, что задача должна быть решена внутри предполагаемого квадрата; тогда как второе множество такого правила не содержит. Другими словами, решение можно найти, исследуя гипотезы о точках, а не сами точки. Или же, пользуясь философскими терминами, становится очевидным, что совсем не одно и то же — считать себя пешками в игре, правила которой мы называем реальностью, или же считать себя игроками в игре, правила которой, как нам известно, являются «реальными» только в той мере, в которой мы их установили и приняли, да к тому же еще нам известно, что мы можем их изменять» (Watzlawick et al, 1974, 39).

Здесь будет полезно сравнить этот тип изменений и решения проблем с гипотезами классических школ психотерапии. «Обычно считается, что изменение достигается благодаря инсайту — внезапному озарению в понимании причин, которые в прошлом определили существующую в настоящий момент проблему. Однако, как было показано на примере «задачи девяти точек», нет никакой действительной причины для того, чтобы осуществить эту экскурсию в прошлое; генезис той гипотезы, при помощи которой субъект сбивается с верного пути, исключая для себя возможность найти решение задачи, не имеет решающего значения; проблема решается здесь и сейчас, выходом за пределы «клетки». Кажется, что клиницисты все больше осознают тот факт, что даже если инсайт и способен дать очень утонченные объяснения системы, то его вклад в улучшение системы очень невелик. Это ставит перед нами важный эпистемологический вопрос. Известно, что ограниченность любой теории вызывается постулатами, на которые она опирается. В психиатрических теориях чаше всего таковые ограничения приписываются человеческой натуре. К примеру, в психоаналитическом подходе избавление от определенного симптома, без разрешения относящегося к нему конфликта, который определяет данный симптом, должно привести к смешению симптома. И не потому, что подобное осложнение заложено в натуре человеческой психики, а потому, что оно заложено в натуре теории, то есть в логических умозаключениях, вытекающих из теоретических предпосылок» (Watzlawick et al., 1974, 40). Стало быть, со стратегической точки зрения, человеческие проблемы могут быть решены с помощью сфокусированных, целенаправленных стратегий, которые разрушают круговую систему взаимодействий, поддерживающую существование проблемы. При таком разрушении дисфункционального равновесия произойдет изменение в поведении и в представлениях субъекта, запутавшегося в проблемной ситуации. Это будет вызвано изменением точки наблюдения реальности и, как следствие, модификацией перцептивно-реактивной системы, которая поддерживалась в действии «попытками решения», предпринятыми самим же субъектом для избавления от дискомфортной ситуации.

Необходимо «заставить» пациента уйти от ригидной перспективы восприятия, подведя его к другим возможным перспективам, определяющим новую реальность и новые решения, как было показано на примере задачи с девятью точками.

Чтобы добиться этого, нет необходимости в длительных и трудоемких глубинных раскопках в поиске предполагаемой — всегда требующей подтверждения — «изначальной травмы», по устранении которой проблемы пациента тоже должны исчезнуть. Не является необходимым также медленный и прогрессивный процесс «подготовки» инсайта в поиске гипотетической стадии высшего самоосознания, представляющего собой конечное решение всех проблем. Такие процедуры основываются на представлении о линейной причинности и на детерминистском соотношении между причиной и следствием, которое, между прочим, уже преодолено во всех продвинутых научных дисциплинах — от биологии до физики.

Необходимыми же являются прямые и непрямые предписания поведения, парадоксы, поведенческие ловушки, внушение и реструктурирование, которые, разрушая ригидность когнитивной системы и системы отношений, поддерживающей проблемную ситуацию, позволяют совершить скачок логического уровня, необходимый для открытия новых путей к изменению, с вытекающим из него личностным развитием и новым психологическим равновесием. Как утверждает Милтон Эриксон (1973 в Watzlawick et al., 1974, 7), «психотерапия не ставит перед собой основной целью осветить прошлое, являющееся неизменным, но ею движет скорее неудовлетворенность настоящим положением дел и желание предложить лучшее будущее. Каким должен быть радиус действия и направление терапии, не могут знать ни терапевт, ни пациент. Известно, однако, что необходимо изменить данную ситуацию, и, когда удается добиться одного изменения, даже очень небольшого, становятся необходимыми дальнейшие изменения меньшей важности, цепная реакция которых вызывает последующие более важные изменения в соответствии с потенциалом данного пациента. Чтобы понять собственное поведение и поведение других людей, жизненно важным представляется установить, идет ли речь о временных изменениях или же о завершенных стабильных изменениях, или же о феноменах, которые могут еще развиваться, вызывая последующие изменения. Я рассматриваю большую часть моей работы как содействие изменениям, уже бродящим внутри одного человека или семьи, однако нуждающимся в «неожиданном», «нелогичном», «внезапном» толчке, если желательно, чтобы они вылились в конкретный результат».

Следствием этой перспективы (абсолютная ересь) является тот факт, что терапевт берет на себя ответственность прямого влияния на поведение и представления субъекта, пришедшего за помощью. С этой целью в интересах пациента терапевт пользуется наиболее эффективными методами и стратегиями коммуникации для изменения предъявленных пациентом проблемных ситуаций. Мы специально остановимся на этой теме в четвертой главе. Тем не менее уже сейчас необходимо прояснить следующее:

1. В стратегической терапии терапевт берет на себя инициативу во всем, что происходит во время лечения, и разрабатывает особую технику при работе с каждой отдельно взятой проблемой. Для него главным практическим вопросом должен стать следующий: какая стратегия будет лучше действовать в данном конкретном случае. (Haley, 1976, 1).
2. Мы убеждены в том, что если терапия эффективна, то некоторые изменения должны появиться быстро, уже на первых шагах терапевтического вмешательства. Если этого не происходит, очень вероятно, что используемая терапевтическая стратегия не действует и необходимо заменить ее другой, которая представляется более функциональной.
3. От терапевта требуется большая умственная пластичность, объединенная с широким репертуаром стратегий и техник терапевтического вмешательства, которые, как мы увидим, происходят из различных прикладных секторов классической психотерапии. Это позволяет изменить курс, когда данные показывают, что мы сбились с желаемого направления, и разрабатывать стратегии специально для каждого случая (ad hoc - (лат.) - специальный; для данной цели), иногда творчески изменяя техники, успешно примененные в похожем случае. Как уже было сказано, следует адаптировать терапию к пациенту, а не пациента к терапии.

4. Четвертая ересь

Следующая ересь, относящаяся к стратегиям и процессу изменений, заключается в том, что большая часть психотерапевтических направлений, проникнувшихся идеей «когнито-центризма» (приоритет мысли по отношению к действию), отталкивается от той предпосылки, что действие следует за мыслью: следовательно, чтобы изменить неправильное поведение или проблемную ситуацию, нужно сначала изменить мышление пациента, и только после этого можно изменить его действия. Отсюда предполагается необходимость инсайта, процедур анализа психики и всех этих техник, направленных на «осознание» и «рационализацию» действия.

Со стратегической точки зрения, которая является позицией радикального конструктивизма, этот процесс переворачивается с ног на голову. То есть здесь мы отталкиваемся от убеждения в том, что для изменения проблемной ситуации следует сначала изменить действие и, как результат этого, мышление пациента, или, точнее, его точку зрения, или «рамку» восприятия реальности. Здесь мысль возвращается к фон Форстеру и к его эстетическому императиву.

Когда мы учимся новому, то именно конкретный опыт определяет изменение нашего образа восприятия и реакций по отношению к реальности. В этом отношении мы считаем, что все труды Жана Пиаже ясно показывают, что обучение происходит в процессе, который направлен от опыта к осознанию. Только после того, как происходит изменение или обучение новому, осознание позволяет повторить его и применять осознанно.

Следовательно, мы вовсе не намерены отрицать влияние мысли и познания на действие, но мы утверждаем, что изменение перцептивно-реактивной ситуации сначала должно пройти фазу конкретного опыта и лишь после этого стать когнитивным багажом. Естественно, под опытом подразумевается не ограниченная физикалистская концепция сенсомоторной акции, но все то, что мы переживаем в отношениях с другими людьми и с окружающим миром. Сильная эмоция, вызванная отношением или общением с другим человеком, является, к примеру, новым конкретным опытом, который может сместить точку зрения пациента на реальность. Случайное происшествие в нашей привычной повседневности или сильное внушение могут стать примером конкретного опыта, изменяющего рамки нашего восприятия реальности, то есть перцепцию-реакцию в данной конкретной ситуации. Стало быть, стратегический терапевт прагматически ориентирован на действие и на имеющую приоритет ломку системы дисфункционального взаимодействия, которую пациент переживает в отношениях с самим собой, с другими людьми и с окружающим миром. Терапевт движется к этой цели через конкретное переживание пациентом нового перцептивно-реактивного опыта. Сначала необходимо произвести эффективные изменения в перцептивно-реактивной системе субъекта, чтобы затем перейти к переопределению на когнитивном уровне того, что было пережито в опыте, — в прагматическом синтезе личного влияния терапевта на пациента и постоянного побуждения последнего к личной автономии. В этом отношении инсайт или осознание причин проблемы на первых шагах терапевтического процесса рассматриваются как дающие нежелательный эффект, поскольку они повышают сопротивление пациента изменениям. Любая система, по принципу гомеостаза, сопротивляется изменению. Позволить ей осознать изменение, прежде чем оно на самом деле произойдет, означает ее насторожить. Поэтому, как будет продемонстрировано в дальнейшем, ломка перцептивно-реактивной системы и механизма предпринятых попыток решения проблемы должна произойти так, чтобы пациент этого не заметил и этого себе не объяснил, что позволяет обойти его сопротивление. Только после того, как изменение произошло, становится возможным все объяснить пациенту и позволить ему осознать «поведенческие ловушки» и «доброкачественные обманы», использованные терапевтом.

Чтобы яснее показать различия в «процедуре» и в «процессе», существующие между стратегической терапией и другими психотерапевтическими направлениями, приведем клинический пример: в работе с пациентом, страдающим агорафобией, традиционный подход прибегает к интрапсихическому исследованию страха и его причин в прошлом пациента: после этого при помощи рационализации и объяснений субъект постепенно подводится к реальному столкновению со своим страхом и провоцирующими его ситуациями.

Обычно при использовании такого процесса требуются месяцы, а иногда и годы для того, чтобы субъект вышел из своей несчастливой ситуации. Согласно же стратегическому подходу в терапии, такому пациенту может быть предписано выполнять во время приступов тревожности или паники задание, ставящее его в весьма неловкое, и поэтому должное вызывать повышение уровня тревожности, положение. Как правило, на следующую сессию пациент приходит с чувством вины за невыполненное задание, докладывая терапевту, что — странным образом — он в эти дни не страдал от симптома, по поводу которого обратился за терапией. Посредством «доброкачественного обмана», который вынудил пациента вести себя иначе, произошла ломка ригидной системы восприятия реальности, которая принуждала пациента к симптоматической реакции. С этого момента пациент, — независимо от того, сделал ли он это сознательно или нет — на собственном опыте испытал, что он может управлять страхом, который раньше казался ему неуправляемым. Терапия становится краткой и буквально с первых сессий эффективной в уменьшении симптома. При помощи конкретного опыта пациент приобретает веру в возможность изменения своей личной ситуации.

Здесь мы возвращаемся к изначальной концепции: именно действие, или опыт, приводит к изменению, которое затем укрепляется и осознается.

Стратегическая терапия похожа на партию в шахматы между терапевтом и пациентом с его проблемами, последовательность ходов которой нацелена на достижение специфических результатов. После каждого «изменения» или достигнутого результата переходят к переопределению и самого изменения и ситуации в процессе ее развития. Используя стратегию за стратегией, терапевтическая программа развивается, следуя поставленным целям, и ее необходимо переориентировать на основании наблюдаемого эффекта, с тем чтобы выявить и применить ту стратегию, которая будет эффективной для определенной проблемы в определенный момент терапии.

Как в шахматах существуют определенные комбинации ходов в зависимости от определенного первого хода противника, так и в терапии существуют особые программы стратегий для специфических проблем, предъявляемых пациентами (в пятой главе приводятся два примера). В обеих «играх» — в шахматах и в терапии — также существуют особые стратегии, при помощи которых реагируют на ходы противника, ходы и контрходы. Однако часто творческий подход игрока (терапевта) должен изменить систему предсказуемых ходов, чтобы найти новые, неожиданные, кажущиеся нелогичными выигрышные стратегические решения среди бесконечной гаммы возможных комбинаций коммуникативного взаимодействия между двумя или более персонами — таким образом, чтобы сложность игры и гамма возможностей увеличивалась, становясь необъятной. Это еще раз должно привести читателя к размышлению о том, что стратегический подход является не просто серией эффективных «рецептов», а планом решения человеческих проблем, который не ставит задачей окончательное исчезновение всех проблем в жизни пациента (по нашему мнению, тот, кому это удается, не принадлежит человеческому роду), а нацеливается на решение конкретных проблем, которые время от времени люди могут встретить на своем жизненном пути. Это не применение простых рецептов или трюков фокусника, но творческая адаптация логических принципов формирования и решения проблем к каждому конкретному индивиду и контексту.

Процесс терапии заканчивается «матом» проблеме, представленной в начале терапии, а пациент усваивает ряд «процедур», с помощью которых он может самостоятельно играть и выигрывать этот определенный вид партий. Как говорил Бейтсон (1972): «Жизнь есть игра в игру, цель которой — раскрыть правила, которые постоянно меняются и никогда не могут быть раскрыты».