Психологический портрет

​​Мы постоянно убеждаемся в том, что любое изолированное проявление коммуникативного поведения "вытягивает" за со­бой целый спектр других, связанных между собой; голос и взгляд связаны с телом и пространством, "верх" – с "низом", манера двигаться – с манерой думать... Трудно даже найти у человека хоть что-нибудь, что существовало бы само по себе. Поэтому обычное (но подробное!), как бы ни на что не претен­дующее, как бы никуда не ведущее, чисто "анатомическое" описание может пролить свет и на достаточно глубокие свой­ства человеческой души. Нужно только запастись терпением и не торопиться со своими выводами и оценками, а подольше смотреть и слушать...

Вот молодая дама, выглядящая еще моложе. Су­дя по всему, она будет превращаться в пожилую женщину прямо из девочки, минуя так называемый "цветущий средний возраст". Ее голос – пожалуй, его хочется назвать "голоском" – довольно высо­кий, чистый, на свой лад музыкальный; холоднова­тый "стеклянный" тембр, сдержанное интонирова­ние. Не покидает ощущение, что голос напряжен и "завышен", как бы насильно загнан в верхнюю часть своего естественного диапазона.

Бросается в глаза своеобразная посадка головы: пряменькая шея вытянута, плечи опущены, лицо склонено набок и немного "замороженное", с гото­вой мимической маской вежливого внимания (при­поднятые брови, подобранный рот в отдаленном подобии улыбки, не слишком пристальный взгляд, который, как выясняется, достаточно многое заме­чает).!} момент быстрой, взволнованной речи лицо мимически почти не меняется, зато становится за­метно, что дыхание очень "мелкое", его все время как бы не хватает, короткие резкие вдохи набегают один на другой, а хорошего выдоха нет. Возникает впечатление судорожности, некоторой "подпертости" дыхания, скомканности нормального его цик­ла.

Жеста, как такового, не существует: руки чаще всего замкнуты сами на себя и неподвижны (на коленях) или держат "полезные" предметы: ручку, тетрадку; если же за них неожиданно потянуть, то окажется, что они сильно напряжены и с трудом могут расцепиться. Если исхитриться и все-таки спровоцировать какую-то жестикуляцию, то ста­новится заметно, что ладонь практически не бывает открытой, "берущей" или "дающей"; движения пальцев, скорее, что-то отбрасывают от себя, резко указывают, могут на мгновение вопросительно за­стыть – и поскорее вернуться в положение фикси­рованного полукулачка. Локти обычно или прижа­ты к телу, или слегка отставлены, как бы неспокой­ны – так держит руки человек в толпе, когда не хочет, чтобы его толкали.

Походка, как ни странно при такой телесной хрупкости, довольно шумная, топающая. При бли­жайшем рассмотрении оказывается, что нога ста­вится очень твердо и с своеобразным отталкивани­ем вверх (так ставятся, скажем, копытца неболь­ших животных вроде коз или антилоп). Шажок укорочен, словно экономится; ноги при этом "час­тят", от чего усиливается впечатление "копытности", дробности и отсутствия связи с землей или полом.

Как и обычно, в манере поведения "техническое" густо переплетено с "содержательным"; выразить эти связи непос­редственно, словами не просто трудно, а в полной мере и не­возможно: они становятся грубы и натянуты. (Невидимая, но существующая "нитка", о которой шла речь в первой части!) Реальность и характер этих связей можно попытаться выра­зить, описав сколько-то особенностей и проблем разного свой­ства, присущих тому же самому человеку: тогда несомненный внутренний резонанс между проявлениями разного уровня становится слышным, хотя на него и не всегда можно "пока­зать пальцем". Итак, молодая дама со стеклянным голоском...

– не хочет и даже боится пополнеть, хотя ее вес явно меньше так называемого "нормального"; соб­ственная хрупкость, "бестелесность" ею явно обе­регаются и ценятся;

– любит холод, "свежий воздух" и вообще все, напоминающее о заморозках, открытой форточке и т.д. Замерзнув, нисколько не страдает – зато от жары или просто тепла мучается и прячется (на­прашивающаяся аналогия со Снегурочкой, которая "не знает любви совсем, в ее холодном сердце ни искры нет губительного чувства", и т.п., – верна, хотя, конечно, прямо из "холодолюбивости" не вы­водится) ;

– сделала выбор между "высоким" и "низким" – и, конечно, не в пользу последнего. Это касается и звуков, и расположения в пространстве, и – ас­социативно – цветов (любит голубой, бледно-зе­леный, сиреневый, розовый... цвета "чистые и про­зрачные", хорошо подходящие для маленьких де­вочек или ухоженных старушек). Все, что отдает "земным", "органикой", вызывает отвращение. Ее может затошнить от запаха жаренной рыбы или прикосновения к чьей-то влажной ладони. Побаи­вается животных – хотя меньше, чем людей (муж­чин особенно – "грубые животные");

– убедила себя в "объективной", "физиологи­ческой" – то есть, непреодолимой и от нее не зави­сящей – асексуальности. Потеря контроля, "со­бранности" – раз; вызывающий ужас физический контакт с другим человеком – два; возможность такого исхода, как беременность – три (а как же хрупкость и бестелесность?). В общем, если "гряз­ное" – необходимая часть жизни, пусть лучше не будет жизни. Отчетливый привкус стерильности (в любом смысле, в рассуждениях, поведении, оцен­ках);

– она, как и следовало ожидать, не любит свое тело, особенно корпус и ноги – ив осанке, и в походке видно стремление вытянуться вверх, подпрыгнуть или взлететь, не соприкасаться с опорой, "оторвать голову от тела" (вытянутая напряжен­ная шея) – короче, отделить "высокое" в букваль­ном смысле от "низкого". Завышенный голос – одновременно "технический" продукт и непосред­ственное оформление этой установки. В отношении к своему физическому облику трогательно верна эталонам красоты, мучающим девочек-подрост­ков: лебединая шея, огромные глаза, точеный но­сик и прочие атрибуты мультипликационной прин­цессы (которая, понятное дело, не ест, не пьет, не потеет, не покрывается веснушками и еще много чего не делает);

– она во всех сферах жизни тоже окружена ми­ражами "совершенства". В поведении этому соот­ветствует манерность и отсутствие какой бы то ни было спонтанности – "детские" штрихи это, ско­рее, стилизация, род жеманства. В более основа­тельных житейских делах та же "пьеса" много­кратно разыгрывается через отказ от начинавших­ся было попыток как-то реализовать себя, потому что "как надо все равно не получается". Несколько приобретенных образований не используются, зна­комства не поддерживаются, мебель не покупается и т.д. Ничего не может созреть и закончиться, пе­рейдя в какое-то новое качество;

– она до крайности сурова в оценках (особенно моральных): всякое несовершенство непроститель­но, ошибки окружающих тщательно взвешивают­ся, отношения обычно заканчиваются разочарова­нием в человеке, оказавшемся, как ни странно, "нестерильным".

Историю "резонирующих" между собой особенностей и проблем можно было бы продолжать: в нее неминуемо впле­лись бы отношения с реальными людьми, события (иногда очень давние), сны и фантазии, физические недомогания и многое еще. В целом очевидна необходимость серьезной, длительной и, скорее всего, индивидуальной психологической коррекции, уходящей за рамки внешних проявлений – но отталкивающейся в каком-то начальном моменте именно от них. Как далеко может завести внимательное рассмотрение связи тела и голоса!

Поговорим еще об одном хорошем человеке (именно так многие называют героя нашего примера). Обычно добавляя: но... В чем дело и причем здесь "почерк", тело и прочие люби­мые авторами "мелочи"? Для ответа снова придется углубить­ся в детали портрета и, в какой-то мере, биографии – и снова мы надеемся увидеть, как легко и прочно все это сшито неви­димой ниткой.

Итак, портрет. Начать его на этот раз уместно с манеры говорить, потому что речь, "говорение" – родная стихия нашего героя. Беседовать с ним – сущее наслаждение. Такое чувство понимания с полуслова, резонанса, исключительной ненавязчи­вости! Если нужно прояснить, проверить свои еще не до конца оформившиеся или спорные мысли, то с собеседником просто повезло. А вот если нужно что-то вместе решить или хотя бы услышать нечто определенное – мнение, желание, намерение – тогда трудно. Разговор вязнет, не клеится: "с одной стороны, с другой стороны", "это неоднозначно". В диалоге не очень заметно, а в развернутой "автор­ской" речи поражает обилие вводных оборотов, размывающих определенность сказанного. В об­щем-то, видимо, это все же... в некотором роде, возможно, и не совсем...

– если, ловя на слове, вернуть его к сказанному, он не согласится: было сказано не это (действи­тельно, в некотором роде, не совсем это...). В споре такое свойство превращается в коварное оружие – противника "не уцепишь", потому что в каждой фразе оставлено несколько лазеек для хитрого ма­невра, смыслы двоятся, предмет разговора размы­вается. Эта ирония, эти подтексты, которые очаро­вательны, когда беседа сама по себе – произведе­ние искусства, в других жанрах могут довести пар­тнера до белого каления. (Ну что же, видимо, это его проблемы... хотя... и т.д.);

– одет во что-то мягкое, серовато-коричневато-какое-то. Одежда вроде свободной второй шкурки. Не выносит яркого, жесткого и слишком заметного – одевается как бы "никак", но качественно. Если внимательно рассмотреть, как он сидит, то стано­вится заметно, что все его позы построены как сис­тема полуоборотов, ракурсов около 3/4. Угловые положения головы, плеч, рук и всего прочего посто­янно слегка смещаются друг относительно друга, поэтому при одной и той же (как бы одной и той же) позе – в кресле, нога на ногу, голова слегка скло­нена к плечу – возможны десятки вариантов то большей, то меньшей обращенности к партнеру. Жесты тоже мягкие, разнообразные; за ними тоже трудно уследить, поскольку их много, а различия небольшие. Жестикулируя, никогда не "отпуска­ет" руки далеко от себя, но и притиснутыми их тоже не увидишь – они, скорее, мягко подобраны, при­чем к собеседнику никогда не бывает повернута открытая ладонь, больше показывается запястье;

– если вспоминать о "пузырях" личного про­странства, то у нашего героя – хорошо обжитый "пузырь", в котором есть еще как бы свои слои, и острое ощущение его границ. На уровне содержа­ния общения этому соответствует "обязательная программа" из нейтральных, светских тем, разго­вор вокруг да около. Неожиданное (преждевремен­ное) "прямое попадание" в значимую тему воспри­нимается так же болезненно, как если бы кто-то резко, минуя все промежуточные условности, втор­гся в "его" пространство – например, если бы гость, не потоптавшись у книжных полок, не сказав всех полагающихся любезностей хозяину, прями­ком прошел в комнату, уселся в его любимое кресло и стал пить чай из его чашки;

– носит очки, хотя близорукость очень малень­кая, можно было бы в каких-то случаях и обойтись; время от времени отпускает небольшую "чехов­скую" бородку. Трудно судить с определенностью, но, похоже, это отвечает двум его особенностям: потребности в некоторой стилизации всего на свете (и себя, конечно) – и потребности немножко спря­таться. Впрочем, разве это не одно и то же?

– трудно переносит внимательный взгляд в ли­цо, даже очень доброжелательный, даже любящий. Его собственная манера смотреть создает впечатле­ние отстраненности, присутствия в ситуации напо­ловину: взгляд как бы повисает в воздухе, немного не добравшись до лица собеседника; взгляд – об­лачко, есть и нет, рядом и не со мной, не здесь. (Последнюю фразу нашему герою неоднократно приходилось слышать от разгневанных женщин, пытающихся выяснить отношения. Несчастные обычно не понимали, что для него это – упрек в самой сути отношений с кем бы то ни было);

– любит кошек ("не так обязывают, как соба­ки"). С теми, кто к нему по-настоящему привязан, бывает довольно противным и сам это признает. Капризы, придирчивая критика, неожиданное от­чуждение в самых, казалось бы, "теплых" ситуаци­ях. Где-то глубоко всегда чуть-чуть обижен. Запу­танные, нелегкие отношения с теми, с кем они вы­нужденно близкие: с родителями, женой, подраста­ющим сыном. Опечален и раздражен тем, что "все чего-то хотят, пристают, дергают", а он чувствует, что не может им "этого" дать. Однако странным образом нуждается в таком дерганье и, если оно отсутствует, начинает его сам "обеспечивать";

– когда отношения с кем-то приобретают опре­деленность, приходится из них выпутываться, партнеры (друзья, женщины, коллеги, соавтор) не­довольны, называют его разными неприятными словами, от "нерешительности" до "предательст­ва". Упреки, недовольство, поджатые губы, чувст­во вины (своей) и непонимания (их), уходы и воз­вращения, звонки по телефону неизвестно зачем – как будто чтобы проверить, до конца в тебе разоча­ровались или еще нет – и нарастающая с годами уверенность, что изменить ничего нельзя, все так и будет существовать в полуподвешенном, несосто­явшемся и как раз поэтому вызывающем какие-то надежды виде. Спасается "философским" (по воз­можности бесстрастным и несколько циничным) взглядом на вещи, хотя и его, как все на свете, не может принять бесповоротно;

– прекрасно понимает и анализирует то, что уже совершилось, в том числе и с ним самим, – как будто смотрит фильм с собственным участием. (Роль тонкого, компетентного критика вообще одна из любимых). Интересно, что среди увлечений, а их было немало, почти все связано с "отражениями" – с чем-то, условно говоря, вторичным: в детстве коллекции, позже – пластинки, фотография, ки­но, в последнее время – видео. Кстати, не любит театр, и как раз за то, за что его любят другие – за сиюсекундность переживания, невозможность "пе­ремотать пленку" назад. Можно сказать, что его стихия – это разного рода знаки и символы, то есть опять-таки отражения. Например, отлично играет в шахматы, в карты, вообще в игры "с правилами"; легко и охотно учит языки; хорошо и быстро состав­ляет всякого рода обзоры, реферирует; наконец, прекрасно ладит с компьютером.

Совсем немного утрируя, можно сказать, что для него нечто становится по-настоящему реальным только перейдя в другое качество: став картинкой, рассуждением, анекдотом, форму­лой, воспоминанием. Только в этой "реальности второго по­рядка" ему дышится вольно: она не выходит из-под контроля и не требует от него невозможного.

В непосредственном общении ориентируется на культур­ную норму, ритуал – и на следование за партнером. Все – "в тон", все кажется таким естественным – то есть, если вду­маться, похожим на свое; разным людям общаться с ним легко именно поэтому: нечего преодолевать. Вот откуда иллюзия "родственной души", и невольный обман, и все последующие осложнения.

Поведение направлено на то, чтобы создать и удержать нужную дистанцию, быть и участником, и наблюдателем соб­ственного общения – и "книгой", и "читателем". В давней домашней истории такого человека часто звучит тема долгого и мучительного сомнения в том, что он любим родителями, горький страх быть отвергнутым. И, конечно, опыт компро­мисса как средства эмоционального "выживания", и все уси­ливающийся механизм отстранения от собственных пережива­ний, помещения их "в рамочку"...

Конкретный человек, описанный в примере, на сегодняш­ний день в профессиональной психологической помощи не осо­бенно нуждается. Впрочем, если в его кругу это уже принято... то, может быть... "в конце концов, это даже интересно"... До встречи!