Где живет тошнота?

31 декабря 2009 г. в 21:00

Автор: Соколова Елена ТеодоровнаИсточник - www.gestalt.ru

М.М. - настоящий подарок для меня как психотерапевта, но должна признаться, что мне стоит большого труда преодолевать шквал своих собственных чувств, обнародуя его. Проницательные коллеги тут же укажут на не до конца «проработанное» контрперенесение и будут, конечно, правы. Но есть и другие основания для моего бережного и даже трепетного отношения к этому случаю. Во-первых, ему всего пять месяцев, и я вполне готова к тому, что он еще преподнесет мне сюрпризы. Как ни зрима проделанная работа - кстати, в значительной мере благодаря удивительной душевной неленности, трудолюбию и мужеству самой пациентки, чем мастерству психотерапевта, - до желаемых результатов еще далеко. Возникает серьезный вопрос, удастся ли удержать пациентку в терапии, постоянно балансируя между создаваемой и поддерживаемой в ней напряженностью и фрустрацией за счет конфронтации с болезненными симптомами и травмами - с одной стороны, и эмоциональной подпиткой, получаемой ею в психотерапевтическом контакте с другой.

Итак М.М. - скромная миловидная 32-летняя женщина, направленная ко мне по старой доброй памяти врачами из Центра охраны материнства с диагнозом "хроническое невынашивание", что означает прерывание беременности по витальным показаниям (аборты), чем на протяжении 14 лет и двух браков заканчивались все семь ее беременностей. Острый токсикоз (неукротимая рвота, нестерпимая головная боль, катастрофическая потеря веса и страх смерти) начинается сразу после того, как М. узнает о беременности, по ее словам, с 5-ой недели.

Предпринимаемые неоднократно разными врачами попытки справиться с токсикозом, обращаясь к практикуемым в таких случаях методам, были безуспешны. Живя последние шесть лет со своим вторым мужем, человеком тонким, понимающим, М. говорит о своем искреннем желании родить ребенка, которого страстно ожидают ее муж и его родные, и одновременно жалуется, что уже не в состоянии вновь проходить через все мучения, сопровождающие ее беременности. М. не может сформулировать свой запрос к психотерапевту иначе как в настойчивой просьбе о помощи. Все, что психотерапевт может понять, исходя из первой встречи, это то, что у пациентки, направленной врачами для "психотерапевтической поддержки", по-видимому, имеются сильные амбивалентные чувства, своего рода комплекс беременности, бессознательно выражающий себя языком соматических симптомов. Совершенно очевидно также, что если у пациентки и имеются какие-то психологические проблемы, она не склонна как-то увязывать друг с другом соматическое и душевное неблагополучие.

Семейная история М.

Мучительно воссоздаваемая в ходе терапии драматическая история семьи и прошлого М. такова: М. родилась в семье рабочих-лимитчиков, долгое время, как и их родители, сохранявших привязанность к деревенской жизни. М. не было и трех лет, когда родитель стали жить порознь: отец предпочел деревенскую жизнь с сожительницей, мать вскоре вторично вышла замуж в Москве. Это не мешало родителям видеться, главным образом когда мать привозила девочку в деревню к отцу, и отчаянно ссориться и ругаться. М. очень любила отца, тосковала без него, и чем старше становилась, тем более ее травмировала тягостная и неясно пугающая атмосфера в доме. Когда ей было примерно лет 10, мать как-то в порыве отчаянья рассказала ей мучившую ее семейную историю. Тогда впервые М. узнала, что отец ее был настолько не доволен рождением девочки, что не пошел забирать их из роддома и долгое время не хотел даже прикасаться к ней. Однажды, когда мать уже была беременна М., в дом пришла какая-то молодая женщина и положила ей на колени грудного ребенка, девочку, якобы внебрачную дочь мужа, впрочем, никогда не признаваемую им. Непосредственно после этого эпизода у матери развился токсикоз с сильными рвотами. Ссоры и бурные выяснения отношений продолжались у отца с матерью после рождения М., что, в конце концов, привело к фактическому разводу, обида же и недоверие остались у матери на всю жизнь. Отчим пил и, будучи пьяным, бил мать и психически больную бабушку, издевался над ними на глазах у М. Однажды, после очередных побоев, мать подала в суд, отчима посадили, но и отсидев, он несколько лет не оставлял семью в покое, грозил отомстить. М. вспоминает, что когда ей исполнилось лёт 10, из деревни пришлось перевезти в Москву бабушку по материнской линии. В это время у нее уже развился старческий маразм: она теряла память, делала под себя и размазывала кал по стенкам, могла открыть газ. Примерно в это же время в психиатрическом интернате скончался переведенный из тюрьмы ее дед, ранее обвиненный в зверском убийстве (в состоянии крайнего опьянения и беспамятства) девочки, которое он сам всегда отрицал. М. вспоминает, как мучительно ей было узнавать от матери, какие ужасные преступления приписываются людям, которых она привыкла любить и к которым она была привязана ("мать камень со своей души сняла и на меня переложила... обременила меня... придавила… убила..."). По словам М., она с детства была очень ранимой, но скрытной и сдержанной в выражении чувств даже с близкими людьми, хотя часто испытывала "горькую обиду" и в одиночестве плакала "горькими слезами". Ей казалось, что отец и мать слишком поглощены своими отношениями и не замечают ее, не считаются с ней и ее переживаниями. И впоследствии, какие бы сильные и тягостные чувства она ни испытывала, она не могла их ни показать, ни выразить, ни адресовать.

До 15 лет М. практически ничего не знала о половой жизни, у нее не было близких друзей ни среди девочек, ни среди мальчиков, («но разве можно было привести кого-то в нашу комнату, где бабушка все стены калом расписывала и, запах стоял такой..."). Однажды зимой, когда она гостила в деревне у отца, ее сверстник, знакомый парень, совершил попытку изнасилования. Будучи выпившим, он связал ей руки, стянул рот шарфом,I и несколько раз пытался овладеть ею. Собственная мужская слабость приводила его в бешенство, и он с еще большим неистовством набрасывался на М., бил ее, угрожал утопить в проруби (для чего, ухватившись за шарф, тащил по снегу к проруби), если она проговорится кому-нибудь. В ту же ночь М., поспешно скрыв следы насилия, возвратилась в город. Ни матери, ни подругам не рассказав ничего.

???

М. училась тогда...

???

..."послушать магнитофон" насильно овладел ею. Боль и кровотечение были столь сильны, что пришлось вызвать "скорую". Факт насилия М. скрыла, вскоре она забеременела и, в конце концов, обратилась за помощью к матери, и та через знакомых помогла сделать аборт. В 18 лет, после школы, М вышла замуж за этого человека, хотя и не любила его. Брак оказался неудачным и в сексуальном плане: коитус сопровождался болезненными ощущениями, напряжением внизу живота, раздражительностью. Три последующие беременности прерывались из-за нарастающего токсикоза. Приблизительно через 6 лет брак распался, а еще через два года М. сошлась со своим теперешним мужем, жизнь с которым оценивает как счастливую во всех отношениях. Однако, несмотря на обоюдное желание иметь детей, три беременности окончились неудачно. М. консультировалась в Отделении вегетативной патологии Клиники нервных болезней МГМИ, прошла «сколько курсов лечения в Центре охраны материнства, откуда и получила рекомендацию обратиться ко мне за психотерапевтической поддержкой. М. живет в однокомнатной квартире с мужем, матерью и собакой, которую очень любит и балует как ребенка. Не имея специального образования малярничала, шила, выполняла несложную секретарскую работу в разных учреждениях.

Комментарий

Сама по себе история жизни М. кажется настолько фантастической, почти неправдоподобной по насыщенности драматизмом и трагедией, что последовательно и связно рассказанная, она могла бы быть расценена как плод вымысла. Однако, эта история не столько рассказывалась, сколько реконструировалась, прорываясь сквозь "мертвые зоны" памяти, вынашивалась и рождалась отдельными фрагментами, иногда обрывками, буквально и метафорически выходя из М. вместе с тошнотой и рвотой, сопровождаясь приступами удушья и страха смерти. Их обнаружение, точнее, добыча - обживание - телесное проживание - проговаривание - переадресация, составляют отдельное направление нашей совместной терапевтической работы и самостоятельной работы над собой самой М.

Теперь в нескольких словах дадим диагностический комментарий этого случая, прекрасно отдавая себе отчет в возможности иных ракурсов его видения. Семейный контекст, в котором происходило формирование структуры Я пациентки, характеризуется высокой степенью спутанности, нечеткости семейных ролей и отношений, отсутствием стабильных и безопасных отношений привязанности, насыщенностью "скелетами в шкафу" - семейными мифами, а также скрытыми и явными актами насилия и свидетельствами мерзости и непредсказуемой жестокости человеческой натуры и поступков. Чувства, связывающие М. с близкими людьми, всегда оказывались двойственными, амбивалентными. Еще маленькой девочкой, будучи чрезвычайно привязанной к отцу, она страдала не только от частых разлук с ним, но и от ревности к его сожительнице, ее часто несправедливого отношения к ней и неспособности отца защитить ее в этих ситуациях. Мать, обремененная тягостными переживаниями и проблемами, связанными с ее родительской семьей, не сумела построить собственную жизнь и оградить дочь от кошмаров, не дала М. ни тепла, ни близости, ни элементарных знаний о жизни. Переложив на девочку-подростка непомерный груз семейных тайн и трагедий, она сделала дочь их невольной заложницей, почувствовавшей себя виноватой и ответственной за чудовищные проступки близких ("Я ведь их любила, а ты все испортила... у меня начались противоречивые чувства к ним, слишком противоречивые..." (из "Письма-послания" М. к матери во время одной из сессий) "Ты меня убила... придавила... заставила страдать»). М. помнила, как хорошо ей было маленькой у бабушки и дедушки в деревне. Она была привязана к ним, и видимо, эта привязанность была взаимной, и вдруг обнаруживается, что ее дед - то ли безумец, то ли убийца; любимая, заботливая бабушка превращается в "мерзкое, зловонное животное" ("меня рвало, когда я входила в комнату, а по стенам все какашками разрисовано... и запах такой... и мыть невозможно - она дралась и кричала, что ее утопить хотят... (из "Письма-послания" бабушке и дедушке). Многое в жизни М. происходило внезапно, неожиданно для нее самой, "вдруг", сексуальные насилия также обрушивались на нее, когда она доверяла этим мужчинам или, по крайней мере, не ожидала от них ничего дурного. Изо всего этого можно заключить, что внутренний мир М. постоянно подвергался внезапным "землетрясениям", сотрясавшим самые основы ее душевного мироустройства, оставляя после себя "панику" и "осколки" (выражения М.).

Сформированное а этих условиях Я не могло не оказаться хрупким, стрессодоступным, со спутанной структурой самоидентичности, слабым, неустойчивым. Особенно следует подчеркнуть повышенную виктимность Я, которое за счет низкой структурированности и слабости границ легко становилось жертвой чужого вторжения - сначала мать насильно сделала М. своего рода "делегатом" и заложником семейных мифов и материнских страданий, а затем М. не сумела дать отпор и защитить себя от двух инцидентов сексуального насилия. Неспособная вступить в контакт-конфронтацию, выразить адресно Другим обиды, гнев, сопротивление, т.е. ясно сказать "Нет!" всему тому, что она внутренне отвергала, она оказывалась бессильной сказать "Да!" и позволить родиться своему целостному Я, так и вынести бремя беременности и родить. Сила ее Я, купированная невыраженной вовне агрессией на Других, обращалось в бессознательное стремление ко смерти, в аутоагрессию, в чувство вины и стыда. Неукротимые тошнота и рвота в ответ на любое воспринимаемое насилие и обиду, как и панические атаки во время беременности указывают на сопротивление ее телесного Я насилию и вторжению: "Не я беременела, а меня беременили",- сказала однажды М. Ее Я было расщеплено, но доступ к Я-сильному блокировался обращенной на телесное Я агрессией. Терапия, таким образом, могла ориентироваться на работу с отчужденными от Я и спроецированными на телесность симптомами ретрофлексии.

Психотерапия.

С самого начала стало ясно, что М. - пациентка на длительную курацию, и вместе с тем, отсутствие в жалобе психологического запроса ставило под сомнение возможность ее удержания в терапии. Многое зависело также от нахождения общего языка, на котором мог бы строиться психотерапевтический альянс. Установка на "здесь и теперь» , ограничивающая рассказы о жизни "там и тогда", столь привычные для каждого пациента и часто облегчающие создание первоначального доверительного контакта, могла показаться чересчур искусственной и вызвать сопротивление. Оказалось иначе. На второй сессии в процедуре сосредоточения и осознавания своего телесного Я М. обнаружила что-то вроде завесы, блокирующей телесные ощущения. Она попыталась тут же зарисовать возникший зрительный образ, который последовательно трансформировался в рубец", "рваную рану, с которой начался надлом", а в памяти образовалась "мертвая зона". Приближение к ним в воображении тут же спровоцировало появление симптомов, что чрезвычайно обескуражило и шокировало М. Анализ своих переживаний на сессии М. продолжила дома, по собственной инициативе начав вести дневник, и подытожила его в стихотворении, которое и приводится ниже с сохранением авторской орфографии, а также а рисунке под тем же названием.