Прощающий ребенок (А. Кленов)

Возвращаюсь домой из трехнедельной командировки. Открываю дверь. Вхожу в квартиру, и, первое что вижу, это играющий на полу коридора мой пятнадцатимесячный ребенок. С порога ловлю его взгляд, косой, ни к чему не обязывающий, словно говорящий «А это еще кто тут пожаловал?!»

– Сынок, смотри!!! Это же папа!!! Папа вернулся, беги с ним поздоровайся! – мама пытается взломать лед, которым ребенок отвечает на мое длительное отсутствие.

Не тут-то было. Ребенок демонстративно поворачивается ко мне спиной и уходит в детскую.

– Сынок, ты куда? Не хочешь со мной поздороваться?

Вместо ответа – сосредоточенное сопение.

Невольно вспомнилось, как он меня встречал с работы до этой проклятой командировки: летел ко мне со всех ног, топая так, что у соседей снизу должна была отвалится не одна люстра, подбегал, хватал за колено, обнимал, при этом непрерывно прыгал и пел привычную вечернюю серенаду «ПА-ПА-ПА-ПА-ПА-ПА-ПА-ПА-ПА!!!!» на повышенных тонах.

Пытаюсь в корне переломить ситуацию, взяв его на руки. Где уж там!

– Ма! – твердо сказал ребенок, и тут же добавил, – Ма-Ма-Ма!!! на случай, если я его неправильно понял. В голосе отчетливо проступали металлические нотки, хотя он не кричал. Стало ясно, что если ребенка не отдать сейчас же маме, то скандала не миновать.

Садимся ужинать, я рассказываю о том, как прошла командировка, перелет. Мама делает еще несколько осторожных попыток убедить ребенка простить папу. Все тщетно. Ребенок сидит на своем коврике, листает книжку, периодически что-то усердно показывая маме; меня не существует.

Возлагаю большие надежды на укладывание спать, ведь целый месяц до командировки это делал только я, поскольку ребенка отучали от грудного кормления. В конце того месяца в мозгу ребенка сон неотъемлемо ассоциировался со мной. Когда малыш начинал хотеть спать, он подходил ко мне, выпячивал грудь и говорил «НА!», что означало, что его надо было взять НА ручки и укачивать пока не заснет.

Вот приходит время долгожданного сна. Все как обычно. Несу ребенка в спальню, машем на ходу маме, оба говорим ей «Пока!» Вхожу и закрываю за собой дверь.

Такое чувство, что я задел в ребенке по неосторожности пружину сигнализации. А я уже и забыл, как может он мощно и самозабвенно орать. Ребенок в ступоре. Что я не делаю, крик лишь усиливается. На него не действуют ни увещевания, ни укачивания, ни игрушки. Смыслом его жизни становится крик.

Выручает мама. Ее нервов хватило ровно на две минуты душераздирающего крика, больше материнское сердце выдержать не смогло.

При виде мамы крик стихает, остается только плач, и упреки маме: как она могла оставить ребенка с чужим плохим дядей.

Ретируюсь с позором. Да, сегодня явно не мой день.

...
Что ж, я хотел, чтобы все было по-честному, но раз ничего не получается, придется переходить к запрещенным приемам. К утреннему выходу ребенка я как следует подготовился.

Все дело в том, что ребенок последнее время бредил подъемными строительными кранами. Каждый кран в наших окрестностях давно посчитан, помечен и каталогизирован. У каждого свое имя, все их повадки давно изучены: этот мотает головой с утра, это ближе к вечеру. Когда я веду ребенка с утра в садик, он то и дело производит громогласный клич «КРА-А-А!», как правило, до того, как кран появляется в поле зрения.

...

Сижу в гостиной. По активному шлепанью босых маленьких ножек по кафелю догадываюсь, что традиционная утренняя банная церемония закончилась.

– Малыш, иди к папе! Посмотри, кто к нам в гости пришел! – кричу ему в коридор. В проеме двери появляется скептическая физиономия, хотя любопытство пересилило в нем все остальные чувства.

И вдруг:

– КРААААА!!! – кричит ребенок и бежит в мою сторону. Да, за моей спиной и правда красуется полутораметровый «одомашненный» кран, который всего-то в двадцать раз меньше своего дикого уличного собрата, при этом в точности его повторяет. Все утро собирал его, походу дела пытаясь разобраться в системе грузиков и тросиков. Да и до того намучился, пока нашел правильный «кра».

Ребенок добегает до крана, обхватывает его руками, потом оборачивается, ко мне, улыбается и говорит:

– Па-Па-Па!

Кажется, я заработал, наконец, прощение