Разбор случаев кошмарных снов из психотерапевтической практики

Теперь нам предстоит окунуться в мир детских переживании, скрытых в той или иной мере от воспитателей, психологов, родителей, и находящих свое своеобразное решение в кошмарных снах (КС). Мы накопили большой опыт консультаций и лечения детей с невротическими проблемами формирования личности, в которых КС являются камнем преткновения как для родителей, так и для многих специалистов.

Чтобы раскодировать содержание КС, нужно знать психологию семейных отношений ребенка, подробную историю его развития, переживания в настоящем. Краткой консультацией здесь не обойтись. В среднем на полное обследование детей с неврозами и их семьи уходит три с половиной часа. В более тяжелых случаях это время может быть увеличено до пяти с половиной часов.

Тогда удается разработать и надежные рекомендации по оказанию помощи детям с учетом перестройки отношения родителей и оказания при необходимости им самим психотерапевтической помощи. Поэтому мы имеем уникальную возможность сопоставлять содержание КС с реальной обстановкой в семье и психическим развитием детей. Естественно, мы выбираем из большого банка данных только ту информацию, которая непосредственно связана с КС.

Анализ примеров мы начнем с истории девочки 4,5 лет, беспрерывно просящейся по-малому на горшок. Он ее всегда и сопровождает, как печка в сказке про Емелю-дурачка. Измученные родители, перевозящие горшок с собой, как самую драгоценную реликвию, не находят покоя и ночью, поскольку, если не разбудить и не высадить девочку ночью, кровать будет мокрой. Впрочем, не всегда и удается. А днем они постоянно слышат: «Мама, я хочу писать». Фактически, девочка боится обмочиться, особенно в дороге, в гостях, в присутствии посторонних.

Начнем издалека. Матери было 23 года, когда состоялись роды, а отцу и того меньше. Оба родителя были единственными и «неповторимыми» детьми в детстве. Оба выросли эгоцентричными, думающими только о себе, не способными делиться, сопереживать. Закончили ВУЗы, мать от экономики перешла в сферу бизнеса, все ее интересы там: радиотелефон, бесконечная гонка и прочие прелести подобной жизни.

Несмотря на левополушарный характер физиологических проб, она яркая истерическая личность, рвущаяся к славе любой ценой и не испытывающая к детям нежных чувств. Способная — да, очень, но только не в области семейных отношений.

Семья, ребенок — это досадная необходимость. Успела сделать 2 аборта, но в третий раз как-то немного испугалась — вдруг сделает третий аборт и останется бесплодной. Проснулся в ней инстинкт, да и снова заснул. Особо нервной дочь не была, но мать, когда оставалась дома, становилась все более нервной и раздраженной. Сама мать в детский сад не ходила и решила, что лучше дочь передавать из рук в руки, чем поместить ее в это зловредное учреждение.

Итак, долг сказал матери — «рожай, нужно», а чувство говорило — «не хочу, не надо», и, конечно же, она относилась, скорее, формально к дочери, чем тепло и проникновенно. Нетерпение, раздражение, недовольство достигли у матери такой степени, что она стала все чаще физически наказывать такую же своевольную и капризную дочь, более того, «трясти ее» — хватать и дергать до тех пор, пока та не теряла дар речи от страха и способность сопротивляться. Такое вот воспитание получалось.

Тут бы детский сад пригодился, стал бы своего рода отдушиной от все более нарастающего стресса матери, но предубеждение против него оказалось сильнее всех чувств. У дочери уже глазной тик появился и плакать стала чаще, но все это были цветочки до осени, девять месяцев назад.

Охватило тут мать отчаяние, муж наукой занимается, к государственной премии готовится, все родители — бабушки, дедушки — вдруг куда-то исчезли, перестали помогать, на работе заказов больше появилось — и как со всем этим управиться, ума не приложит. Появились у матери истерики, вспышки раздражения, нервные срывы.

Здесь еще один есть нюанс: дочь — копия отца, словно мать при этом и не присутствовала. А муж совершенно не устраивает весьма темпераментную мать как мужчина, с ним она словно и не женщина, а себя она считает выдающейся и заслуживающей признания всех мужчин на свете, так что сексуальную неудовлетворенность в виде раздражения и нервных срывов она обращает на дочь, как если бы она была «козлом отпущения».

Отец же с шизоидными задатками далек от дочери, он называет ее не иначе, как «человек»: «Смотрите, человек пришел». Вместе с тем родители не ссорятся, соблюдают статус-кво и дочери позволяют делать все что угодно, лишь бы она не плакала и им не мешала. Тем не менее мать в процессе последующих приемов не сразу вспомнила, что дочь как-то лежала проснувшись, 6 месяцев от роду, а все взрослые, включая бабушку и дедушку, начали громко спорить, давать ей банан или нет. Полемика разгоралась, голоса усиливались, и с этой ночи девочка стала до трех лет просыпаться несколько раз за ночь и плакать каждый раз при этом с закрытыми глазами.

А тут как раз и невроз матери сформировался, и «трясучки» у дочери появились, сон стал каким-то беспокойным, вскрикивала, металась временами. Самое главное — возникло ночное недержание мочи, как мы теперь знаем, на «нервной почве», то есть у дочери дневные переживания от очень нелицеприятного отношения матери перешли в ночной сон, наполнив его напряжением и беспокойством и самим недержанием мочи от испытываемых страхов и ужасов.

Через 3 месяца грипп подоспел во время эпидемии, и днем стала непроизвольно обмачиваться. Прошло бы это, несомненно, но оба родителя принялись дружно стыдить девочку, достигшую трех лет, за столь «большое» прегрешение, и у той появилось постепенно нарастающее чувство вины и страха еще раз обмочиться, вести себя так плохо, хуже некуда, тем самым не любить родителей, не оправдывать их надежд.

Постепенно и сформировалась навязчивая доминанта страха обмочиться; чем больше девочка думала об этом, тем больше было желание воспользоваться лишний раз горшком, на котором она уже сидела бесконечно. Всё родители успели перепробовать: и медикаментозную терапию, и экстрасенсов. Никто, однако, не понял, что все дело в исходном отношении родителей — в их нежелании иметь ребенка, воспринимаемого как обуза.

Вообще при энурезе материнская и отцовская депривация, или недостаток эмоционального принятия и тепла, почти всегда имеет место. Более того, часто можно обнаружить у детей скрытые или явные проявления депрессии, выраженные неудовлетворенностью собой, отсутствием жизнерадостности и большим количеством страхов. В подростковом возрасте подобные психические реакции могут выражаться протестно-негативным поведением, когда родители вдруг, в одночасье, теряют свой авторитет и влияние на ребенка.

Сама девочка виртуозно овладела искусством плача: при любом несогласии с ней родителей вначале всхлипывала, затем голосила и в конце рыдала так, что родители были готовы на все, чтобы это прекратить. И тогда выписывался персональный Дед Мороз, и последняя кукла Барби, и полет на Майорку, благо деньги позволяли (и портили одновременно).

Случился, как это нередко бывает при неврозах у детей, парадокс. Чем больше родители, прежде всего мать, срывали свое напряжение на дочери, тем больше последняя управляла ими с помощью своих истерик и плача, своего рода невротическим бумерангом. В результате ни о каком реальном влиянии родителей не могло быть и речи, все было пущено на самотек, на его величество случай, каприз ребенка.

Любовь здесь, мы бы сказали, была наоборот: родители во всем шли навстречу, обнаруживая в то же время все более нарастающие вспышки раздражения и недовольства. Типичная невротическая ситуация в семье. Поступаем так, хотим по-другому, недовольны тем и другим, не можем определиться, находимся в «раздвоенных чувствах», да еще пытаемся найти правду друг у друга, которую, добавим, и невозможно найти в данном случае.

Что же скажем о девочке, которая сидела у нас на приеме, уткнувшись в передник матери, и молчала, затем после совместной игры с матерью несколько растормозилась и начала отвечать на вопросы? Выяснилось, что она боится всего, чего только можно бояться на свете: и одна остаться не может ни на минуту, и нападений всяких ждет, смерти своей и родителей боится, а людей незнакомых, Лешего и огненного Дракона — и подавно.

Перед сном сама не своя, а ночью Волки гуляют и тюрьма мерещится. В придачу боится собак, насекомых, змей; бури, урагана, наводнения, землетрясения. О глубине, пожаре и войне думать даже не хочет, такой страх бушует — в сравнении с ним страхи уколов и неожиданных звуков мелочами кажутся. Всего, таким образом, получается 15 страхов, что в два с лишним раза превышает средний уровень возрастных страхов.

Мало этих страхов показалось девочке, добавила: «А еще я боюсь грома, шума (внезапного, неожиданного), орла, совы и кораблекрушения (несчастья)». Переживает, что кричит на нее мать, «трясет за шкурку» («мама у меня, как волчица, пока не выпьет кофе»). В ответ на вопрос утвердительно говорит, что болит голова после плача. Панически боится описаться, вот почему и требуется постоянно горшок.

Приведенный случай показывает, как рано нарушения сна и КС говорят о неблагополучии в психике ребенка. Если бы тогда родители сделали выводы и перестроили свою тактику отношений с дочерью, не было бы и последующего навязчивого дневного недержания мочи. Пока же ищут родители помощи, а сами измениться в более адекватную сторону не хотят, не понимают, не испытывают потребности в этом.

Характер такой неблагоприятный сформировался: будем искать любые причины вне, но только не в нас самих.

А именно все и началось с исходного нежелания иметь ребенка, с собственного эгоизма и всенарастающего, не коррегируемого нервно-психического напряжения. Пока мы внушением пытались устранить ночное недержание мочи, мать стала спать вместе с дочерью, а не ощупывать ее через решетку рядом стоящей кровати. Дочь же ночью, перед тем как обмочиться, начинала шевелиться, что и было использовано в качестве отправной точки внушения: мать чувствует во сне движения дочери — сама просыпается (а не дочь) и высаживает ее со словами «пис, пис» на горшок.

Через несколько ночей отпала необходимость в подобном высаживании, поскольку успокоенная присутствием матери дочь спала до утра, ни разу не обмочившись. Выполнение других рекомендаций позволило уменьшить напряженность в отношениях матери с дочерью и в конечном итоге снизить частоту позывов на мочеиспускание днем.

Однако только осенью, когда сами родители получили психотерапевтическую помощь и вместе с дочерью прошли курс игровых занятий по устранению страхов, удалось добиться полного улучшения ее состояния, излечения от невроза.

Мальчик 7 лет панически боится темноты (мрака), чудовищ, страшных снов. Темнота и является проявителем страха перед чудовищами, из которых больше всего поражает воображение Скелет, как уже знаем, являющийся напоминанием о Кощее и смерти в настоящем. Вечером он долго не может заснуть и спит с горящим всю ночь светильником.

На предложение нарисовать свой самый страшный сон откликнулся не сразу, но все же изобразил домик с окошечком, в котором видно перекошенное от ужаса лицо мальчика. Комментарий был следующий: «Я в домике и не могу из него выйти».

Рождался он с трудом, у матери долго не открывался зев матки, и врачи уже собирались делать кесарево сечение, как он, по словам матери, «весь напрягся, встал во весь рост» и появился на свет. И на рисунке он не может выйти из дома (матки); зев (окно) закрыт, и ужас смерти отражен на лице. Естественно, мы не напомнили и так травмированному мальчику (он — переученный левша и заикается к тому же) историю его рождения. Но некоторые из страхов, в частности замкнутого пространства, прошли, когда он пролезал через суживающийся вначале, а затем все более расширяющийся просвет между стульями, а также под ногами стоящих, как Гулливеры, взрослых, включая мать.

Следует заметить, что психическая травма, испытываемая детьми при тяжелых родах, как это видно из приведенного случая, несомненно, является фактором правополушарного «сдвига», следствием чего и будет реактивное или вынужденное левшество. Именно в правом полушарии находится центр отрицательных эмоций, в том числе страха и ужаса.

Уже отмечалось, что гипоксия (недостаток кислорода), а тем более асфиксия (удушье при тяжелых родах) автоматически включают инстинкт самосохранения, аффективное заострение которого и есть страх или ужас как протопатическое ощущение смертельной опасности. Эмоционально-отрицательное возбуждение правого полушария сопровождается реактивным торможением и так еще не развитой активности левого полушария. Это выражается в дальнейшем в односторонне правополушарной деятельности мозга, нарушениях речевого развития, задержке формирования абстрактно-логического мышления.

Рассмотренная взаимосвязь — только один из вариантов влияния психической травмы при родах на последующее психическое развитие детей; не всегда тяжелые роды сопровождаются подобным опытом переживаний.

Девочке 4 лет снится: «Бармалей превратил хорошего, доброго мальчика в злого, и он стал, как из бумаги». Вообще-то подобные страхи трансформаций «я» присущи подростковому возрасту, при условии, что мы являемся нормальными, а не отклоняющимися личностями. А если так рано возникают эти опасения у девочки, то уж такая она нежная и чувствительная, не переносит плохого, страшного и ужасного. И где истоки подобной непереносимости?

Да очень просто: родители категорически вместо девочки хотели бы видеть мальчика. Девочку же все дружно ругают, что она не такая, какой бы виделась родителям в роли мальчика. Это все равно что изменить пол, что никогда не обходится без адекватных потерь для психики. Так и в данном случае — девочка боится быть собой, живой, нежной и непосредственной.

Больше всего хотел бы мальчика отец, и неудивительно его большее недовольство дочерью. Он-то и будет Бармалеем как выразителем угроз и наказаний по отношению фактически не к мальчику, а к ней, превратившуюся для отца в папиросную бумагу.

Именно в 3-5 лет формируется система ценностных ориентации ДОБРОТЫ и ЗЛА (в 1-3 года им предшествуют ориентации по типу «хороший — плохой»). Концепция доброты означает, что тебя понимают и любят, зла — отрицают, не любят и незаслуженно наказывают. Принять родительскую негативность, как и переработать ее, ребенок пока не в состоянии и, испытывая характерное для данного возраста чувство вины за свои мнимые или реальные прегрешения, видит во сне КАРУ НЕБЕСНУЮ в лице Бармалея. Последний будет, таким образом, аффективным отражением негативных аспектов отношения родителей, прежде всего отца.

Если бы ребенок мог раньше научиться говорить, он бы многое сказал о своих ранних ночных переживаниях. Но только после двух лет мы получаем о них более или менее полное представление, вроде случая с мальчиком в возрасте двух лет и одного месяца.

Месяц назад он был помещен в ясли, лишившись на время матери. Затем она как-то впервые ушла на несколько часов во время дневного сна. Когда же наступила ночь, долго не мог заснуть, постоянно просил мать побыть рядом и во сне испуганно прошептал: «Мама ушла». То, что ему снилось при этом, и так ясно.

Беспокойство из-за внезапного прекращения эмоционального контакта с матерью не прошло бесследно, наполнив сон тревожными предчувствиями и беспокойством. Соль на рану была посыпана, когда, проснувшись днем, он не обнаружил рядом и вообще в квартире взрослых. Острый страх одиночества, усиленный предшествующей разлукой с матерью, отразился на ночном сне.

Поскольку это были наши хорошие знакомые, и мы уже виделись с мальчиком, хватило на следующий день игры в укладывание и радостный приход матери, чтобы сон ночью стал спокойным, тем более днем мать стала уделять сыну больше внимания.

Другого мальчика в 2,5 года мать вообще оставила на попечение полуглухой бабушки, уехав на несколько месяцев в командировку. Обнаружив «пропажу», мальчик стал постоянно плакать, и никто его не мог успокоить, затем днем более или менее привык к бабушке, но стал безутешно плакать, всхлипывать во время дневного и ночного сна.

Замедлилось речевое развитие, в играх стал менее активным, а о жизнерадостности и говорить больше не приходилось. Так разлука с матерью, депривация, повлияла на его психическое состояние, и пришлось матери долго восполнять упущенное, не без нашей помощи.

Отсутствие эмоциональной опоры в родителях по принципу «свято место пусто не бывает» заполняется присутствием негативных отражений родителей в лице чудовищ, как у мальчика 3 лет, которому упорно снится Бармалей. Изгнать его из сна не смогли мать, ее знакомые, невропатолог, психиатр и экстрасенс. Как и не смогли они повлиять на отца-алкоголика, постоянно ругающего сына самыми последними словами, то есть воспитывающего его подобным образом. Мать же вовлечена полностью, бесповоротно в конфликт с отцом и ей не до сына.

Так он и стал эмоциональным сиротой при живых родителях (наиболее часто повторяемая нами присказка, или семейный рефрен у детей с неврозами). Раз так, то мальчик, лишенный поддержки родителей, не может противостоять воображаемой опасности в лице Бармалея.

Плохо со сном и у мальчика 4 лет — беспокойно спит, вскрикивает, временами пытается куда-то бежать. С трудом удалось выяснить, кто же его так мучает ночью: Баба Яга — костяная нога. Фактически же его мучает мать, у которой он появился без всякого «разрешения и согласия» в самое неподходящее время, перечеркнув более «важные» и далеко идущие планы. К тому же она предпочла бы иметь девочку, тем более похожую на нее, а не на строптивого и вечно куда-то пропадающего мужа.

Как дважды два четыре, здесь отсутствует любовь к мальчику, и ожидаемый им образ теплой, отзывчивой и любящей матери непроизвольно заменяется во сне образом раздраженно-недовольной Бабы Яги. Подобная негативная трансформация образа матери аналогична полному лишению ее, когда вместо любви, понимания и эмоционального принятия мы видим холодность, недоверие и враждебность, и вместо самой матери, дарящей жизнь, перед нами предстает прекращающая жизнь Баба Яга. В последней, как мы уже знаем, закодирован страх смерти, впервые давший о себе знать мальчику во сне. Он уже был исходно психологически мертвым — нежеланным для родителей.

Опять же угроза эмоционального лишения матери видна из сна девочки 4 лет: «Цыгане бродят по городу и хотят меня забрать с собой». Мать, деловая женщина, забросила дочь, перепоручая ее бабушкам и дедушкам, тетям и няням, которые, как табор бесконечный, и заменяют мать, причиняя страдания дочери, видимые только во сне.

Снится девочке 5 лет: «Прибежала к папе на корабль, а он уже отплывает». Любимая отцом и похожая на него дочь помещена матерью в интернатную группу детского сада, где еще сильнее ощущается горечь разлуки.

В КС у мальчика 5 лет — «Пожар, а я не могу выйти» — отражается, как он, единственный ребенок в семье, заперт в четыре стены беспокойной матерью, мнительным отцом, чрезмерно опекающими бабушкой и дедушкой. И находится он в таком замкнутом психологическом пространстве, что не может вырваться из него, преодолеть границу, и вынужден находиться в атмосфере тревоги, беспокойства, подогретой повышенной возбудимостью взрослых и их частыми конфликтами.

Мальчика 7 лет постоянно преследует во сне Сатана — главный черт или дьявол. Живет мальчик с очень твердой и не поступающейся никакими принципами бабушкой, слишком «правильно» относящейся к не совсем правильному мальчику. Невозможность следовать всем принципам порождает чувство вины и опасения быть отвергнутым единственным из оставшихся близких — бабушкой.

Сатана как предводитель чертей и реализует опасения быть не тем, кого принимают, любят и уважают. По существу, не Сатана борется с ним, а мальчик пытается противостоять искусу — не подчиняться никаким требованиям, в том числе и со стороны надоевшей ему этим бабушке.

Поскольку сам сон воспринимается как страшный, то это означает наличие у мальчика угрызении совести и чувства вины за такие крамольные мысли по отношению к бабушке. Он не так плох, каким его видит слишком принципиальная, недоверчивая и склонная в глубине души к предрассудкам бабушка. Так что сон при его адекватной оценке может послужить отправной точкой для достижения компромисса в отношениях с внуком за счет большей теплоты, непосредственности, открытости и гибкости.

Черт периодически возникает во сне и у девочки 5 лет, что также находит свое объяснение. Родители упрямо борются с ее упрямством — с попытками самостоятельности, как раз и вызывая у совестливой девочки чувство вины и опасения лишний раз сделать, подобно черту, что-нибудь плохое.

Сон у мальчика 5 лет — «Черти окружили меня, Бес поймал меня и ведет к чертям, чтобы они меня разорвали» — объясняется аналогичным образом. В семье он окружен таким плотным кольцом правил, принципов, ограничений, что не может быть самим собой ни на минуту. Развивается внушенный страх сделать что-либо неправильно, не так, как нужно, как следует, из чего вытекает неизбежное чувство вины — раз он «плохой», то и заслуживает наказания. Бес как символ греха, отрицания общепринятых норм поведения и выступает в качестве кары.

О родительских угрозах вкупе с физическими наказаниями можно думать по снам девочки 5 лет, где ее забирает Баба Яга. Просыпается в ужасе ночью, бежит стремглав через темный коридор в комнату матери, которая хладнокровно, как Снежная Королева, читает назидания и отправляет обратно. Днем мать при всяком случае заявляет, что дочь недостойна ее любви, и срывает на ней свое раздражение в виде физических наказаний.

Особую неприязнь матери вызывает похожесть дочери на отца, к которому мать не испытывает никакой симпатии. Но отец не всегда «под рукой» и, в отличие от дочери, может себя защитить. Уязвимость девочки видна во сне, где трансформированное отношение матери в виде Бабы Яги создает травмирующее чувство беспомощности и неразделенности чувств.

Еще более психологически сложная ситуация у мальчика 3 лет. Мать и две бабушки так опекают его, что он даже вздохнуть не может без разрешения. К тому же все хотели видеть не его, вихрастого и упрямого, а послушную девочку-припевочку.

Появляющийся, как гром среди ясного неба, отец (вроде прилетающего внезапно Змея Горыныча) безуспешно пытается наставить сына на путь истины и исправить его инфантилизм подчеркнутой строгостью и битьем солдатским ремнем (!). Неудивительно, что мальчик дрожал на приеме от одного упоминания Змея Горыныча и Кощея, а ночью ему снился Саблезубый Дракон.

Аналогия напрашивается сама собой. Все эти угрожающие персонажи мужского рода только оттеняют его беспомощность, неспособность противостоять любой опасности, идущие от психического кастрирования мальчишеского опыта и жестокого, только усиливающего страх отца.

У двух 4-летних мальчиков сны тоже оставляют желать лучшего: «Змей Горыныч бьет меня, я его отгоняю, а он все равно бьет» и — «Волк грызет по ночам». У них одинаковые отцы, в их неизменной, но каждый раз неожиданной реакции в виде физического наказания, криков и неистовых угроз. Их контрастное отношение — реакция на чрезмерно инфантильное, опекающее отношение матерей, которые, чем тревожнее опекают сыновей, тем сильнее те боятся все более негативно относящихся к этому отцов, конфликтно реагирующих как на мать, так и на детей. Не забудем, что именно в данном возрасте мальчики испытывают повышенную или настоятельную потребность в любви матери, тем более эмоционально идущей во всем навстречу.

Окажется ли это благом для дальнейшего развития мальчиков и не предпочтут ли они в браке так же легко получать беззаветную любовь — время покажет. Пока же эмоционально они принадлежат больше матери и повышенно чувствительно реагируют на агрессию к ней со стороны отца. В итоге и порождается воображением Саблезубый Дракон как символ жестокости, принуждения и боли.

Боль, скорее, на самом деле не физическая, хотя и ее хватает при порке, а психическая. Боль за мать, страдание, что ей плохо от такого обращения отца, сопереживание с неясным чувством вины и страх перед возмездием со стороны отца и будут более чем сложными компонентами переживаний в этом возрасте у мальчиков. Хуже всего им приходится, когда они походят на мать, которую отец не любит или пытается перевоспитать всякими мыслимыми и немыслимыми способами.

Не хочется никому пожелать и сна девочки 4 лет: «Лежу я на кровати, подходит ко мне Баба Яга (заметьте: не налетает, а почти вежливо подходит) и... начинает душить меня. Я говорю: «Не убивай, не убивай!» А она: «Все равно убью!» В семье есть уже старшая, желанная для матери девочка. Отец же и в первый опыт отцовства хотел видеть своим потомком только мальчика.

Стала вторая девочка ненужной в семье, все на нее и выплескивали недовольство и раздражение, без конца торопили, подгоняли, шпыняли. Особой охотой к поиску недостатков и к наказаниям обладала мать. Не нравилась ей и похожесть дочери на отца, к которому она все более и более остывала в своих чувствах. Сам отец мог бы, конечно, сгладить многие из сторон отношения матери, но... его фактически не было дома, а даже если это и случалось, то он не только не отвечал на любовь дочери, но все более игнорировал по причине «кровной обиды» за то, что она — не сын.

От себя скажем, что портить жизнь дочерям не стоит, появятся же у них дети, в том числе и мальчики, и дедушка счастливым будет. Потерпеть сейчас придется, не бороться, а максимально помочь дочери встать на ноги, найти достойного мужа — что может быть благороднее в нашей жизни. Пока же дочь осталась один на один с матерью, пытающейся ее переделать любыми способами на свой манер и наказывающей физически при малейших неуспехах на пути осуществления этого крупномасштабного и реально недостижимого проекта.

Непреклонность матери в исправлении генов дочери (что можно было, при успехе, приравнять к Нобелевской премии, или, на худой конец, внести в книгу рекордов Гиннеса), всевозрастающий конфликт в отношениях и нашел отражение в КС, где видны эмоциональная глухота матери, нетерпимость и, как следствие, бессердечие, жестокость. Именно эти отрицательные стороны отношения матери и сформировали по аналогии со сказками образ Бабы Яги, лишающей любви и жизни в противовес любящей и дарующей жизнь матери.

Эмоциональная глухота родителей, как и неспособность прийти на помощь, будут лейтмотивом следующих снов. В одном девочка 5 лет ужасается: «Кощей меня убивает». Почему же он ее так невзлюбил? Все дело в отце, который ни в чем не может помочь, защитить от опасности, а только нагнетает страх раздражением, недовольством и криками.

Более старшей девочке 10 лет снилось: «Тетя с ножом побежала за мной, а я никак не могла убежать. Звала прохожих на помощь, а они не обращали на меня никакого внимания. Тогда тетенька догнала меня и ударила ножом в спину». Звала девочка на самом деле не столько прохожих, проходящих почти поголовно мимо, сколько родителей — да разве их дозовешься?! Раздражительная по любому поводу, нервно-расстроенная мать отмахивается от просьб дочери, а отец все 10 лет обещает заняться ею, хотя бы по воскресеньям.

Когда же девочка пыталась пересказать родителям о пережитом ночью, то услышала в ответ: «Перестань говорить ерунду». Такие у нее «отзывчивые» родители. Без эмоциональной поддержки и уверенности во взрослых нет чувства безопасности и уверенности в себе у детей, что мы и видим в приведенных снах.

Неискренность родителей видна из следующих снов. У мальчика 4 лет: «Кощей как будто притворился добрым и меня поймал». У этого наивного, непосредственного, не привыкшего к обману мальчика расчетливые и изворотливые родители, отгороженные от сына, как стеной, ничего не значащими словами и обещаниями. Особенно в этом преуспевает отец, каждый раз обещающий «три короба» и потом реагирующий с раздражением на напоминания сына.

Другой, уже совсем «большой» мальчик 12 лет набрел на избушку, на которой было написано «Добро пожаловать». И что же потом произошло? «Я вошел, и вдруг на меня навалилось что-то страшное — страшнее Бабы Яги». И все. Что произошло и самим можно догадаться. «Недостаток» мальчика в том, что он сохранил непосредственность и цельность чувств, а обращаются с ним взрослые, как со сверхумным, сверхспособным и все понимающим взрослым.

Сами же взрослые, прежде всего родители, могут что угодно пообещать, схитрить, а то и обмануть ради сиюминутной выгоды, расчета, эгоизма. Сон и предостерегает: не верь во всем таким родителям, не слушайся их неразумных советов, можно сделать не то, обжечься, а то и быть уничтоженным родительским гневом, сгореть сразу, внезапно, без оглядки. Коварство как раз и достигает цели у наивных, доверчивых и отзывчивых детей. Так что сон — добру молодцу урок.

Непредсказуемость поведения окружающих, импульсивность видны во сне мальчика 10 лет: «Вдруг кто-то меня сталкивает с крыши, лечу, кричу и — просыпаюсь!» Никогда он не знает, что день грядущий ему готовит: все дома говорят на повышенных тонах, везде беспорядок, хаос, возбуждение, а оттолкнуть или оскорбить друг друга считается в обычном порядке вещей. Но так просто, без боя, мальчик не сдается, находит в себе достаточно сил, чтобы закричать и проснуться. Сработал у него инстинкт самосохранения под влиянием страха, а последний, как мы знаем, и есть аффективно заостренный инстинкт самосохранения.

Конфликты между детьми в семье запечатлены в сне мальчика 6 лет: «Меня расстреляли бандиты». Почему именно его, а не сестру, станет понятным, если учесть, что ожидали первенцем в семье именно девочку. И такое бывает. А тут характером он оказался не очень сговорчивым и своевольным к тому же, в результате — «не пришелся ко двору».

Не успел конфликт между ним и родителями разгореться, как (о, чудо!) — появилась сестра-куколка. О нем сразу и навсегда забыли. Вот он и «расстреливает» себя с горя, словно совершая самоубийство. Безусловно, это жест отчаяния, поскольку понял мальчик, что «насильно мил не будешь», родителей не исправишь и ничего хорошего от них не дождешься.

Что же касается сновидения девочки 8 лет («Привидение убило Вику»), то в нем звучит ревность к более предпочитаемой родителями сестре и подсознательное стремление устранить ее из семьи. Роль киллера играет привидение как энергетический фантом отрицательных чувств к сестре.

Другие конфликты в семье и ее психологическая атмосфера воспроизводятся в следующих детских снах: «Автобус врезался в дом, и он развалился» (мальчик 4 лет); «Как будто наш дом взорвался» (девочка 4 лет); «Наш дом загорелся» (мальчик 5 лет). У этих детей нет чувства безопасности в семье, ибо существует постоянная опасность от бесконечных выяснения отношений взрослых, их криков, оскорблений и обид.

Тогда и дом горит, разваливается, взрывается, что и может произойти, случиться каждую минуту. Даже такой «невинный» сон мальчика 9 лет («Все люди бегут, догоняют друг друга») сопоставим с домашним хаосом, вечной спешкой и неуравновешенностью взрослых.

Во сне мальчика 6 лет («С горы падают камни мне на голову, и идет война. Мне страшно!») отражена война не на заморских территориях, а дома, когда он оказывается эпицентром конфликта взрослых, и ему же больше всего попадает «на орехи».

Совсем не радостное приключение произошло с девочкой 4 лет: «Пол провалился, и я упала в чужую квартиру». Своего рода вещий сон накануне развода родителей. Есть вероятность, что после него она попадет к отчиму по решению матери, присмотревшей на выбор двух новых мужей.

У мальчика 11 лет сон-предчувствие — «Меня хотят утопить плохие люди» — легко объясним. Отчим «топит» себя в вине, в результате чего остатки семьи идут ко дну, и мальчик тоже.

Наибольшая психическая травма при отчимах наносится мальчикам 3-5 лет, испытывающим заостренную возрастную потребность в любви матери и страдающим от «измены» их чувствам. В более старшем возрасте, 5-8 лет, появление отчима оказывает неблагоприятное воздействие на полоролевую идентификацию девочек с матерью. Дочь ревнует мать к отчиму и не хочет брать с нее пример, особенно если девочка походит на ушедшего из семьи отца.

Таким образом, отчим создает дополнительные эмоциональные проблемы у детей, нередко с депрессивным сдвигом настроения, чувством тревоги и страха в снах. В благоприятную сторону положение может измениться, если отчим способствует эмоциональной стабилизации матери, являясь для нее своего рода психологом и терапевтом, и уделяет детям всевозрастающее внимание.

А пока мальчику 7 лет снится: «Упал с лестницы в пролет». Произошедшая во сне смерть — проявление отчаяния от формально-жестокого отношения отчима и неуравновешенности матери, которые ему отказывают в праве быть собой и любимым.

Другой мальчик, на год старше, также расстался с жизнью во сне: «Пристали мальчишки, завели куда-то и убили». Когда ему было 2 года, повесился его отец, хронический алкоголик. Сейчас живет с равнодушным к нему отчимом и беспредельно строгой матерью. Его потерянность и беззащитность, неуверенность в себе и низкая самоценность определили содержание сна, где он ведомый, зависимый, не способный противостоять опасности и изменить свой фаталистический настрой.

Более «оптимистическое» содержание имеют сны, где беда, несчастье, смерть еще только могут произойти, что дает больше шансов на спасение, сохранение жизни. Это сны типа «Машина хочет задавить», «Черная Рука видна» (девочки 6 и 7 лет).

Самого большого внимания заслуживают сны, где уже «сведены счеты с жизнью», где смерть звучит как крах надежды, как чувство обреченности и тоски, вроде снов у девочки и мальчика 5 лет: «Попала под поезд, и все люди умерли», «Провалился в яму». Не менее страшные сны: «Растворилась в космосе», «Утонула в реке» (девочки 7 и 8 лет), «Акула меня проглотила», «Город затопило», «Приплыли осьминоги и меня съели» (мальчики 8 лет).

В 6-9 лет тема смерти наиболее часто звучит в снах, даже если и нет прямой угрозы для жизни. Девочке 8 лет, просыпающейся ночью с криком «Мама!», снится: «Что-то черное движется, какое-то красное месиво плывет». Год назад друг за другом умерли бабушка и дедушка. Теперь ее любить некому. Родители в привычном конфликте и им не до дочери, которая перестала улыбаться и радоваться жизни. И еще одна беда приключилась — операция на глазах («красное месиво»).

Со смертью связаны и частые появления во сне Скелетов, означающих возрастную трансформацию образа Кощея, его сущность («кости»). Одна девочка 6 лет даже «попала через зеркало в страну Скелетов» — свое «Зазеркалье».

Уже говорилось о чертях, так же активно населяющих ночное пространство у детей рассматриваемого возраста, вроде мальчика 7 лет: «Побежал за бабушкой в трамвай — а там одни черти». Родители у него далеко, а чрезмерно опекающая, тревожная и суеверная бабушка много говорит о болезнях, от которых — один шаг до смерти.

Мы уже говорили, что до 7 лет преобладает страх смерти себя, после 8 лет — страх смерти родителей. Это говорит о развитии социального чувства ответственности или совести — одного из важнейших личностных приобретений в младшем школьном возрасте.

В 7-8 лет наблюдается переход от страха смерти себя к страху смерти родителей, что и видно из сна мальчика 7 лет: «Мы с мамой идем по мосту, он обрушился, и мы упали». Ненадежная у него семья, а отец в ней числится только для «галочки». Мальчик невротически привязан к матери, нервное состояние которой ухудшается не по дням, а по часам.

Доминирующий страх смерти близких превалирует в снах мальчиков 9 и 11 лет и девочки 11 лет: «Задавило кого-то из родных», «Бабушка умерла», «Дедушка умер».

По мере нарастания эмоциональных и личностных расстройств у детей, вызванных нарушенными отношениями в семье и неправильным воспитанием (что и имеет место при неврозе), КС все более пропитываются депрессивным мироощущением, как, например, у девочки 9 лет: «Деревянный великан поймал меня со словами «ага, попалась» — я проснулась, а когда заснула, то он меня подкараулил и съел».

Кошмарный сериал указывает на депрессию, чувство безысходности, отсутствие надежд. Самовлюбленная, истеричная, легковозбудимая и беспокойная мать занята только собой, а отец, как «нулевой вариант», не способен противостоять опасности, защитить дочь и возразить при необходимости жене.

При уже возникшем неврозе дети не только теряют веру в себя, но временами из-за чувства обреченности и отчаяния их разбивает «эмоциональный паралич», когда они так теряются, что опасность начинает подстерегать их на каждом углу. Это и есть невротическое бессилие или неспособность справиться вследствие страха с паническими настроениями.

Вместо адекватного сопротивления, протеста, активных действий мы видим пассивность, молчание, «проглатывание» обид и оскорблений, находящих лазейку в снах и наполняющих их беспокойством, фатализмом и ужасом.

К примеру: «Пожар, а я не могу выйти» (мальчик 5 лет), «Какие-то тени, я хочу убежать с родителями, но не могу сдвинуться с места»; Идет поезд с огромной силой, а я стою на рельсах» (мальчики 7 и 9 лет); «Идет палач, а у меня ноги приросли» (мальчик 10 лет). Мы видим обреченность в снах как переживание своей неспособности противостоять смертельной опасности, апофеоз ужаса, надолго оставляющего свой след в эмоциональной жизни детей.