Психология — наука о психике или учение о душе

Кто же не знает, что «психология» в переводе с греческого есть «учение о душе»? Однако каждый, решившийся углубиться в психологические сочинения и учебники с целью узнать нечто о душе человеческой, будет разочарован и озадачен: не только знаний и размышлений, но и самого-то слова «душа» он в них, практически, не найдет. Коллизия эта обнаружилась уже давно — на заре становления научной психологии. Так, в 1916 году С. Л. Франк с горечью констатировал: «Мы не стоим перед фактом смены одних учений о душе другими (по содержанию и характеру), а перед фактом совершенного устранения учений о душе... Прекрасное обозначение «психология» — учение о душе — было незаконно похищено и использовано как титул для совсем иной научной области» (Франк С.Л. Предмет знания. Душа человека. СПб.: Наука, 1995. С. 422—423).

Исчезновение души из психологии вызывало недоуменные толки и в религиозной среде. А. Ф. Лосев вспоминает о своих беседах с епископом Феодором, бывшем до октябрьского переворота 1917 года ректором Московской Духовной академии. Вот один из рассказов епископа Феодора А. Ф. Лосеву: «В Академию приезжал митрополит Макарий, ... выразил желание посетить занятия. С дрожью в руках даю ему расписание. Что выберет? ... Выбирает — «психология». Я ахнул. Психологию ведет профессор Павел Петрович Соколов. Владыко думал — будут говорить о душе, что-то важное. Пришел, сидит, слушает. Ну, во-первых, душа набок, никакой души нет, мы изучаем явления психики, вульгарный материализм. Сегодняшняя лекция — тактильные восприятия. И пошел — булавочки, иголочки, рецепторы, ощущения. Проводит опыты, вызывает студентов. И так вся лекция. Вышли. Смотрю, митрополит идет с поникшей головой, серое лицо. «Владыко святый! — говорю ему, — я вижу, что у Вас неблагоприятное впечатление... И как он смел при Вас излагать всю эту пакость! А знает, что Вы его начальство!» «Да, да ...я, убогий, не понимаю...», — говорит Макарий. — «А тут и понимать нечего! Все вздор!» Так и пошел митрополит оскорбленный, огорченный; я не смог его утешить» (Из рассказов А. Ф. Лосева // Вопр. филос. 1992. №10. С. 140—141)..

Итак, в начале ХХ века потеря психологией души рождала споры, недоумения, сожаления. Ныне же — столетие спустя — положение давно стало рутинным, привычным и, практически, никого из психологов уже не задевает, не тревожит, что их наука, вопреки своему названию, вовсе не о душе человеческой. Но если профессиональные психологи уже вполне смирились и вытеснили, забыли исходное назначение своей науки, то люди со стороны (как раньше говорили — «публика») по-прежнему обманываются словом и ждут от психологов прояснений, глубин, откровений именно о душе человеческой. С этим ощущением, ожиданием идут на психологические факультеты и многие абитуриенты, которым предложат много ценных и важных курсов, не продвигающих, однако, к постижению тайн души человеческой. Постижение этих тайн ищущий найдет не в психологии, а в художественной литературе, жизнеописаниях, но прежде всего — в богословских трудах, сочинениях подвижников, святых отцов Церкви. Это другой полюс, другой язык, другая глубина. Неслучайно поэтому отношение церковных кругов и научной психологии, равно как и отношение психологов к поучениям и откровениям о душе, остаются весьма напряженными. Психологи сознательно отторгают богословски-ориентированные размышления на том основании, что они не стыкуются, не совместимы с наукой, требованиями объективности исследования, его экспериментальной проверки, повторяемости и др. Богословы, напротив, продолжают видеть в психологии заведомо ложную попытку ограничить, описать внутреннюю жизнь человека средствами экспериментальной науки.

Оба взгляда — со стороны психологов на богословие и со стороны кругов церковных на психологию — при всем их, казалось бы, кардинальном, радикальном различии ведут, выводят к одному —разводу, разведению двух сфер, берегов, утверждению невозможности какого-либо их соединения встречи, сопряжения, — утверждению, тем самым, неизбежности жить порознь, стараний не замечать, игнорировать другую сторону.

И надо сказать, что так оно, действительно, спокойнее: убираются лишние раздражители, неуютные вопросы. Спокойнее — да, но давайте спросим, а хорошо ли, правильно ли будет так жить?

Недавно я участвовал в конференции Богословского Свято-Тихоновского института, где на одной из секций развернулась острая дискуссия по проблеме преподавания психологии в духовных образовательных учреждениях и прозвучал весь спектр мнений — от принятия до полного отвержения психологии. Одному из поборников такого отвержения, который говорил, что всякая научная психология есть «заблуждение бесовское» и нужна лишь православная аскетика и святоотеческое учение о душе, был задан вопрос из зала: «Если за помощью обращается мать наркомана, что надо делать?» Ответ был таков — воцерковлять сына. Ответ, с христианской позиции, конечно, верный, но подразумевающий в данном случае некий путь, процесс, предшествующий самому воцерковлению, без которого последнее не состоится, ибо человек может просто погибнуть физически. Напомню, что средний возраст приобщения к наркотикам в нашей стране 13—15 лет, и согласованные действия в борьбе с этой бедой немыслимы без учета данных психологии — возрастной, педагогической, клинической, общей.

Наркомания — лишь одна аварийная ситуация нашей Родины, а таких аварийных ситуаций, где нужны психологические знания и умения, к сожалению, слишком много. Я уже не говорю о всей технической стороне жизни, в которой принимает участие психология: ведь большинство сбоев, катастроф на производстве, транспорте, приводящих, порой, к чудовищным последствиям, происходит не из-за поломок оборудования или инженерных огрехов, а из-за ошибок человека, несостыкованности с психологией его восприятия, памяти, эмоциональной сферы, оперативного и стратегического мышления. И ныне любой, сколь-нибудь сложный пульт управления, кабина самолета, подготовка летчиков, диспетчеров, операторов просто не могут обходиться без постоянного учета данных психологии. И вообще, когда мы говорим о психологии, надо помнить, что к сегодняшнему дню накоплен огромный массив достоверных знаний, результатов многих экспериментов и теоретических выводов о том, как человек ощущает, видит, слышит, как он воспринимает, мыслит, действует. Следует вообще признать, что психология к сегодняшнему дню стала фактом современной культуры, который мы уже не можем «вычесть» из нее, равно как из таких важнейших конкретных областей как педагогика, воспитание, образование, техника, информация. Другое дело — как отнестись к тому, что занявшая столь значимое место психология «потеряла душу» и есть ли пути обретения ею души?

Поиск ответа на вопрос надо начать, на наш взгляд, с прояснения того, что подразумевается сегодня под самим термином «психология». Совершенно очевидно, что термин трактуется неоднозначно. Не беря всех возможных значений, выделим два основных русла понимания. Те, кто испытывает настороженность и недоверие к науке как типу познавательной деятельности, понимают психологию прежде всего в первоначальном значении как слово о душе и, поскольку современная психология о душе не говорит, то, следовательно, она плоха, «неправильна», не нужна и даже вредна. Те же, кто находится на стороне научного познания, понимают психологию иначе — как науку о психическом отражении мира, о психических функциях и процессах, об особом аппарате мышления, памяти, внимания, эмоций и т. п., который можно адекватно изучать в экспериментальных, опытных исследованиях.

Итак, в одном случае психология понимается как учение о душе, или душесловие. Практическое применение такого подхода относится к области душепопечения, целью которого в богословском, церковном понимании является спасениедуши (человека, сотериологическая направленность действия. Понятно, что главенствующей здесь становится аскетика, и так понимаемая психология — ступень ее.

Во втором случае, когда мы говорим о науке и ее прикладных аспектах, уместна другая пара: с одной стороны психология как учение, или наука о психике, и психотерапия, психокоррекция как «починка» психического аппарата, — с другой. Здесь цели, методы, основания уже качественно иные. «Психика» — это ведь не «душа». И чтобы понять различие, не надо специально получать особого богословского или психологического образования. Интуитивно это понятно, даже очевидно каждому. На одном из общих семинаров моя коллега, профессор Г. А. Цукерман наглядно показала это в следующем опыте. Она предложила собравшейся аудитории мысленно заменить слово «душа» на слово «психика» в привычных выражениях типа: «я в нем души не чаю», «мы живем душа в душу», «у нас царит теплая душевная атмосфера». Реакцией зала было оживление и смех. Действительно, никто, даже в порядке оговорки, не спутает, не скажет — «я в нем психики не чаю», «мы живем психика в психику», «у нас царит теплая психическая атмосфера».

Если мы так проясним, разведем термины и соответствующие терминологические, понятийные ожидания, то многие накопившиеся недоразумения начнут рассеиваться. В самом деле: ведь от того, что психика это не душа, значимость ее изучения не уменьшается, психические процессы и функции не упраздняются. Равно как не упраздняются задачи их «починки», коррекции, терапии в случаях отклонений и поломок. Вместе с тем понимание принципиальной двойственности термина, хоть и многое объясняет, но не устраняет ощущения неудовольствия, желания как-то соединить два значения, две, по сути, разные психологии — и как «слово о душе» и как «науку о психике». Однако возможно ли такое?

Обратимся теперь для дальнейшего прояснения к самому понятию «душа». Здесь также придется констатировать отсутствие однозначного толкования. Например в «Полном церковно-славянском словаре» приводится множество толкований, среди которых душа есть

1. «начало жизни чувственной, общее человеку и бессловесным животным»;
2. «самая жизнь, ... то чем человек живет, пропитывается»;
3. «сам человек»;
4. «духовная часть существа человеческого, противополагаемая чувственной или телу»;
5. «начало жизни, помышлений, ощущений и желаний собственно человеческих, которые берутся иногда отдельно от души и одни от других»;
6. «начало мысленной и умственной жизни»;
7. «желание, воля, дух, бодрость, самочувствие; образ мыслей, чувствований и самой жизни»;
8. «тело, чрево, аппетит, наружный вид, внешнее состояние»;
9. «умерший или мертвое тело, труп»;
10. «сердце»;
11. «существо живое, дышащее» и др. («Полный церковно-славянский словарь» / Сост. прот. Г. Дьяченко. М., 1993. С. 159).

Посмотрим на этот, далеко еще не полный перечень значений и зададимся вопросом — что может быть здесь объектом науки (в частности, научной психологии), а что требует иных, нежели научные, способов познания. На наш взгляд, единственным пунктом, на который опытная наука не вправе претендовать, является пункт четвертый — душа как духовная часть существа человеческого, ибо здесь действуют законы уже качественно другого порядка, уровня. Однако все остальные пункты открыты психологическому исследованию, а некоторые прямо и непосредственно обращены к психологической науке. Это и изучение начала жизни чувственной, общей с животными, изучение помышлений, ощущений, желаний, которые — очень важное замечание — «берутся иногда отдельно от души и одни от других», т. е. существуют и правомерно могут рассматриваться как относительно самостоятельные органы, процессы, составляющие (объединенные в) особый, отдельный аппарат или область. Именно этим, а ничем иным и занималась классическая психология, именно эта область стала называться психикой в противовес душе, понимаемой, в основном как духовное начало. Иными словами, в дихотомии «тело — душа» психика как объект психологии заняла место между душой и телом, покрывая как часть телесности или, по точному выражению профессора В. И. Слободчикова, «область оплотнения психического» — психофизиология), так и часть области относимой к душе (психические процессы — мышление, память, восприятие, эмоции и др.).

Говоря о дихотомии «тело — душа», мы имеем в виду одну из наиболее принятых и старых классификаций человеческого состава, подразумевающую в свою очередь многозначное понимание души, признание разных ее уровней и спектров. Но не менее почтенна по возрасту, значима и распространена другая классификация — тримерия «тело — душа — дух». Эти подходы не противоречат друг другу. Дух — как главенствующее, определяющее подразумевается и в первом подходе, входя в состав души. Во втором же — он специально выведен и назван как особый уровень. В. Даль пишет о слове «дух»: «Относя слово это к человеку, иные разумеют душу его, иные же видят в душе только то, что дает жизнь плоти, а в духе высшую искру Божества, ум и волю, или же стремление к небесному» (Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I. М., 1995. С. 503).

Понятно, что при последнем (тримерном) подходе психология может в своих исследованиях претендовать едва ли не на всю область душевного. Вообще, если термин «душа» лишь с достаточными трудностями и оговорками, как мы видим, сопоставляется, соотносится с термином «психика», то между терминами «душевный» и «психический» такого расстояния и напряжения уже нет. В цитированном выше «Полном церковно-славянском словаре» «душевный» понимается как «имеющий душу животную; живой, дышащий; живущий по началам мира чувственного; происходящий от души, искренний; руководствующийся в мышлении началами естественными, следующий поврежденному разуму, — в противоположность внушениям Духа Святого» («Полный церковно-славянский словарь». С. 160). Душевное здесь фактически отождествляется с психическим (естественным, идущим от естества) и противопоставляется духовному (внушенному Духом Святым).

Такое разделение, противопоставление может приводить (и весьма нередко приводит) к утверждению, что раз психологический подход «недуховен», то, значит, для христианства и неприемлем. Отвечая на это, современный православный богослов пишет: «В этом утверждении есть известная доля правды, ибо «психологический» буквально означает «душевный». Христианство же раскрывает человеку мир духовный и те законы взаимодействия с миром душевным, от исполнения которых зависит возможность обретения полноценной жизни во Христе. Психология как наука занята изучением исключительно психического, т. е. душевного мира человека, изучением различных механизмов взаимодействия тех или иных душевных проявлений» ( Игумен Евмений (Перистый). Психотерапия в пастырском душепопечении // Человек. 1999. №6. С. 74).

Все сказанное позволяет, на наш взгляд, по иному — более строго и взвешенно — подойти к расхожему мнению о «потере» души научной психологией. Если придерживаться дихотомии «тело — душа», то «потеряла» она (т. е. абстрагировалась, вывела из рассмотрения, учета, подразумевания) не душу целиком, а часть ее, но — главную и определяющую. Если же перейти к тримерии, то «потерянным» оказывается дух и те связи, отношения, которые соединяют его с душой и телом. Так или иначе можно констатировать, что «душа» при изучении ее учеными обернулась для них «психикой», т. е. редуцированным пространством, из которого вычли метафизическое измерение и свет высшего смысла.

И надо ясно понять, что это произошло не вдруг, не по чьему-то злому умыслу, а вследствие долгой и сложной истории, в которой ученые стремились все более точно и строго подойти к исследованию души, сделать его отвечающим требованиям опытной науки. Но чем сильнее и успешнее они стремились к выражению точности и строгости, тем больше удалялись от невыразимого, неуловимого в опыте, т. е. от сокровенности души — в сторону психики.

Это происходило, по сути, неизбежно: ведь точно, объективно, отстраненно можно было изучать, конечно же, не душу как таковую, а её явления, проявления. При этом многие ученые, в частной жизни оставаясь людьми верующими, отнюдь не отрицали существования бессмертной души, но принципиально разводили это со своими научными занятиями. Основатель отечественной научной психологии Г. И. Челпанов писал в 1888 году: «Хотя психология, как обыкновенно принято определять ее, и есть наука о душе, но мы можем приняться за изучение ее «без души», т. е. без предположений о сущности, непротяженности её и можем держаться в этом примера исследователей в области физики» (Челпанов Г. И. Психология и школа. Сборник статей. М., 1912. С. 9). Думаю, что Г. И. Челпанов неслучайно поставил слово «без души» в кавычки, ибо разумел всю условность, относительность сказанного, подразумевающую не вообще душу, а ее главную метафизическую составляющую, от которой предлагал абстрагироваться ради её же точного, опытного (по примеру физики) изучения.

Итак, психология была отделена от души, но отделена по первоначалу условно, как некоторое вынужденное условие начала научной работы, для которой требовался идеальный, а не реальный объект, — в данном случае душа без метафизических атрибутов непротяженности, бессмертия, связи с Богом. Беда и драма дальнейшего развития психологии состояла в том, что условность, временное допущение отвлечения от души стало в дальнейшем постоянным и безусловным. И вся психология стала без оглядки строиться так, словно сокровенной души и нет вовсе. Ученые перестали себе отдавать отчет, что они исследуют вторичное — явления, проекции души, но не душу как таковую. В результате эти явления, проявления, проекции, тени стали главными, «все объясняющими». А с началом эры атеизма и уходом личной веры ученых некогда принятое и в известных пределах эвристически ценное допущение было забыто окончательно и душа растворилась, исчезла из психологических писаний, ушла из научного лексикона и внимания в тень. Более того — для многих сама стала тенью, продуктом явлений психики. К сожалению, это не гипербола, а реальность современной психологии, вот как, например, определена душа в «Психологическом словаре» — «понятие, отражающее исторически изменявшееся воззрения на психику человека и животного» («Психология». Словарь. М., 1990. С. 112). Так душа стала тенью тени, и эти сумерки стали действительностью психологии.

Случившееся не могло не привести к ряду серьезных и опасных последствий. Укажем лишь на одну проблему. Это проблема нормы, нормального развития человека. Критерием определения нормы стал психический, порой психофизиологический уровень развития, характер самого функционирования психики, ее адаптивность, приспособленность к миру, степень широты и качества удовлетворения потребностей и т.п. Образно говоря, стало главным, не куда человек стремится идти, а правильна ли и хороша ли его походка; не о чем он думает, куда направляет свои мысли, а эффективно ли работают его мыслительные процессы; не о чем он памятует, а какое количество единиц информации обрабатывает и запоминает. Разумеется, и это надо еще раз повторить, — нельзя сколь-нибудь принижать значимость этого функционирования, значимость аппарата психики, открытых учеными законов развития памяти, восприятия, мышления, эмоций и т.д. Но если это ставить во главу угла — не как средство, а как саму по себе цель развития, то жизнь человека теряет высшее измерение и редуцируется, сводится лишь к психическому процессу. Ставшая «тенью тени» душа перестает освещать психику, быть для нее источником света Христова, и немудрено, что в этих потемках легко оступиться, спутать добро и зло, не заметить черты между ними, поскольку действия в сторону того и другого могут осуществляться с помощью одних и тех же структур и способов функционирования психофизического и психологического аппарата. И если эти структуры, способы, формы эффективны, успешны, приносят удовлетворение, повышают самооценку, хорошо адаптируют к миру сему, — то они признаются нормальными, вне зависимости от того, к пользе или ко вреду души ведут осуществляемые действия и проявления. Воистину, «если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма» (Мф. 6, 23; см. также Лк. 11, 35), и какая польза человеку, что он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16, 26; см. также Мк. 8, 36).

Однако вернемся к вопросу: возможно ли в нынешнем положении освещение, просвещение психологии душой?

Для этого вновь обратимся к истории. Выше мы приводили примеры негативного отношения к возникновению экспериментальной психологии со стороны религиозно-философских кругов начала века (С.Л. Франк, митрополит Макарий, епископ Феодор). Однако в Церкви присутствовало не только это мнение. 23 марта (по старому стилю) 1914 года на торжестве открытия первого в России и одного из первых в мире Психологического института при Московском университете Преосвященный Анастасий, тогда Епископ Серпуховской, после молебна обратился к ученому собранию с речью, в которой отметим следующие слова: "Душа, созданная по образу Божию, — это поистине венец творения. Разумная, она отражает в себе и познает весь мир; свободная — она способна к нравственному действию. Неудивительно поэтому, что она всегда привлекала к себе испытующие взоры мудрецов и ученых. До последнего времени изучение психической жизни производилось лишь с помощью самонаблюдения, но несколько десятилетий назад человек, измеривший моря и земли, исчисливший движение планет небесных, подошел и к душе с мерою и числом. <...> И конечно, возможно точное изучение душевных явлений можно только приветствовать. Но, стремясь расширить круг психологических знаний, нельзя забывать о естественных границах познания души вообще и при помощи экспериментального метода — в частности. Точному определению и измерению может поддаваться лишь, так сказать, внешняя сторона души, та ее часть, которая обращена к материальному миру, с которым душа сообщается через тело. Но можно ли исследовать путем эксперимента внутреннюю сущность души, можно ли измерить ее высшие проявления?.. Не к положительным, но к самым превратным результатам привели бы подобные попытки» («Речи и приветствия в честь открытия Психологического института им. Л.Г. Щукиной». Репринт Психологического института РАО. М., 1994. С. 2).

Итак, для нас принципиально важно, что уже тогда, на заре отечественной психологической науки были видные представители Церкви, которые отнюдь не анафематствовали научную деятельность психологов, не рассматривали ее как греховную, богопротивную; они лишь четко ограничивали эту деятельность внешней стороной души, обращенной к материальному миру, т.е., по сути, психикой как аппаратом отражения среды и взаимодействия с ней. Здесь признавались вполне уместными мера и число как основания науки. Но понятно, что эти средства должно оставить, сменить при обращении к внутренней стороне души, ее сущности, ее высшим проявлениям. Однако и в том и в другом случаях в качестве главного предмета удерживалась душа, только разные ее стороны: сторона внешняя, обеспечивающая связь с миром посредством органов чувств, процессов восприятия, памяти, внимания, мышления, эмоций и — сторона внутренняя, смыслонесущая, имеющая непосредственную и таинственную связь с духовным миром. Поэтому в идеале и перспективе, равно как в истоке своего происхождения, две психологии, о которых шла речь, — не противоречат, не исключают друг друга, ибо изучают разные стороны и проявления единой души человека.

Могут возразить, что наука должна уметь обходиться без метафизики, без учета, принятия во внимание духовной стороны бытия, иначе она не сохранит свою объективность, т.е. собственно научность. Не будем отвечать за всю науку (cм. об этом: Воейков В.Л. Научное мировоззрение и христианское сознание // Начала христианской психологии. М., 1995. С. 57—79), но в отношении психологии надо сказать твердо: любая конкретная психологическая система, теория исходит и — одновременно — восходит к некоторому образу человека (см. Братусь Б.С. Русская, советская, российская психология. М., 2000). Это может быть «человек подсознательный» (как в психоанализе), «человек поведенческий» (как в бихевиоризме) и т.п. Так или иначе, это — «человек психологический», ибо тот или иной психологический ракурс становится определяющим для общего рассмотрения и понимания человека, при котором психика вытесняет душу, занимает ее место, или — по другому — не оставляет места для души.

В этом плане важно уточнить, что душа была «потеряна» не психологией как таковой, а антропологией, на которую она ориентировалась. Поэтому и «возвращение души» — это прежде всего проблема восстановления полноценной картины человека в нашей культуре как образа и подобия Божьего, где образ так или иначе дан, запечатлен, просвечивает в каждом из нас, — пусть глубоко падшем и грешном, пусть искореженном жизнью и судьбой так, что образ этот уже почти не виден, но, однако же, именно он являет сущность человека, составляет ту непреходящую ценность, что делает любого человека большим, чем он сам и — одновременно — недостойным самого себя (подробнее об этом см. в этом же номере статью Панайотиса Нелласа «Образ Божий?». — Ред). Понятно, что удержание, выявление, просветление такого образа требует особых и всесторонних усилий. Поэтому и говорят, что если образ дан, то подобие надо стяжать, завоевать постоянным трудом души. Работой и подвигом всей жизни. Это и есть смысловая суть развития, осуществления человека, путь достижения, соединения его со своей сущностью или того, что на церковном языке зовется трезвением, вхождением разум истинный, спасением. В свете этой каждодневной и, одновременно, предельной задачи, выше которой не подняться, но и ниже не должно опускаться, — психика и получает свое место, необходимое и значимое (но отнюдь, конечно, не достаточное) для спасения человека, место уникального и совершенного, предусмотренного Самим Богом инструмента жизненной реализации души и духа. И тогда психология как наука об этом инструменте, его способах и режимах действия, возможностях, ограничениях, поломках, методах коррекции и т. п. — получает свое оправдание и высший смысл.

Подведем некоторые выводы

Первое: научная психология должна вспомнить о том условии, с которого началась, условии, без которого она, как и все наши знания, не имеет конечного смысла, а именно: факта существования высших проявлений души, её Божественного происхождения и бессмертия.

Второе: психология умозрительная — душесловие — не должна забывать о реальных процессах соприкосновения души с конкретным, сегодняшним миром, законах и силе психического. Человека нельзя ангелизировать, абстрагироваться от его тела, «кожаных риз», физиологии, психики, социальных отношений, от всех возможностей, тягот и принудительности телесной и психической жизни: их нельзя по человеческому произволу просто так «отменить» или игнорировать. Забвение этого опасно и для самого духовного роста, ибо тогда легко впасть в гордыню, прелесть относительно своих духовных успехов, на деле могущих быть дутыми. Церковная литература содержит множество тому примеров, так, в одном из поучений говорится, что если молодой монах «улетает в небо», то надо хватать его за ноги и твердо ставить на землю. Другая распространенная форма этой гордыни — высокомерное осуждение, надменность, надмевание над чужим падением, слабостью, несчастьем, ошибками, болезнью. Как часто мы слышим уверенное: «послано в наказание за такие-то и такие-то грехи», — словно осуждающему доверена вся последняя, самая точная информация, непосредственно данная ему из сфер небесных или Книги человеческих судеб и словно он сам, как и любой смертный, не может подвергнуться тем же напастям при определенных условиях и обстоятельствах.

И, наконец, последний, обобщающий все вышесказанное вывод. Обеим психологиям нельзя забывать о сложности строения души, о том, что помимо одной её ипостаси, изучению которой они посвящают себя, в человеке присутствует и живет другая. Как ни привести известные строки Ф. И. Тютчева: «О, вещая душа моя! // О, сердце, полное тревоги, // О как ты бьешься на пороге // Как бы двойного бытия!» Обе психологии изучают это «двойное бытие» и его «биение» на пороге человеческой жизни и смерти, но каждая — со своего угла зрения, со своей стороны. Как бы хотелось, чтобы эти углы зрения, эти стороны нашли пути соединения, взаимосвязи, сопряжения и стали одной единой областью с прекрасным, полным ответственности и значения названием — Психология, в которой исследования психики служат пониманию условий раскрытия Божественного предназначения души, а слова и поучения о душе подразумевают понимание специфики и законов психического устроения человека.